Ее красой и стрелами очей.
Над ней раскинут темный полог ночи
Ее кудрей, как чудная палатка.
Она скрывает платья рукавом
Своих ланит алеющие розы.
Но разве может удержать она
Влюбленные сердца от опьяненья
Прозрачной кожи чудным ароматом?!
Когда ж она с прелестного лица
Покров поднимет — о, тогда пред нею
Посрамлена небесная лазурь!
А ты, хрусталь, смиренно преклонись
Перед красой ее лучистых глаз!
И юный владелец сада сказал девушке:
— О прекрасная повелительница светил, знай, что мы призвали тебя сюда, в этот сад наш, лишь для того, чтобы угодить гостю и другу нашему Нуру, которого ты видишь перед собой и который впервые почтил нас сегодня своим посещением!
Тогда юная египтянка подошла и села возле Нура, бросив на него взгляд необычайной выразительности; затем она достала из-под своего покрывала мешок из зеленого шелка и, развязав его, достала оттуда тридцать два кусочка из дерева, которые она соединила по два, поскольку мужчины соединяются с женщинами и женщины с мужчинами, и в конце концов сложила из всего этого прекрасную индийскую лютню.
Затем, приподняв рукава до локтей и обнажив руки свои, прижала она лютню к груди, как мать прижимает ребенка, и стала щекотать ее ногтями пальцев своих. И лютня вздрогнула, звучно застонала от этого прикосновения и вспомнила вдруг о своем происхождении и обо всей судьбе своей: вспомнила землю, где была она посажена, когда была деревом; воды, которые омывали ее; ту местность, где жила она в неподвижности ствола; птиц, которым давала кров; дровосеков, которые ее срубили; искусного мастера, который обделал ее; лакировщика, придавшего ей блеск; корабль, который привез ее, и все прекрасные руки, в которых она перебывала. И при этих воспоминаниях она застонала и запела стройно и звучно, и, казалось, отвечала на своем музыкальном наречии вопрошавшим ее ногтям следующими стихами:
Была я прежде веткою зеленой,
На мне свивали гнезда соловьи,
И я их нежно, бережно качала,
Пока их трели чудные звенели, —
Гармония с тех пор понятна мне.
Чтоб слушать их прилежнее, не смела
Я шелохнуть зеленою листвой.
Но вот однажды, варварской рукою
Подрублена, упала я на землю
И стала лютней хрупкою потом,
Но на судьбу не жалуюсь ведь я.
Когда меня прозрачными ногтями
Касается прекрасная рука,
Тогда мои трепещут сладко струны,
Удары я с блаженством выношу.
В награду же за рабство отдыхаю
Я на груди прекрасных юных дев,
И руки их любовно обнимают
Мой тонкий стан. Аккордами своими
Я привлекаю тех друзей, что любят
Веселые собрания, и песней,
Что я от птиц своих переняла,
Без виночерпия я опьянять умею!
После этого вступления без слов, в котором лютня говорила на языке, доступном лишь пониманию души, прекрасная египтянка на минуту перестала играть; затем, обратив взгляд свой на юного Нура, она запела, подыгрывая себе на лютне, следующие стихи…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается рассвет, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И прекрасная египтянка, обратив взгляд свой на юного Нура, запела, подыгрывая себе на лютне, следующие стихи:
Прозрачна ночь. В душистой темной чаще
Поет про страсть влюбленный соловей.
Проснись скорей! Свод неба безмятежный
И свежесть ночи манят к наслажденьям,
Луна сегодня странных чар полна!..
Приди! Не бойся взоров ты ревнивых,
Ведь наши судьи строгие уж спят!
Так поспешим любовью насладиться!
Не вечно будут ночи так душисты
И звездами осыпаны… Приди!
Вот мирты, розы, золото, куренья.
Чего ж еще ты можешь пожелать?
Ты обладаешь четырьмя вещами,
Потребными для полного блаженства:
Подругой, другом, золотом, вином.
Спеши, спеши воспользоваться счастьем,
Ведь завтра все исчезнет! Торопись же
Ты наслажденья кубок осушить!
Услышав эти стихи, юный Нур, опьяненный вином и любовью, устремил пламенный взгляд на прекрасную невольницу, которая ответила ему поощрительной улыбкой. Тогда он склонился над нею, увлеченный желанием, и она тотчас подвинула к нему свои заостренные груди, поцеловала его между глаз и полностью отдалась в объятия его. И Нур, уступая волнению крови и охватившему его пламени, прильнул губами к устам девушки, вдыхая аромат ее, как благоухание розы. Но она, пробужденная взглядами других молодых людей, освободилась из объятий юноши и, вновь взяв в руки лютню, запела:
Клянусь красою твоего лица
И розами ланит твоих цветущих,
Твоей слюны отраднейшим вином,
Что дух ты духа моего, о милый,
Бальзам для век и свет моих очей,
Что лишь тебя, о жизнь моя, люблю я!
Услышав это пламенное признание, Нур, вдохновленный любовью, ответил ей следующими стихами, которые тут же сочинил:
Твоя осанка так горда, о дева,
Как гордая осанка корабля!
Прекрасная, со взором соколиным,
О девушка, твой ротик украшают
Жемчужин нежных два ряда блестящих,
На щечках розы пышные цветут,
Но к ним приникнуть трудно и опасно,
А волны длинных и густых волос
До самых пят роскошно ниспадают,
Черны, как негр на рынке меж рабов,
Лишь ты одна мне душу наполняешь!
Тебя узрев, я страстью запылал,
Любовь вошла мне в сердце всепобедно,
Его окрасив цветом кошенили[22],
Прочнейшею из красок на земле!
Мне до безумья внутренность сжигает
Ее огонь! Тебе хочу отдать я
Мои именья, душу всю мою!
И если спросишь ты: «Принес ли б в жертву
Ты мне свой сон?» — отвечу я тебе:
«Все, все, и даже очи, чаровница!»
Когда молодой человек, владелец сада, увидел, в каком состоянии находится Нур, он решил, что настала минута предоставить прекрасной египтянке дать ему вкусить радости любви. И он сделал знак другим юношам, которые поднялись один за другим и вышли из залы пиршества, оставив Нура с глазу на глаз с прекрасной египтянкой.
И как только молодая девушка осталась наедине с прекрасным Нуром, она поднялась во весь рост, сбросила с себя все украшения и одежды, чтобы полностью обнажиться, оставив лишь единственную вуаль — волосы свои. И она опустилась на колени к Нуру, поцеловала его между глаз и сказала ему:
— Знай, глазок мой, что дар всегда равноценен щедрости дарителя! Я же за красоту твою и за то, что понравился ты мне, отдаю тебе все, что имею! Возьми уста мои, язык мой, грудь мою, возьми живот мой и все остальное!
И Нур принял ее чудный дар и дал ей взамен другой, еще более чудесный. И молодая девушка, очарованная и в то же время удивленная его щедростью и его знаниями, спросила его, когда они закончили:
— Как это удивительно! И все же, о Нур, твои спутники сказали, что ты девственник!
И он ответил, что это правда.
Она же сказала:
— Как здорово! И каким ты оказался знатоком с первой попытки!
А он засмеялся и сказал:
— Когда ударяют о кремень, всегда сыплются искры!
И так, среди роз и веселья, юный Нур впервые узнал радости любви в объятиях египтянки, прекрасной и здоровой, как глаз петуха, и белой, как очищенная миндалинка…
В эту минуту Шахерезада заметила, что уж близок рассвет, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Так, среди роз и веселья, юный Нур впервые узнал радости любви в объятиях египтянки, прекрасной и здоровой, как глаз петуха, и белой, как очищенная миндалинка.
Ибо так было предопределено судьбой относительно первых его объятий. Ибо как иначе можно было бы понять еще более изумительные происшествия с отметинами шагов его, что легли на ровном пути счастливой жизни?!
Но вот, насладившись объятиями, юный Нур поднялся, ибо звезды уже заблестели на небе и дыхание Божие пронеслось над землею с ночным ветром. И он сказал молодой девушке:
— С твоего позволения!
И, несмотря на все ее мольбы удержать его, он не захотел долее медлить и расстался с нею, чтобы взлезть на своего мула и поспешить домой, где в тревоге ожидали его отец и мать.
И лишь только он переступил порог, мать его, встревоженная непривычным отсутствием сына, бросилась ему навстречу, крепко обняла и сказала:
— Где был ты, дорогой мой, что так запоздал домой?
Но лишь только Нур открыл рот, мать его заметила, что он под хмельком и услышала запах его дыхания. И она сказала ему:
— Ах, злосчастный Нур, что ты сделал? Если отец твой услышит, чем пахнет от тебя, то ведь какое будет несчастье!
Ибо Нур, не поддававшийся хмелю в объятиях египтянки, теперь на свежем воздухе окончательно ослабел, сознание его помутилось, и он качался и шатался то вправо, то влево, как настоящий пьяница. И мать поспешила подвести его к постели и, уложив, тепло закутала, накрыла его.
Но в эту минуту в комнату вошел купец Корона, который был строгим блюстителем заветов Аллаха, запрещающего правоверным хмельные напитки. И, увидав, что сын его лежит весь бледный, с утомленным лицом, он спросил супругу свою:
— Что с ним?
Она ответила:
— У него ужаснейшая головная боль, явившаяся вследствие сильного ветра в том саду, куда ты отпустил его гулять вместе с товарищами!
И купец Корона, весьма расстроенный этим упреком супруги своей и нездоровьем сына, наклонился к Нуру, чтобы спросить его, как он себя чувствует. Но, услышав запах его дыхания, он в негодовании потряс Нура за руку и крикнул ему:
— Как, распутный сын! Ты преступил закон Аллаха и пророка Его и дерзаешь входить в дом мой, не омыв от скверны уста свои!