епреложная, как судьба.
Когда царь франков увидел гибель военачальника Барбу, он от горя стал ударять себя по лицу, разорвал одежды свои и вызвал второго военачальника, которого звали Барту и который был героем, известным между франками своею неустрашимостью и доблестью в единоборстве.
И сказал ему царь:
— О Барту, тебе отомстить за смерть Барбу, товарища твоего по оружию!
И военачальник Барту, поклонившись, ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
И поскакал он на арену, прямо на царевну.
Но героиня оставалась в прежнем положении и стояла неподвижно; и конь ее стоял твердо, упираясь в землю, как мост. И вот бешеным галопом налетел на нее военачальник, опустивший поводья коня и нацелившийся копьем, железное острие которого походило на жало скорпиона.
И сшиблись они в бурной схватке.
Тогда все воины сделали шаг вперед, чтобы лучше видеть страшный и дивный бой, какого никогда не приходилось им еще лицезреть. И трепет восхищения пробежал по рядам.
Но противники, окутанные уже густою пылью, свирепо сшибались и раздавали друг другу удары, от которых стонал воздух. И долго бились они так, с бешенством в душе и бросая один другому ужасающие ругательства. И скоро военачальник признал превосходство своего противника и сказал себе: «Клянусь Мессией, настал час выказать всю мою мощь!»
И схватил он пику, предвестницу смерти, взмахнул ею и бросил ею в противницу, закричав:
— Вот тебе!
Но не знал он, какой несравненной воительницей Запада и Востока была царевна, всадница степей и пустынь, долин и гор!
Она следила за движениями военачальника и угадала его намерение.
И когда пика полетела к ней, она дождалась, чтобы она коснулась груди, схватила ее внезапно на лету и, повернувшись к остолбеневшему от удивления военачальнику, ударила его этим оружием в самую середину живота его и проколола насквозь, так что конец пики вышел, сверкая, из позвонков. И упал он, как обрушившаяся башня, — и эхо повторило звон его оружия. И душа его встретилась с душой его товарища и осталась навеки в неугасимом пламени, зажженном гневом Верховного Судьи.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Упал он, как обрушившаяся башня, — и эхо повторило звон его оружия. И душа его встретилась с душою товарища и осталась навеки в неугасимом пламени, зажженном гневом Верховного Судьи.
Тогда царевна Мариам снова прогарцевала на коне своем Лагике вокруг войска, закричав:
— Где рабы? Где воины? Где герои? Где кривой визирь, хромоногая собака? Пусть выходит доблестнейший из вас, если у него хватит мужества! Стыд вам всем, трепещущие перед рукою женщины!
Услышав и увидев все это, царь франков, чрезвычайно огорченный и доведенный до отчаяния потерей двух военачальников своих, призвал третьего, по имени Фассиан, то есть Пердун, поскольку славен он был испускаемыми ветрами, а также тем, что был знаменитым содомитом, и сказал ему:
— О Фассиан, твой черед сражаться с этой развратницей и ее смертью отомстить за гибель товарищей твоих!
Военачальник Фассиан выслушал, повиновался и поскакал галопом, издавая из своих внутренностей гром таких страшных пуков, что от них могли поседеть волосы на голове грудного младенца и вздуться паруса корабля.
Но уже, со своей стороны, Сетт Мариам не теряла времени и ринулась на своем коне Лагике быстрее молнии сверкающей и падающего града. И сшиблись они, как два барана, и с такою силою, что, казалось, сшиблись две горы. И с громким криком бросился военачальник на царевну и хотел нанести ей бешеный удар, но она проворно увернулась, ловко ударила по копью своего врага и переломила его надвое. Потом, в ту минуту, как Фассиан скакал мимо нее, увлекаемый конем, она внезапно сделала быстрый поворот к неприятелю и наконечником копья ударила противника между плеч с такою силою, что выбила его из седла. И, сопровождая это движение страшным криком, она бросилась на него в ту минуту, как он лежал на спине, и одним ударом пригвоздила его к земле копьем, проткнув ему рот.
Тут воины онемели от изумления. Потом они почувствовали, что панический ужас овладевает их головами, так как не знали, человеческое ли существо героиня, совершающая такие подвиги, или же это дело какого-нибудь демона. И, повернув спины, искали они спасения в бегстве, и засверкали их пятки. Но за ними помчалась Сетт Мариам, уничтожая расстояние между ними. И она настигала группы или отдельных воинов, разила их своей кружившеюся в воздухе саблей и одним ударом погружала их в океан небытия. И радость так наполняла сердце ее, что целый мир казался ей тесным. И убила она тех, кого убила, и ранила тех, кого ранила, и усеяла землю убитыми вдоль и поперек. И царь франков, в отчаянии подняв руки к небу, бежал вместе со своими воинами, бежал среди их беспорядочной толпы, среди своих патриархов и священников, как бежит преследуемый бурей пастух среди стада своих баранов. А царевна не переставала преследовать их таким образом и рубить без пощады до той минуты, пока солнце не скрылось из глаз.
Только тогда остановила победоносный бег свой царевна Мариам. Она повернула коня и возвратилась к возлюбленному своему Нуру, который начинал уже сильно тревожиться о ней, и отдохнула в эту ночь в его объятиях, забывая среди разделенных ласк и наслаждений любви усталость и опасности, которым только что подвергалась, чтобы спасти его и навсегда избавиться от преследователей своих. А на другой день они долго обсуждали, в каком месте им приятнее всего было бы поселиться, и решили испробовать климат Дамаска. И пустились они в путь, направились к этому прелестному городу.
Вот и все, что было с ними.
А о царе франков скажу вот что. Когда, сильно потрясенный смертью троих своих военачальников — Барбу, Барту и Фассиана, — а также и поражением своего войска, повесив нос вернулся он во дворец свой в Константинии, то созвал Совет и, изложив во всех подробностях свою неудачу, спросил, что ему теперь делать. И прибавил он:
— Не знаю, куда ушла эта бесстыднейшая из дочерей! Но полагаю, что она отправилась в мусульманские края, туда, где, по ее словам, мужчины сильны и неутомимы! Эта развратница — головня, зажженная адским огнем! Христиане, по ее мнению, не могут удовлетворить ее неутолимых желаний! И прошу я вас, о патриархи, сказать мне, как должен я поступить в таких трудных обстоятельствах?
И патриархи с монахами думали целый час, а потом ответили:
— Мы полагаем, о царь времен, что тебе остается только одно после всего, что произошло, — послать письмо и подарки могущественному главе мусульман, халифу Гаруну аль-Рашиду, который царствует в странах и землях, куда прибудут беглецы; в письме, которое ты напишешь ему собственноручно, дай ему всякого рода обещания и уверения в дружбе, чтобы он согласился задержать беглецов и под конвоем прислать их к тебе в Константинию. И это не свяжет тебя и не обяжет нас ничем перед этим предводителем неверных, ибо, как только он согласится и мы повесим беглецов, мы поспешим убить мусульман сопровождения и позабудем наши клятвы и наши обязательства, как мы и привыкли поступать, заключая договоры с этими неверными, последователями Мухаммеда.
Так говорили патриархи и советники царя франков. Пусть они будут прокляты в этой и следующей жизни за неверие свое и тяжкие преступления свои!
В эту минуту Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Они же, патриархи и советники франкского царя, пусть будут прокляты в этой и следующей жизни за неверие свое и тяжкие преступления свои!
И царь франков в Константинии, чья душа была столь же низка, как и у его патриархов, не преминул последовать этому коварному совету. Но не знал он, что коварство рано или поздно обращается против тех, от кого оно исходит, и что глаз Аллаха постоянно следит за правоверными и охраняет их от козней их зловонных врагов.
И взял царь бумагу и калям и написал греческими буквами письмо халифу Гаруну аль-Рашиду, в котором, выражая почтение и восхищение, сообщал: «О могущественный эмир братьев наших мусульман, у меня есть бесчеловечная дочь по имени Мариам, которая допустила соблазнить себя молодому каирскому египтянину, похитившему ее и увезшему в края, тебе подвластные. Поэтому молю тебя, о могущественный эмир мусульман, повели разыскать ее и прислать ее как можно скорее под верным конвоем.
Я же, со своей стороны, осыплю почестями и знаками уважения конвой, который ты пришлешь с моею дочерью, и сделаю все, что может доставить тебе удовольствие. Так, в доказательство моей благодарности и дружбы я обещаю тебе построить в моей столице мечеть и предоставляю тебе самому выбрать для этого зодчих. И сверх того, я пришлю тебе неописуемые сокровища, подобных которым не видал ни один человек: молодых девушек, подобных гуриям, безбородых юношей, прекрасных, как луны, драгоценности, неистребимые огнем, жемчуг, самоцветные камни, лошадей, кобыл и жеребят, верблюдов, старых и молодых, и мулов, нагруженных прекраснейшими дарами стран наших. И если ты найдешь, что всего этого мало, я сокращу предел своего царства и расширю границы твоих собственных владений.
И обещания эти я скрепляю своей печатью, печатью цезаря, царя поклоняющегося Кресту».
И, запечатав это письмо, царь франков отдал его новому визирю, назначенному на место кривого и хромого старика, и сказал ему такие слова:
— Если получишь аудиенцию у этого Гаруна, то скажешь ему: «О могущественнейший халиф! Я пришел требовать у тебя нашу царевну, — в этом заключается наше важное поручение. Если ты примешь благоприятно наше требование, можешь рассчитывать на благодарность царя, господина нашего, который пришлет тебе богатые дары».
Затем, чтобы еще более поощрить усердие своего визиря, отправляемого в качестве посла, царь франков обещал ему в случае счастливого успеха его посольства выдать за него замуж дочь свою и осыпать его богатствами и всякими преимуществами. Потом отпустил его и наказал непременно отдать письмо халифу в собственные руки. И визирь, поцеловав землю между рук царя, пустился в путь.