— Это кольцо, сын мой, оградит тебя от всех опасностей и предохранит от всякого зла. Мужайся же в душе своей и будь смел в сердце своем, так как ты уже не ребенок, а мужчина! И с помощью Аллаха с тобой не случится ничего дурного! И мы будем богаты благодаря этой лампе и в почете на всю жизнь! — Потом он прибавил: — Но только помни, Аладдин, что ты должен высоко поднять полы одежды и закрутить их вокруг пояса, а не то ты пропал, и клад вместе с тобой!
Затем он обнял его, ласково похлопал его по плечу и сказал:
— Иди же и да сопутствует тебе удача!
Тогда Аладдин, почувствовав необыкновенную смелость, сбежал по мраморным ступеням и, подняв полы одежды своей выше пояса и плотно прижав их к себе, вошел в медную дверь, обе половины которой сами отворились при его приближении. И, ничего не забывая из наставлений человека из Магриба, он с тысячей предосторожностей прошел по первой зале, по второй, по третьей и, обойдя лохани, наполненные золотом, дошел до последней двери, вошел в нее, прошел по саду не останавливаясь, поднялся по тридцати ступеням лестницы с колоннами на террасу и направился прямо к нише, которая находилась прямо перед ним. И увидел он на бронзовом подножии горящую лампу.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И увидел он на бронзовом подножии горящую лампу. И протянул он руку и взял ее. Вылил содержимое на землю, и, увидев, что стенки ее тотчас же высохли, он быстро спрятал ее за пазуху, не боясь замарать одежду. И спустился снова с террасы в сад.
Тогда, освободившись от своей заботы, он остановился на минуту на нижней ступени лестницы, чтобы взглянуть на этот сад. И стал он разглядывать деревья, плодов на которых не успел заметить, когда шел, и увидел, что действительно деревья гнутся под тяжестью плодов, которые необыкновенны и по форме своей, и по величине, и по цвету. И заметил он, что, в противность обыкновенным плодовым деревьям, на каждой ветке плоды особой окраски. Некоторые белы и прозрачны, как хрусталь, или матово-белы, как камфора, или цвета чистого воска. Были и красные, цвета гранатов или кроваво-красных апельсинов. Были темно-зеленые и светло-зеленые, были голубые, желтые и фиолетовые; другие же были необыкновенных цветов и бесконечно разнообразных оттенков. И бедняга Аладдин не знал, что белые плоды — это бриллианты, жемчуг, перламутр и лунный камень; красные — рубины, карбункулы, яхонты, кораллы и сердолики; зеленые — изумруды, бериллы, нефриты, праземы и аквамарины; голубые — сапфиры, бирюза и лазуревые камни; фиолетовые — аметисты, яшма и сарды; желтые — топазы, янтарь; а другие, неизвестных ему цветов, — опалы, искряки, хризолиты, гематиты, турмалины, желто-зеленые изумруды, агаты и хризопразы! Солнце заливало обильными лучами своими сад, и деревья со всеми своими плодами пылали не сгорая.
Тогда восхищенный Аладдин подошел к одному из тех деревьев и захотел сорвать несколько плодов и съесть их. И убедился он, что зуб их не берет и что они только по внешнему виду похожи на апельсины, смоквы, бананы, виноград, арбузы, яблоки и другие превосходные плоды Китая. И сильно разочаровался он, попробовав их; и совсем не пришлись они ему по вкусу. И подумал он, что это просто цветные стеклянные игрушки, потому что никогда в жизни не имел он случая видеть драгоценные камни. Однако, несмотря на свою досаду, он захотел сорвать несколько плодов, чтобы подарить их мальчикам, бывшим товарищам своим, а также бедной матери своей. И взял он по несколько штук каждого цвета, наполнил ими пояс, карманы и насыпал их между рубашкой и одеждой и между рубашкой и телом; и так много набрал он их, что стал походить на тяжело навьюченного осла. И, нагруженный таким образом, он тщательно подобрал полы своей одежды, завернул их вокруг пояса и со всеми предосторожностями легкими шагами прошел через все три залы, где стояли лохани, и возвратился на лестницу подземелья, у входа в которое с нетерпением и тревогой ждал его человек из Магриба.
Как только Аладдин прошел медную дверь и появился на первой ступени лестницы, человек из Магриба, стоявший наверху, у самого входа в подземелье, не имел терпения дождаться, чтобы он поднялся по лестнице и вышел; и сказал он ему:
— Ну, Аладдин, где же лампа?
Аладдин же ответил:
— Она у меня за пазухой!
Тот сказал ему:
— Достань ее скорей и дай мне!
Но Аладдин ответил ему:
— Никак не могу, о дядя, подожди, она застряла между стекляшками, которыми я набил всю свою одежду. Дай мне подняться и помоги мне выйти из ямы; тогда я выгружу все эти стеклянные шарики в верном месте, а не здесь, на лестнице, где они покатятся и разобьются. Тогда я освобожусь от этого несносного груза, вытащу лампу и отдам тебе. Впрочем, она уже проскользнула мне за спину и жестоко натирает мне кожу. Я очень рад буду от нее избавиться.
Но взбешенный отказом человек из Магриба, убежденный, что Аладдин выдумывает все эти затруднения только для того, чтобы оставить лампу себе, закричал, да так страшно, как будто он был не человек, а какой-нибудь злой дух:
— О собачий сын, отдай мне сейчас эту лампу или умри!
Аладдин же, не зная, чему приписать такую перемену в обращении дяди своего, испугавшись его бешенства и опасаясь, что ему дадут вторую пощечину, горше первой, сказал себе: «Клянусь Аллахом, лучше мне улизнуть от него! Ворочусь в подземелье и подожду там, чтобы он успокоился».
И повернул он спину и, подобрав одежду, осторожно вошел в подземелье. Увидав это, человек из Магриба испустил страшный крик, дошел до последних пределов бешенства, трясся, корчился, рвал бороду свою, предаваясь отчаянию, так как не мог бежать за Аладдином в это подземелье, вход в которое запрещен был волшебными силами. И воскликнул он:
— Ах ты, проклятый Аладдин, ты будешь наказан, как того заслужил!
И в тот же миг мраморная плита, которою закрывался вход в подземелье, приподнялась сама собою и легла на прежнее место, заткнув отверстие, а земля задрожала и сомкнулась. И таким образом Аладдин был заперт в подземелье.
Человек же из Магриба был, как уже говорилось, знаменитым чародеем, пришедшим из глубины Магриба; он вовсе не был дядей Аладдина и никаким родственником ему не приходился. На самом деле он родился в Африке, откуда происходят самые зловредные чародеи и колдуны.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
На самом деле он родился в Африке, откуда происходят самые зловредные чародеи и колдуны. С самой молодости своей он упорно изучал колдовство и землегадание, алхимию, астрологию, окуривание и чародейство. После тридцатилетних упражнений он при помощи колдовства узнал, что в неведомом уголке земли находится волшебная лампа, свойство которой — доставлять счастливцу, которому удастся завладеть ею, могущество, превышающее власть царей и султанов. Тогда он удвоил свои окуривания и колдовство, и путем последнего землегадательного опыта ему удалось узнать, что эта лампа находится в подземелье, в окрестностях города Колокатзэн в стране Китай. (Это было именно то место, которое мы только что видели во всех подробностях.) Не откладывая дела, чародей пустился в путь и после долговременного путешествия прибыл в Колокатзэн, где немедленно принялся изучать окрестности и наконец в точности определил местонахождение подземелья со всем, что в нем заключалось. И при помощи волшебного столика он узнал, что клад и волшебная лампа записаны подземными силами на имя Аладдина, сына Мустафы-портного, и что он один может отворить подземелье и унести лампу, между тем как всякий другой неминуемо погибнет, если сделает малейшую попытку проникнуть туда. Вот почему он стал разыскивать Аладдина и вот почему, найдя его, он прибегнул ко всякого рода хитростям и уловкам, чтобы расположить его к себе и завести в то пустынное место, не возбудив подозрения ни с его стороны, ни со стороны его матери. Когда же Аладдину удалось добыть лампу, он поспешил потребовать ее только потому, что хотел отнять лампу и навеки замуровать Аладдина в подземелье. Но мы уже видели, как Аладдин из страха перед второй пощечиной убежал в подземелье, куда не мог проникнуть чародей, и как чародей, чтобы отомстить ему, запер его там, обрекая на смерть от голода и от жажды.
Совершив это черное дело, чародей, корчась и с пеной бешенства на губах, ушел своей дорогой, по всей вероятности в Африку, на свою родину.
Вот пока и все о нем, но, без сомнения, мы еще встретимся с ним.
А об Аладдине скажу вот что. Как только он вошел в подземелье, услышал, как земля задрожала от чародейства человека из Магриба, и, объятый ужасом и боясь, что своды обрушатся ему на голову, поспешил к выходу. Но, дойдя до лестницы, он увидел, что тяжелая мраморная плита уже заткнула отверстие, и до последних пределов был он потрясен и взволнован этим. С одной стороны, не мог он понять злости человека, в котором видел родного дядю, который так ласкал и лелеял его, с другой — нечего было и думать о том, чтобы приподнять мраморную плиту, так как он не мог достать до нее рукою, находясь внизу. В таком положении Аладдин стал кричать громким голосом, звал дядю и клялся ему всеми клятвами, что готов сейчас же отдать ему лампу. Но ясное дело, крики и рыдания его не могли быть услышаны чародеем, который был уже очень далеко. Видя, что дядя не отвечает ему, Аладдин несколько усомнился в нем, в особенности потому, что он назвал его собачьим сыном, что является весьма сильным оскорблением, которое никогда не мог бы нанести настоящий дядя сыну брата своего. Как бы то ни было, он решил идти в сад, где было светло, и искать выход из этих мрачных мест. Но, дойдя до двери, ведущей в сад, он увидел, что она заперта и уже не открывается сама перед ним. Тогда, обезумев, он снова побежал к выходу из подземелья и, обливаясь слезами, бросился на ступени лестницы. И уже видел он себя погребенным живым в четырех стенах этого подземелья, мрачного и ужасного, несмотря на все заключающееся в нем золото. И долго рыдал он, уничтоженный горем. И в первый раз в жизни подумал он о доброте своей бедной матери, о ее неутомимой преданности, несмотря на его дурное поведение и неблагодарность. И смерть в этом подземелье показалась ему тем более горькой, что во всю свою жизнь не мог он порадовать сердце матери каким-нибудь исправлением своего поведения или каким-нибудь проявлением благодарных чувств. И много вздыхал он от этой мысли, и ломал он себе руки, как это делают люди, дошедшие до отчаяния, и говорил, как будто отказываясь от жизни: