— Нет прибежища ни в ком, нет никого могущественнее Аллаха!
И, говоря это, Аладдин нечаянно потер кольцо, которое надел ему на большой палец чародей, чтобы предохранить от опасностей, ожидавших его в подземелье. И не знал проклятый человек из Магриба, что именно это кольцо должно было спасти жизнь Аладдину, иначе он наверное не отдал бы его, или же поспешил бы сорвать кольцо с его пальца, или же запер бы подземелье лишь после того, как заставил бы Аладдина отдать обратно это кольцо. Но чародеи все таковы, и все похожи на брата своего, человека из Магриба: несмотря на могущество их колдовства и их проклятых знаний, они не умеют видеть последствий самых простых поступков и никогда не думают об ограждении себя от опасностей, которые предвидят обыкновенные люди. И это потому, что по своей гордости и самоуверенности они никогда не обращаются к Творцу всех созданий, и их ум остается постоянно затемненным дымом еще более густым, нежели дым их окуриваний, и глаза их закрыты повязкой, и бродят они впотьмах!
И вот когда доведенный до отчаяния Аладдин нечаянно потер кольцо, бывшее у него на большом пальце и свойства которого были ему неизвестны…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И вот когда доведенный до отчаяния Аладдин нечаянно потер кольцо, бывшее у него на большом пальце и свойства которого были ему неизвестны, внезапно встал перед ним, точно вышел из земли, огромный джинн, подобный черному негру, с головой, похожей на котел, страшным лицом и огромными, красными, сверкающими глазами; и сказал он ему голосом, подобным раскатам грома:
— Раб твой между рук твоих! Говори, чего хочешь? Я слуга кольца на земле, на воде и в воздухе!
Аладдин вовсе не отличался храбростью и страшно испугался, во всяком другом месте и при иных обстоятельствах он лишился бы чувств или удрал куда глаза глядят. Но в этом подземелье, где он уже ждал смерти от голода и жажды, вмешательство этого ужасного джинна показалось ему спасением, особенно когда услышал он вопрос его. И он нашел силы пошевелить языком и ответить:
— О великий шейх джиннов на земле, на воде и в воздухе, выведи меня поскорее из этого подземелья!
Едва успел Аладдин произнести эти слова, как земля над его головою заколебалась, раскрылась — и в один миг был он вынесен из подземелья на то самое место, где человек из Магриба разжигал костер. Джинн же исчез.
Тогда Аладдин, еще дрожавший от волнения, но счастливый тем, что вернулся под открытое небо, возблагодарил Аллаха Благодетеля, избавившего его от верной смерти и козней человека из Магриба. И посмотрел он вдаль и увидел город, окруженный садами. И поспешил он пойти по той самой дороге, по которой вел его чародей, и ни разу не оглянулся он на долину. И глубокою ночью, измученный и задыхающийся, вернулся он в дом матери своей, с тоской и тревогой ожидавшей его возвращения. И побежала она отворить ему и успела только обнять его в ту минуту, как, изнемогая от волнений, он лишился чувств.
Когда Аладдин заботами матери пришел в себя, мать дала ему выпить немного розовой воды. Потом с тоскою в душе спросила она его, как он себя чувствует. Аладдин же ответил:
— О мать моя, я голоден. Прошу тебя, дай мне поесть, я с утра ничего не ел.
И мать Аладдина поспешила принести ему все, что было в доме. И принялся он глотать с такою поспешностью, что мать, опасаясь, чтобы он не задохнулся, сказала ему:
— Не торопись, сын мой! У тебя может лопнуть горло! Если ты так спешишь для того, чтобы скорее рассказать мне то, что имеешь рассказать, то ведь у нас много времени впереди! С той минуты, как я снова увидела тебя, я уже спокойна. Но Аллаху известно, как тревожилась и тосковала я, когда ночь приближалась, а ты не возвращался! — Потом она прервала речь свою, взглянула на него и заметила: — Ах, сын мой, будь осторожен, умоляю тебя! Бери не такие большие куски!
Аладдин же, который уже поглотил все, что поставили перед ним, попросил пить, взял кувшин с водой и залпом осушил его. После этого он успокоился и сказал матери своей:
— Теперь наконец могу рассказать тебе, о мать моя, обо всем, что случилось со мною и тем человеком, которого ты почитала моим дядей и благодаря которому я был на два пальца от смерти. Ах, ты не знала, что это вовсе не дядя, не брат отца моего, а обманщик, который так ласкал и так нежно целовал меня, проклятый человек из Магриба, колдун, вероломный лжец, убийца, собака, негодяй, злой дух, которому нет подобного и среди джиннов во всем свете! Прочь от нас, лукавый! — И он прибавил: — Послушай лучше, о мать моя, что он сделал со мной! — И сказал еще: — Ах, как я рад, что вырвался из его рук!
Затем он остановился на минуту, вздохнул несколько раз и вдруг заговорил без остановки и принялся рассказывать все, что с ним случилось, от начала и до конца, не забывая ни о пощечине, ни об оскорблении, ни обо всем остальном. Но повторять все это нет надобности.
А когда закончил рассказ, Аладдин распустил пояс и высыпал на лежавший на полу матрас весь дивный запас прозрачных и разноцветных плодов, сорванных им в саду. Тут же вместе с драгоценными камнями лежала и лампа.
И прибавил он в заключение:
— Вот, о мать моя, приключение мое с этим проклятым чародеем, и вот все, что принесло мне мое путешествие в подземелье.
И, говоря это, он показывал матери дивные плоды, но с таким презрением на лице, которое ясно выражало: «Я ведь уж не ребенок, чтобы забавляться стеклянными шариками!»
В то время как сын ее Аладдин рассказывал, мать слушала, и в особенно удивительных или трогательных местах рассказа у нее вырывались восклицания, в которых выражался гнев по отношению к чародею или жалость к Аладдину. И как только он закончил рассказ о своем странном приключении, она не выдержала и разразилась проклятиями, называя человека из Магриба всеми позорными именами, которые только может найти для похитителя гнев и негодование матери, едва не лишившейся своего ребенка. И немного отведя душу она прижала сына своего Аладдина к груди своей, обняла его и со слезами сказала:
— Поблагодарим Аллаха, о сын мой, за то, что Он извлек тебя живого и здорового из рук этого магрибского колдуна! Ах он, предатель проклятый! Он, без сомнения, хотел твоей смерти, чтобы обладать этой жалкой медной лампой, не стоящей и полдрахмы! Ненавижу его! Презираю! Мое бедное дитя, сын мой Аладдин, ты возвратился ко мне! Но какой опасности ты подвергался по моей воле! Я должна была узнать по косым взглядам этого человека из Магриба, что он не дядя тебе и не родня, а проклятый и нечестивый колдун!
И с такими словами мать прижала к себе сына, сидя на матрасе, и целовала, и укачивала его. И Аладдин, не спавший три ночи, занятый своим приключением с человеком из Магриба, укачиваемый матерью, не замедлил закрыть глаза и заснуть у нее на коленях. И со множеством предосторожностей положила она его на матрас, и сама легла около него и заснула.
На другой день, когда они проснулись…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Когда проснулись на другой день, они начали с того, что много целовались, и Аладдин сказал матери, что приключение исправило его навсегда от лени и праздности и что отныне он будет искать работу, как взрослый человек. Потом, продолжая еще чувствовать голод, он попросил у матери чего-нибудь на завтрак, а мать сказала ему:
— Увы, сын мой, все, что было у меня в доме, я подала тебе вчера вечером, и теперь у меня не осталось ни кусочка хлеба. Но потерпи немного, я пойду продам немного пряжи, которую успела напрясть за последние дни, и куплю тебе что-нибудь на эти деньги.
Но Аладдин сказал ей:
— Оставь пряжу до другого раза, о мать моя, а сегодня возьми эту старую лампу, которую принес я из подземелья, и продай ее на базаре медникам. Вероятно, за нее дадут сколько-нибудь, и мы проживем сегодня на эти деньги.
Мать Аладдина ответила:
— Это правда, сын мой, а завтра я возьму стеклянные шарики, которые ты принес из этого проклятого места, и пойду продавать их в тот квартал, где живут негры, — они дадут больше, чем обыкновенные купцы.
И мать Аладдина взяла лампу, чтобы нести ее на базар, но нашла, что она слишком грязна, и сказала Аладдину:
— Сын мой, я сперва почищу эту лампу, чтобы она блестела, и тогда за нее больше дадут.
И пошла она в кухню, взяла в руку немного золы, развела водой и принялась чистить лампу. Но не успела она начать тереть ее, как вдруг явился перед ней неизвестно откуда ужаснейший джинн, наверное, еще безобразнее того, который являлся в подземелье, и такой огромный, что голова его упиралась в потолок. И склонился он перед нею и сказал оглушительным голосом:
— Раб твой здесь, между рук твоих! Говори, чего хочешь? Я слуга лампы и в воздухе, когда летаю, и на земле, когда ползаю!
Когда мать Аладдина увидела это явление, которого вовсе не ожидала, она, так как не привыкла к таким вещам, приросла к месту своему от ужаса; язык ее онемел, рот открылся; обезумев от страха и отвращения, она не вынесла лицезрения такого отвратительного и ужасного существа и упала в обморок. Но Аладдин, также находившийся в кухне и уже немного привыкший к такого рода существам, так как в подземелье ему являлся, быть может, еще более безобразный и чудовищный джинн, не так взволновался, как его мать. Он понял, что причина появления джинна — лампа, поспешил взять лампу из рук лежавшей еще в обмороке матери и, держа ее крепко всеми десятью пальцами, сказал джинну:
— О слуга лампы, я очень голоден и желаю, чтобы ты принес мне поесть самых лучших вещей!
И джинн исчез, но минуту спустя вернулся, неся на голове большой поднос из массивного серебра, на котором стояло двенадцать золотых блюд, а в них были приятно пахнувшие и превосходные на вид и на вкус кушанья, и тут же шесть горячих хлебцев, белых как снег и с золотистой корочкой посредине, и две бутылки старого,