Услышав эти слова старого золотых и серебряных дел мастера, Аладдин почувствовал к нему доверие и, не колеблясь ни минуты, вытащил из-под платья своего золотое блюдо и показал ему. И по первому взгляду шейх оценил вещь и спросил Аладдина:
— Не можешь ли теперь, дитя мое, сказать мне, сколько таких блюд ты продал еврею и по какой цене?
Аладдин же отвечал:
— Клянусь Аллахом, о дядя, я отнес ему уже двенадцать таких блюд и брал по одному динару за каждое!
При этих словах старый золотых и серебряных дел мастер пришел в сильнейшее негодование и воскликнул:
— Ах, проклятый еврей, собачий сын, потомство Иблиса! — С этими словами он положил блюдо на весы, взвесил его и сказал: — Знай, сын мой, что это блюдо сделано из чистейшего золота и стоит оно не один, а ровно двести динаров. Это значит, что еврей один надул тебя на столько золотых динаров, на сколько надувают мусульман в один день все евреи этого базара. — И он прибавил: — Увы, сын мой, что прошло, то прошло, и так как у нас нет свидетелей, то мы и не можем посадить на кол этого проклятого еврея. Во всяком случае, ты знаешь теперь, в чем дело. И если хочешь, я сейчас же отсчитаю тебе двести динаров за твое блюдо. Но еще лучше будет для меня, если ты дашь оценить его другим купцам, и если они дадут больше, то я уплачу излишек и еще приплачу что-нибудь!
Но Аладдин, не имевший никакого повода сомневаться в добросовестности всем известного своей честностью старого шейха, с удовольствием продал ему блюдо за такую хорошую цену. И получил он двести динаров. После этого он и остальные одиннадцать блюд отнес тому же честному мусульманину.
Разбогатев таким образом, Аладдин и мать его не злоупотребляли благодеяниями Раздавателя щедрот. И продолжали они вести скромную жизнь, раздавая бедным и нуждающимся излишки достатка своего. И за все это время Аладдин не забывал пользоваться каждым случаем, чтобы продолжать свое образование и изощрять свой ум в общении с именитыми купцами и благовоспитанными людьми, посещавшими базар. И таким образом в короткое время он и сам сделался благовоспитанным человеком и завязал постоянные отношения с ювелирами, золотых и серебряных дел мастерами, у которых сделался обычным гостем. И, присмотревшись к драгоценным камням и украшениям, он узнал, что плоды, принесенные им из подземного сада, которые он принимал за разноцветные стеклянные шарики, на самом деле неоцененные сокровища, которыми не обладают даже богатейшие цари и султаны. А так как он сделался умным и очень рассудительным, то имел осторожность не говорить об этом никому, даже своей матери. Вместо того чтобы оставлять валяться эти плоды-самоцветы за подушками дивана и по всем углам, он тщательно собрал их все и спрятал в нарочно для этого купленный сундук. И скоро пришлось ему испытать последствия своего благоразумия самым блестящим и великолепным образом.
И действительно, однажды, в то время как он беседовал у одной лавки с некоторыми из друзей-купцов…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И действительно, однажды, в то время как он беседовал у одной лавки с некоторыми из друзей-купцов, на базаре появились два глашатая султана с длинными палками, и кричали они оба вместе громким голосом:
— О вы все, купцы и жители! Знайте! Приказом нашего милосердного царя времен, господина веков и минут, повелевается вам сейчас же запереть лавки и запереться самим в домах ваших, заперев все двери снаружи и изнутри! Потому что единственная жемчужина, дивная, благодетельная молодая госпожа наша Бадрульбудур[38], полная луна из полных лун, дочь славного султана нашего, пройдет здесь, отправляясь в хаммам! Да будет приятно ей купание! А те, кто осмелится ослушаться приказа и будут смотреть в дверь или в окно, будут наказаны смертью мечом, или повешены, или посажены на кол! Да ведают это те, кто желает сохранить кровь в жилах своих!
Услышав это, Аладдин почувствовал непреодолимое желание взглянуть на дочь султана, на эту дивную Бадрульбудур, о которой говорил весь город, прославляя ее красоту и совершенство. Поэтому, вместо того чтобы сделать, как все, и бежать прятаться в дом свой, он придумал бежать в хаммам и укрыться за входной дверью, так что, не будучи сам замеченным, мог из своего угла смотреть на дочь султана и любоваться ею без помех, когда она будет входить в хаммам.
Не прошло и нескольких секунд после того, как он спрятался, показался кортеж царевны, впереди которого шла толпа евнухов. И увидел он саму царевну, окруженную женщинами, и была она под своим шелковым покрывалом подобна луне, окруженной звездами. Но как только ступила она на порог хаммама, поспешила открыть лицо свое — и явилась она во всем солнечном блеске красоты, превосходившей все описания. То была девушка пятнадцати лет (на вид ей было меньше), стройная, как буква «алеф»; стан ее соперничал в гибкости с молодою ветвью дерева бан[39]; чело ее сияло, как серп луны в месяце Рамадане; брови ее были очерчены безукоризненно; глаза у нее были большие и томные, как у жаждущей газели; веки скромно опущены и похожи на два лепестка розы; нос правильный, как отборный клинок; ротик крошечный, с пурпурными губками; лицо так бело, как будто было вымыто в источнике Сальсабиль[40]; подбородок смеющийся; зубы как ряд льдинок одинаковой величины; шейка как у горлицы, и все остальное, то, что не было видно, соответствовало этой красе. Это о ней сказал поэт:
Ее глаза, оттенены искусно
Коварным углем, все сердца пронзают;
От роз ланит берут свою окраску
Живые розы; ночь ее кудрей
Озарена сияньем лучезарным
Прекрасного и гордого чела.
Не прошло и нескольких секунд после того, как он спрятался, показался кортеж царевны, впереди которого шла толпа евнухов.
Когда царевна дошла до порога хаммама, она, не опасаясь уж более нескромных взоров, приподняла малое покрывало, скрывавшее лицо ее, и явилась в полном сиянии красоты своей. И Аладдин, увидев ее, сразу почувствовал, что кровь в три раза быстрее обращается в голове его.
И только теперь узнал он, не имевший никогда случая видеть открытое лицо женщины, что бывают женщины прекрасные и женщины безобразные и что не все они стары и похожи на его мать. И это открытие вместе с несравненною красотой царевны заставило его оцепенеть от восторга в уголке за дверью. А царевна давно уже вошла в хаммам, между тем как он продолжал стоять, озадаченный и дрожащий от волнения. И когда он немного опомнился и пришел в себя, он решился выскользнуть из своего угла и возвратиться домой, — но в каком потрясенном состоянии и какая перемена совершилась в нем! И думалось ему: «Клянусь Аллахом! Кто мог бы вообразить, что существует на земле такое прекрасное существо! Благословен Тот, Кто создал ее и наделил ее такими совершенствами!»
И, полный смутных и бурных мыслей, вошел он к матери и в изнеможении, с сердцем, охваченным любовью, упал на диван и долго оставался неподвижен.
Мать тотчас же заметила необыкновенное состояние его, подошла к нему и с тревогой стала расспрашивать. Но он отказывался от какого бы то ни было ответа. Тогда она принесла ему поднос с блюдами на завтрак, но он не захотел даже прикоснуться к ним. И спросила она его:
— Что с тобою, о дитя мое? Не болит ли у тебя что-нибудь? Скажи мне! Что же случилось с тобою?
И ответил он ей наконец:
— Оставь меня!
И стала она упрашивать, чтобы он съел что-нибудь, и так настаивала, что он согласился притронуться к кушаньям, но ел несравненно меньше, чем обыкновенно; и сидел он, опустив глаза, и молчал, не желая отвечать на вопросы встревоженной матери. И оставался он задумчивым, бледным и унылым до следующего дня.
Тогда мать Аладдина, доведенная до последней степени беспокойства, подошла к нему и со слезами на глазах сказала ему:
— О сын мой, Аллах да пребудет с тобою! Скажи мне, что ты чувствуешь, и не терзай более моего сердца молчанием своим! Если ты болен, не скрывай от меня своей болезни! Я сейчас же пойду за врачом. Как раз теперь в нашем городе находится проездом знаменитый врач из страны Аравийской, которого пригласил султан для совета. Теперь только и разговоров, что о его знаниях и чудодейственных лечебных средствах. Хочешь, я пойду за ним и приведу его к тебе?
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
О его знаниях и чудодейственных лечебных средствах теперь только и говорят. Хочешь, я пойду за ним и приведу его к тебе?
Тогда Аладдин поднял голову и печальным голосом ответил:
— Знай, о мать моя, что я здоров и никакой болезни во мне нет. И если ты видишь меня так сильно изменившимся, то это потому, что до сих пор я воображал, что все женщины похожи на тебя. И только вчера заметил я, что это совсем не так.
Мать же Аладдина подняла руки вверх и воскликнула:
— Да отойдет от нас лукавый! Что такое говоришь ты, Аладдин?! Он же ответил:
— Я хорошо знаю, что я говорю, будь покойна! Я действительно видел царевну Бадрульбудур, дочь султана, при входе в хаммам. И, взглянув на нее, я понял, что существует красота! И теперь я никуда не гожусь! Вот почему я успокоюсь и приду в себя только тогда, когда султан отдаст за меня дочь свою!
Услышав эти слова, мать Аладдина подумала, что сын ее сошел с ума, и сказала ему:
— Имя Аллаха над тобою, дитя мое! Приди в себя! Ах, бедный Аладдин, подумай о своем звании и брось безумные мысли!
Аладдин же ответил:
— О мать моя, мне нечего приходить в себя, так как я не принадлежу к числу безумцев. Слова же твои не заставят меня отказаться от мысли о женитьбе на Сетт Бадрульбудур, столь прекрасной дочери султана! И я твердо решился просить ее руки у отца ее!