Тогда молодая женщина взяла приказ, данный ей кади, отправилась к тюремщикам, которые, увидав печать самого кади на бумаге, выпустили юношу из тюрьмы. Затем оба они поспешили домой и, радуясь свиданию, долго и много совокуплялись с большим шумом и вздохами. А сидевшие в шкафу слышали все это, но не смели и не могли пошевелиться. И, сидя на корточках один над другим в разных ярусах, они не знали, когда их освободят.
Однако, когда молодой человек и молодая женщина закончили свои любовные дела, они собрали в доме все ценные вещи, которые могли собрать, уложили их в сундук, продали все остальное и покинули этот город ради другого города и другого царства.
Вот и все, что случилось с ними.
А что до этих пятерых, то с ними было вот что. После двух дней, проведенных в шкафу, у всех пятерых возникла неотложная необходимость помочиться. И первым мочиться стал плотник. И таким образом, его моча полилась на голову царя. И царь в то же время помочился на голову своего визиря, который помочился на голову кади, который помочился на голову вали. Тогда все они начали вопить, кроме царя и плотника, крича:
— О, какое осквернение!
И кади узнал голос визиря, который узнал голос кади. И они сказали друг другу:
— Мы попались в ловушку! Какое счастье, что об этом не знает царь!
Однако в этот момент царь, который до этого молчал, сохраняя свою честь и достоинство, крикнул им:
— Заткнитесь! И я здесь, но я не знаю, кто из вас на меня помочился!
Тогда плотник воскликнул:
— Пусть Аллах высоко несет достоинство царя! Думаю, что это я, потому что я на пятом ярусе. — И затем он добавил: — Ради Аллаха! Я всему виной, потому что этот шкаф — моя работа.
Тем временем супруг молодой женщины возвратился из путешествия, и соседи, не заметившие отъезда женщины, видели, как он напрасно стучится в дверь своего дома. И спросил он их, почему никто не откликается ему изнутри. Но они не могли ничего сказать. Тогда после напрасных ожиданий все вместе выломали они дверь и вошли в дом; но в доме все было пусто, внутри стоял только один шкаф. А из шкафа доносились человеческие голоса. И они решили, что в нем поселились джинны.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А из шкафа доносились человеческие голоса. И они решили, что в нем поселились джинны. И предложили они (причем очень громко) поджечь шкаф и сжечь его со всем, что в нем заключалось. Когда же приступили к исполнению своего намерения, из глубины шкафа послышался голос кади, который кричал:
— Остановитесь, добрые люди! Мы не джинны и не воры! Мы такие-то и такие-то!
И в коротких словах рассказал он о хитрости, жертвой которой они все сделались. Тогда соседи с хозяином дома во главе разбили замки и освободили пятерых заключенных, которые предстали в надетых на них молодою женщиною странных нарядах. И, увидев их в таких одеяниях, никто не мог удержаться от смеха. А царь, чтобы утешить мужа, от которого сбежала жена, сказал ему:
— Назначаю тебя моим вторым визирем.
Таково было происшествие. Но Аллаху все лучше известно.
И, закончив так рассказ свой, Шахерезада сказала царю Шахрияру:
— Но не думай, о царь, что все это может сравниться с рассказом о сне наяву.
А когда, услышав это незнакомое ему название, царь Шахрияр насупил брови, Шахерезада, не медля ни минуты, начала:
СОН НАЯВУ
В былые времена, о благословенный царь, жил в Багдаде, при халифе Гаруне аль-Рашиде, молодой и холостой человек по имени Абул Гассан, который вел очень необыкновенную и очень странную жизнь. В самом деле, соседи заметили, что он никогда не посещал одного и того же человека два дня подряд и никогда не приглашал к себе никого из жителей Багдада; посещавшие же его все были чужеземцы. Поэтому жители того квартала, не понимая его жизни, прозвали его Абул Гассан Беспутный.
Каждый вечер имел он обыкновение становиться в конце багдадского моста и ждать там прохожего чужеземца; и как только заметит такого, будь он богат или беден, стар или молод, тотчас подойдет к нему, приветливо улыбаясь, и после приветствий и добрых пожеланий пригласит к себе, чтобы чужеземец переночевал с ним первую ночь, проведенную в Багдаде. И уводил он его к себе и угощал как только мог лучше; а так как он был человек веселый и забавный, то всю ночь сидел с гостем и ничего не жалел, чтобы доказать свою щедрость. Но на другой день он говорил:
— О гость мой, знай, что если я пригласил тебя к себе, между тем как одному Аллаху был ты известен в этом городе, то у меня были на то особые причины. Но я поклялся никогда не видеться два дня подряд с одним и тем же чужеземцем, хотя бы он был обаятельнейшим из людей. И вот поэтому я вынужден расстаться с тобой, и даже, прошу тебя, если встретишь меня на багдадских улицах, сделай вид, что не узнаешь меня, чтобы не заставить меня отвернуться от тебя.
И, сказав это, Абул Гассан отводил своего гостя в какой-нибудь хан в городе, сообщал ему все необходимые для него сведения, прощался с ним и никогда уже более не виделся с ним. Если же случайно и приходилось ему встретиться на базарах с одним из принятых им у себя чужеземцев, то он делал вид, что не узнает его, или даже отворачивался от него, чтобы не подойти и не поклониться ему. И так продолжал он поступать, и каждый вечер неизменно приводил он к себе нового чужеземца.
И вот однажды вечером, перед заходом солнца, когда он, по своему обыкновению, сидел на багдадском мосту и ждал прихода какого-нибудь чужеземца, он заметил приближавшегося к нему богатого купца, одетого по обычаю купцов из Мосула и сопровождаемого рабом высокого роста и внушительного вида. Был же это сам халиф Гарун аль-Рашид, переодевшийся, как имел обыкновение делать каждый месяц с целью собственными глазами увидеть, что делалось в Багдаде. И Абул Гассан не узнал его и далек был от мысли, что видит перед собою халифа; он встал со своего места, подошел к нему и после самого любезного приветствия сказал ему:
— О господин мой, благословен твой приход к нам! Окажи мне милость и прими на эту ночь гостеприимство под моим кровом, вместо того чтобы идти ночевать в хан! А завтра утром у тебя будет время поискать себе помещение.
И чтобы заставить его решиться принять предложение, он в нескольких словах рассказал ему, что уже с давних пор имеет обычай предлагать гостеприимство на одну ночь первому чужеземцу, которого встречает на мосту. Потом он прибавил:
— Аллах щедр, о господин мой! В моем доме ты найдешь широкое гостеприимство, горячий хлеб и светлое вино!
Он заметил приближавшегося к нему богатого купца, одетого по обычаю купцов из Мосула и сопровождаемого рабом высокого роста и внушительного вида.
Когда халиф выслушал Абул Гассана, он нашел приключение таким необычайным, а Абул Гассана таким странным, что ни минуты не колебался и пожелал с ним поближе познакомиться. Заставив себя только для приличия попросить еще раз, чтобы не показаться неблаговоспитанным человеком, он принял предложение, говоря:
— Клянусь головою и глазом! Да умножит над тобою Аллах щедроты Свои, о господин мой! Я готов следовать за тобою!
И Абул Гассан, показывая дорогу своему гостю и беседуя с ним приятнейшим образом, увел его к себе.
В тот вечер мать Гассана приготовила превосходный ужин. Прежде всего она подала им поджаренные в масле и начиненные рубленым мясом лепешки с сосновыми семечками, затем жирнейшего каплуна, вокруг которого расположились четыре крупных цыпленка, потом гуся, начиненного изюмом и фисташками, и, наконец, голубей под соусом.
И все это поистине имело приятный вид и превосходный вкус.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И все это поистине имело приятный вид и превосходный вкус.
А поэтому, усевшись перед подносами, и хозяин, и гость ели с большим удовольствием; Абул Гассан же выбирал и подкладывал гостю самые лакомые куски. Потом, когда они закончили, невольник подал им кувшин и таз, и они стали мыть руки, между тем как мать Гассана убирала со стола посуду с едой и ставила на ее место подносы с плодами, полные изюма, фиников и груш, а также другие подносы, на которых стояли горшочки с вареньем, миндальное тесто и разного рода тонкие лакомства. И ели они досыта, чтобы потом приступить к напиткам. Тогда Абул Гассан наполнил вином пиршественный кубок и, держа его в руке, обратился к гостю:
— О гость мой, ты знаешь, что петух никогда не станет пить, не созвав криком кур, чтобы они пили вместе с ним. Я же, если бы должен был поднести этот кубок к губам моим и пить из него один, не мог бы этого сделать — вино остановилось бы у меня в горле, и я, наверно, умер бы. Поэтому, прошу тебя, предоставь трезвость на эту ночь угрюмым людям и вместе со мной поищи веселья на дне этого кубка. Я же, о гость мой, чувствую себя беспредельно счастливым, принимая у себя в доме такого почтенного человека.
Халиф из вежливости и, кроме того, желая заставить его разговориться, не отказался от вина и стал пить вместе ним. Когда же вино начало облегчать их души, халиф сказал Абул Гассану:
— О господин мой, теперь, когда между нами установлен союз хлеба и соли, не пожелаешь ли мне сказать, какая причина заставляет тебя так поступать с незнакомыми тебе чужеземцами, и не расскажешь ли мне о своей жизни, которая должна быть удивительной?
И Абул Гассан ответил:
— Знай, о гость мой, что жизнь моя нисколько не удивительна, а только поучительна. Зовут меня Абул Гассан, я сын купца, который после смерти своей оставил мне состояние, позволявшее жить в полном довольстве в нашем городе Багдаде. Так как отец держал меня очень строго, то после смерти его я сделал все возможное, чтобы как можно скорее вознаградить потерянное время. Но так как от природы был я человек рассудительный, то имел осторожность разделить полученное наследство на две части: одну я обратил в золото, другую оставил в недвижимости. И стал я полными горстями сыпать золото в обществе сверстников, молодых людей, которых я угощал и содержал с щедростью и расточительностью эмира.