И ничего не щадил я для того, чтобы жизнь наша была полна наслаждений и удовольствий. Но, поступая таким образом, к концу первого же года я увидел, что в моей казне не осталось и одного динара, а когда захотел просить о помощи друзей моих, то увидел, что они все исчезли. Тогда я разыскал их и попросил, чтобы они, в свою очередь, помогли мне в моем затруднительном положении. Но все нашли предлог, мешавший им прийти ко мне на помощь, и ни один не согласился дать мне содержание хотя бы на один день. Тогда я одумался и понял, как прав был отец мой, воспитывая меня в строгости. И вернулся я в дом свой и стал раздумывать о том, что мне остается делать. Тогда-то и пришел я к решению, которого и держусь с тех пор неослабно. Я поклялся перед Аллахом никогда не общаться с моими земляками и давать гостеприимство в моем доме только чужеземцам; но кроме того, опыт показал мне, что кратковременная и горячая дружба предпочтительна дружбе продолжительной, всегда приводящей к дурному концу, и я поклялся никогда не видеть два дня подряд одного и того же чужеземца у себя в доме, как бы ни был он обаятелен. И это потому, что я живо почувствовал, как жестоки продолжительные связи и как мешают они вкушать во всей полноте радость дружбы. Поэтому, о гость мой, не удивляйся, если завтра утром, после ночи, когда дружба являлась нам в самом привлекательном виде, я должен буду распроститься с тобою. И даже после, если я повстречаюсь с тобою на улицах Багдада, не обижайся, если не буду узнавать тебя.
Выслушав такие слова Абул Гассана, халиф сказал ему:
— Клянусь Аллахом, поведение твое прекрасно, и в жизнь свою не видал я, чтобы кутила вел себя с таким умом. Поэтому я восхищаюсь тобой чрезвычайно; ты сумел при помощи оставшейся тебе другой части наследства вести осмысленную жизнь, благодаря которой имеешь возможность пользоваться каждую ночь обществом нового человека, с которым можешь вести разнообразную и интересную беседу, избегая скуки и неприятностей. — А потом халиф прибавил: — Но, о господин мой, то, что ты сказал мне о завтрашней разлуке нашей, причиняет мне большое огорчение. И это потому, что мне хотелось чем-нибудь выразить благодарность за оказанное мне в эту ночь гостеприимство. Прошу тебя теперь же высказать какое-нибудь желание, и я клянусь святою Каабой, что исполню его. Говори откровенно и не бойся пожелать слишком многого, так как милостью Аллаха я богатый купец и с Его помощью ничто не покажется мне слишком обременительным.
В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и со свойственной ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А я богатый купец, и ничто не покажется мне слишком обременительным с помощью Аллаха.
На эти слова переодетого купцом халифа Абул Гассан ответил без малейшего смущения или удивления:
— Клянусь Аллахом, о гость мой, я достаточно вознагражден удовольствием видеть тебя, и всякое другое благодеяние было бы излишним. Благодарю тебя за твое доброе желание, но так как у меня нет никаких желаний и никаких честолюбивых стремлений, то я и не знаю, чего просить. Я доволен своею участью и желаю только продолжать жить, как живу, не нуждаясь ни в ком.
Но халиф возразил:
— Именем Аллаха прошу тебя, о господин мой, не отвергай моего предложения, и пусть душа твоя выразит желание, чтобы я мог удовлетворить его! Иначе я уйду от тебя с огорченным и униженным сердцем. Благодеяние, принятое человеком, тяготит его сильнее, нежели даже сделанное ему зло, и благородный человек должен всегда платить за сделанное ему добро двойною платой. А потому говори и не бойся просить слишком много.
Тогда Абул Гассан, видя, что уже нельзя более отказываться, опустил голову и глубоко задумался; потом вдруг поднял голову и воскликнул:
— Хорошо, я придумал! Но без сомнения, желание мое безумно. И пожалуй, лучше не высказывать его, чтобы ты не получил обо мне дурного мнения на прощание.
Халиф сказал:
— Клянусь жизнью своей! Кто же может наперед сказать, безумна или разумна какая-нибудь мысль?! Я, конечно, только купец, но могу сделать больше, нежели можно ожидать от человека моего ремесла. Поспеши же ответом.
Абул Гассан ответил:
— Я скажу, о господин мой, но, клянусь достоинствами нашего пророка (мир и молитва над ним!), один только халиф мог бы исполнить мое желание! Или же я сам мог бы исполнить его, сделавшись хотя бы на один день халифом вместо господина нашего, эмира правоверных Гаруна аль-Рашида.
Тогда халиф спросил:
— Но, наконец, йа Абул Гассан, что бы ты сделал, если бы на один день превратился в халифа?
Абул Гассан ответил:
— А вот что, — и, помолчав немного, сказал: — Знай, о господин мой, что город Багдад разделен на участки, и во главе каждого земельного участка стоит шейх, именуемый шейх-аль-балад[7]. К несчастью для этого участка, в котором я живу, здешний шейх-аль-балад такой безобразный и гнусный человек, что, без сомнения, он родился от совокупления гиены и свиньи. Его приближение пагубно, ибо рот его — не обычный рот, а грязная задница, сравнимая с отхожим местом, рыбьи глаза его косят во все стороны и готовы вывалиться к его ногам; распухшие губы его имеют вид злокачественной язвы, а когда он говорит, то брызжет слюной; уши у него как у борова; обрюзглые и нарумяненные щеки его похожи на зад старой обезьяны; челюсти его беззубы, так много жевал он всякой мерзости; тело его поражено всякого рода болезнями от гнусных привычек, и весь он сгнил. Что же касается его зада, то его и вовсе нет, ранее он служил выгребной ямой для ослиного дерьма и служил золотарям, а потом сгнил, и теперь заменен пуховыми подушками, которые удерживают его кишки от выпадения.
И вот именно эта гадина с двумя другими, которых также опишу тебе, позволяет себе наполнять смутой весь участок. Нет мерзости, которую он бы не совершил, нет клеветы, которую он бы не распространил, а так как душа его переполнена всякими испражнениями, то его старческая злость обрушивается на честных, смирных и опрятных людей.
Он один не может заражать весь квартал, а потому имеет двух таких же гнусных, как и сам он, помощников. Первый из этих мерзавцев — раб с безволосым, как у евнухов, лицом, желтыми глазами и голосом таким же неприятным, как звук выходящего воздуха из зада осла. И этот раб, сын блудницы и пса, выдает себя за благородного араба, тогда как он просто руми[8] самого низкого и гнусного происхождения.
Ремесло его заключается в том, что он водит компанию с поварами, слугами и евнухами визирей и вельмож, чтобы выведывать тайны господ и передавать их своему начальнику, шейх-аль-баладу, и болтать о них в духанах и притонах. Никакое самое грязное дело не может внушить ему отвращения, он готов облизать любой зад, если на вылизанном заду окажется золотой динар.
Что касается второго мерзавца, то это нечто вроде толстого большеглазого шута, который занимается тем, что несет всякий вздор на базарах, где все знают его голый, как луковица, череп и его заикающийся язык, которому так трудно говорить, что при каждом слове боишься, что он выплюнет все свои внутренности. Впрочем, никто из купцов не приглашает его садиться в своей лавке, потому что он так грузен, что, когда садится, стул разлетается под ним на куски. Этот не так грязен, как первый, но он несравненно глупее.
Если бы, о господин мой, я сделался только на один день эмиром правоверных, я не старался бы ни сам разбогатеть, ни обогатить своих родных, но поспешил бы избавить наш участок от этих трех ужасных негодяев и, наказав каждого сообразно со степенью его гнусности, поместил бы их в помойную яму. Таким образом я возвратил бы спокойствие жителям нашего квартала. Вот все, чего я желаю.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Таким путем я возвратил бы спокойствие жителям нашего квартала. Это все, чего я желаю.
Выслушав речь Абул Гассана, халиф сказал ему: — Йа Абул Гассан, воистину желание твое есть желание человека, идущего прямым путем и обладающего честным сердцем, потому что только люди, следующие правым путем и имеющие честное сердце, не терпят, чтобы безнаказанность была преимуществом злых и бесчестных. Но не думай, что твое желание уж так трудно исполнить: я уверен, что, если бы эмир правоверных узнал о нем, он поспешил бы передать тебе свою власть на один день и одну ночь, так как ничто не нравится ему так, как необыкновенные приключения.
Но Абул Гассан только рассмеялся и ответил:
— Клянусь Аллахом! Я ведь понимаю, что все, что мы говорим теперь, только шутки! Я, в свою очередь, уверен, что, если бы халиф узнал о моем странном желании, он велел бы посадить меня в дом умалишенных. Поэтому прошу тебя, если когда-нибудь придется тебе встретиться с кем-нибудь из придворных, никогда не говори им о том, о чем болтали мы здесь под влиянием винных паров.
И халиф, чтобы не перечить хозяину дома, сказал ему:
— Клянусь, что никому не буду говорить об этом!
Но про себя он решил, что не упустит случая позабавиться так, как никогда еще не забавлялся с той поры, как начал ходить по городу переодетым во всякого рода платье.
И сказал он Абул Гассану:
— О хозяин, теперь я, в свою очередь, должен налить тебе вина, до сих пор ты один услуживал мне.
И, взяв бутылку и кубок, он налил в него вина, ловким движением всыпал в него щепоть критского банжа высшего качества и предложил кубок Абул Гассану, говоря:
— Выпей на здоровье и с удовольствием!
Абул Гассан же отвечал:
— Можно ли отказываться от того, что предлагается нам рукою гостя? Но да будет над тобою милость Аллаха, о господин мой, так как завтра я не встану, чтобы проводить тебя. Прошу тебя, не забудь хорошенько притворить дверь, когда будешь уходить.