Она сказала:
— О сын мой, заклинаю тебя жизнью твоей! Не произноси таких слов и остерегайся, чтобы не услышали их соседи и не передали их султану, который непременно велит тебя повесить! К тому же, если ты в самом деле принял такое безумное решение, неужели ты думаешь, что найдется человек, которому ты мог бы поручить такое дело?
Он ответил:
— Кому же я мог бы поручить такое щекотливое дело, когда ты здесь, о мать моя? И кому же могу я доверять так, как доверяю тебе? Да, конечно, ты и пойдешь к султану просить, чтобы он выдал за меня дочь свою!
А она воскликнула:
— Да сохрани меня Аллах от подобного предприятия, о сын мой! Я не дошла еще, подобно тебе, до пределов, где начинается безумие! Ах, вижу я теперь, что ты забываешь, что ты сын беднейшего и безвестнейшего портного в городе и что я, мать твоя, также не принадлежу к более знатному и более известному семейству. Как же осмелился ты думать о царевне, которую отец ее не выдаст и за сына могущественного царя и султана?!
Аладдин помолчал немного и ответил:
— Знай, о мать моя, что я уже думал и долго размышлял обо всем, что ты только что сказала мне, но это не помешало мне принять это решение, совсем напротив. Умоляю тебя, если я действительно сын твой и если ты любишь меня, сделай то, о чем прошу тебя! Иначе смерть будет для меня предпочтительнее жизни! И ты лишишься меня наверняка! Еще раз, о мать моя, не забывай, что я ведь сын твой Аладдин!
При этих словах сына своего мать разрыдалась и сказала сквозь слезы:
— О сын мой, да, конечно, я мать твоя, и ты мое единственное дитя, ядро сердца моего! И моим самым дорогим желанием всегда было видеть тебя женатым и порадоваться, глядя на твое счастье, перед моей смертью. Поэтому, если ты хочешь жениться, я поспешу приискать тебе жену среди людей нашего звания. И все-таки я должна знать, что мне ответить, когда они спросят о тебе, о ремесле твоем, о заработке и о том, какое у тебя имущество и есть ли у тебя земля. Это очень смущает меня. Но что будет, когда придется идти не к людям скромного звания, а к самому султану Китая[41] просить руки его единственной дочери Сетт Бадрульбудур. Послушай, сын мой, подумай об этом спокойно.
Я знаю, что наш султан полон благосклонности и что никогда не отпускает он от себя своего подданного, не оказав ему справедливости в его деле. И знаю я также, что он чрезвычайно щедр и никогда ни в чем не отказывает тому, кто заслужил его милость каким-нибудь военным деянием или малой или большой услугой. Но ты, скажи, чем ты прославился до сих пор и какие могут быть у тебя права на эту несравненную милость, о которой ты просишь? Да еще где же подарки, которые ты, как всякий просящий милости, должен поднести султану в знак уважения верноподданного к своему государю?
Он ответил:
— Вот именно! Если дело идет только о богатом подарке, для того чтобы добиться того, чего так желает душа моя, ну так я думаю, что ни один человек не может соперничать со мной в этом случае! Знай, о мать моя, что эти разноцветные плоды, которые я принес из подземного сада и которые я принимал за простые и ничего не стоящие стеклянные шарики, пригодные разве для детских игр, что эти плоды — драгоценные камни, и ни один султан в мире не обладает ничем подобным. Впрочем, ты сама сможешь судить об этом, несмотря на малую опытность свою в таких делах. Для этого тебе стоит только принести мне из кухни фарфоровое блюдо, в котором они могли бы поместиться, — и ты увидишь, какое это будет дивное зрелище.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Принеси мне из кухни фарфоровое блюдо, в котором они могли бы поместиться, — и ты увидишь, какое это будет дивное зрелище.
И мать Аладдина, хотя и очень удивилась тому, что слышала, однако пошла в кухню, взяла большое и очень чистое белое фарфоровое блюдо и подала его сыну. Аладдин же уже принес плоды-самоцветы и принялся с большим искусством укладывать их на блюдо, принимая во внимание различный цвет их, форму и другие особенности. И когда закончил, показал матери, которая была совершенно ослеплена их блеском и красотой. И хотя она не привыкла видеть драгоценные камни, однако не могла удержаться от восклицания:
— Йа Аллах! Как это восхитительно!
И вынуждена она была даже закрыть минуту спустя глаза — так ослепил ее этот блеск. И сказала она наконец:
— Теперь вижу, что этот подарок может быть принят и султаном. Это правда. Но затруднение уже не в этом. Труден будет для меня этот шаг, чувствую, что не в силах буду выдержать величие присутствия султана и буду стоять неподвижно, с онемевшим языком, а может быть, и упаду в обморок от смущения и волнения. Но даже если предположить, что я совладаю с собой, чтобы удовлетворить твою душу, полную этого желания, и выскажу султану твою просьбу относительно дочери его Бадрульбудур, — что же случится? Да, что случится? Ну так вот, сын мой, или подумают, что я сумасшедшая и прогонят меня из дворца, или же султан, раздраженный нашей просьбой, накажет нас обоих страшным наказанием. Если же ты так не думаешь и уверен, что султан примет твою просьбу, то все-таки он станет спрашивать о твоем звании и положении. И скажет он мне: «Да, этот подарок великолепен, о женщина, но кто ты? И кто такой сын твой Аладдин? И чем он занимается? И кто отец его? И сколько у него дохода?» — да то, да се в том же духе. И тогда я должна буду сказать, что ты никаким ремеслом не занимаешься и что отец твой был бедным портным из базарных портных.
Но Аладдин возразил:
— О мать моя, не беспокойся! Султан не будет задавать тебе таких вопросов, когда увидит драгоценные камни, уложенные, как плоды, на фарфоре! Поэтому не бойся и не заботься о том, чего не может случиться. Встань и иди к нему с этим блюдом и проси выдать за меня замуж дочь его Бадрульбудур. И не смущайся таким простым делом. Да не забывай, если ты еще продолжаешь сомневаться в успехе, что у меня есть еще лампа, которая заменит мне всякие доходы и всякие ремесла.
И продолжал он говорить с матерью так горячо и с такою уверенностью, что в конце концов убедил ее совершенно. И просил он ее надеть самое лучшее платье; и подал он ей фарфоровое блюдо, которое она поспешила завязать в шелковый платок, чтобы нести в руке.
И вышла она из дома и направилась во дворец султана. И вошла она в приемную залу вместе с толпою просителей. И стала она в самом первом ряду, но стояла в смиренной позе среди присутствующих, скрестив руки на груди и с почтительно опущенными глазами.
И заседание Совета началось, когда вошел султан в сопровождении своих визирей, эмиров и стражи. И старший из секретарей султана стал вызывать просителей одного за другим, по порядку поданных прошений.
И тут же начали разбирать дела. И просители уходили, одни довольные исходом своего дела, другие с длинными лицами, а другие и вовсе не были вызваны за недостатком времени. И мать Аладдина была в числе этих последних.
Когда заседание было закончено и султан ушел в сопровождении визирей, она поняла, что и ей ничего не остается, как только уйти. И вышла она из дворца и возвратилась домой. Аладдин, нетерпеливо ждавший ее у дверей, увидел, что она возвращается, держа в руках фарфоровое блюдо; это взволновало и озаботило его, и, опасаясь несчастья или зловещего известия, он не захотел ни о чем спрашивать на улице и поспешил увести ее в дом, и там, с пожелтевшим лицом, он спросил ее глазами и знаками, так как от волнения не мог вымолвить ни слова. И бедная женщина рассказала ему о случившемся, прибавив:
— На этот раз надо простить твою мать, сын мой, потому что я не привыкла к дворцам; вид султана так смутил меня, что я не могла приблизиться, чтобы изложить ему мою просьбу. Но завтра я снова пойду во дворец и буду смелее.
И Аладдин, несмотря на все свое нетерпение, был все-таки счастлив, узнав, что не было более неприятной причины для возвращения фарфорового блюда в руках матери. И он был даже очень доволен тем, что самый трудный шаг был сделан без помех и без дурных последствий для матери и для него. И утешал он себя мыслью, что хотя дело и отложено, но все-таки будет исполнено.
Действительно, на другой день мать отправилась во дворец, держа за два уголка шелковый платок, в который был завязан драгоценный подарок.
В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И действительно, на другой день мать отправилась во дворец, держа за два уголка шелковый платок, в который был завязан драгоценный подарок. Она твердо решила преодолеть робость и изложить свою просьбу. И вошла она в залу Совета и стала в первом ряду перед султаном. Но как и в первый раз, она не могла ни шагнуть вперед, ни обратить на себя внимание секретарей каким-нибудь другим движением. И заседание Совета было закрыто без всякого для нее результата. И, понурив голову, пришла она сообщить Аладдину о своей неудаче, но пообещала, что все исполнит в следующий раз. И Аладдину пришлось копить новый запас терпения, упрекая мать за недостаток смелости и твердости. Но это ни к чему не привело, так как бедная женщина шесть дней подряд ходила во дворец с фарфоровым блюдом, каждый раз становилась перед султаном, но не с большей смелостью и с таким же успехом, как и в первый раз. И без сомнения, она приходила бы и сто раз так же бесполезно, и Аладдин умер бы от нетерпения и отчаянья, если бы сам султан, заметив ее наконец, так как она стояла в первом ряду на каждом заседании Совета, не полюбопытствовал осведомиться о ней и о том, зачем она приходит. Действительно, на седьмой день по окончании заседания Совета султан обратился к своему великому визирю и сказал ему:
— Взгляни на эту старуху, которая держит что-то в шелковом платке. Вот уже несколько дней приходит она на каждое заседание и стоит неподвижно, ни о чем не прося. Не можешь ли сказать мне, что она здесь делает и чего она хочет?