А великий визирь, не знавший матери Аладдина, не хотел показать, что ему нечего ответить, и сказал султану:
— О господин мой, это одна из тех старух, а таких много, которые приходят в Совет из-за каких-нибудь пустяков. А эта, вероятно, пришла жаловаться, например, на то, что ей продали гнилой ячмень, или на то, что ее обругала соседка, или же на то, что ее прибил муж.
Но султан не захотел удовольствоваться таким объяснением и сказал визирю:
— Все-таки я хочу спросить эту бедную женщину. Вели ей подойти!
Визирь ответил, что слушает и повинуется, и приложил руку ко лбу. Он сделал несколько шагов по направлению к матери Аладдина и, сделав знак рукою, приказал ей подойти. И бедная женщина, дрожа всем телом, приблизилась к самому подножию трона и не распростерлась, а скорее упала и поцеловала землю между рук султана, так как видела, что это делали другие присутствующие. И оставалась она в этом положении до тех пор, пока не подошел великий визирь. Он тронул ее за плечо и помог ей встать. И стояла она, изнемогая от волнения, и султан сказал ей:
— О женщина, вот уже несколько дней вижу, что ты приходишь в Совет и стоишь неподвижно, ни о чем не прося. Скажи же мне, что приводит тебя сюда и чего желаешь, чтобы я мог оказать тебе справедливость.
И мать Аладдина, немного ободренная приветливым голосом султана, ответила:
— Да снизойдет благословение Аллаха на главу господина нашего султана! Служанка же твоя, о царь времен, умоляет тебя, чтобы ты обещал ей безопасность, раньше нежели изложит она свою просьбу, так как иначе я боюсь оскорбить слух султана, ввиду того что просьба моя может показаться странной и необыкновенной!
Султан же, как человек добрый и человеколюбивый, поспешил обещать ей безопасность; он велел даже удалить из залы всех присутствующих, для того чтобы женщина могла говорить не стесняясь. И оставил он при себе только одного великого визиря. И обратился он к ней и сказал:
— Можешь говорить. Аллах дарует тебе безопасность, о женщина!
Но мать Аладдина, ободрившаяся вполне вследствие такого обращения султана, ответила:
— Я также прошу прощения у нашего султана за то, что найдет он неподходящим в моей просьбе, и за чрезвычайную дерзость слов моих!
А султан, все более и более подстрекаемый любопытством, сказал:
— Говори скорее и не стесняйся, о женщина! Аллах простит и помилует тебя во всем, что ты можешь сказать или потребовать!
Тогда мать Аладдина распростерлась еще раз перед троном и, призвав на султана благословение Всевышнего, принялась рассказывать все, что случилось с ее сыном с того дня, как он услышал глашатаев, объявлявших жителям приказ запереться в домах по тому случаю, что должна пройти со своею свитою Сетт Бадрульбудур. И не преминула она упомянуть, в каком состоянии находится Аладдин, грозивший, что убьет себя, если не выдадут за него замуж царевну. И рассказала она обо всем от начала и до конца. Но повторять это нет надобности. Потом, перестав говорить, она опустила голову в величайшем смущении и прибавила:
— И мне остается только, о царь времен, умолять твое величие не обвинять меня за безумие сына моего и простить меня, если материнская любовь побудила меня идти и передать тебе такую странную просьбу!
Когда султан, слушавший с большим вниманием, так как он был справедлив и доброжелателен, увидел, что мать Аладдина молчит, он не только не пришел в негодование, но добродушно засмеялся и сказал ей:
— Ах, бедняжка, а что у тебя в этом платке, который ты держишь за два уголка?
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Но султан добродушно засмеялся и сказал ей:
— Ах, бедняжка, а что у тебя в этом платке, который ты держишь за два уголка?
Тогда мать Аладдина молча развязала шелковый платок и, не говоря ни слова, поднесла султану фарфоровое блюдо, на котором были уложены плоды — драгоценные камни. И вся зала осветилась их сиянием и блеском лучше люстр и факелов. И султан был ослеплен этим светом и изумлен их красотою. Потом взял он блюдо из рук доброй женщины и рассмотрел, перебрав один за другим все эти дивные камни. И долго смотрел он на них и щупал их в бесконечном восхищении. И наконец воскликнул, обернувшись к своему великому визирю:
— Клянусь головою своей, о визирь, как все это прекрасно и как изумительны эти плоды! Видал ли ты когда-нибудь или хотя бы слыхал ли о существовании таких восхитительных вещей на поверхности земли? Что ты думаешь об этом? Скажи мне!
И визирь отвечал:
— Воистину, о царь времен, я никогда не видал и никогда не слыхал о таких дивных вещах. Без сомнения, эти драгоценные камни не имеют себе подобных. И самые ценные украшения из шкафа нашего султана не стоят самого мелкого из этих плодов-самоцветов! Нет, не стоят!
А султан сказал:
— И не правда ли, о визирь мой, молодой Аладдин, присылающий мне с матерью своей такой прекрасный подарок, несомненно, заслуживает, и более всякого царского сына, чтобы я принял его просьбу и выдал за него замуж дочь мою Бадрульбудур?
При таком совершенно неожиданном вопросе султана, визирь изменился в лице, язык его онемел, ибо очень сильно опечалил визиря этот вопрос. Дело в том, что султан уже давно обещал ему ни за кого не выдавать замуж дочь свою, кроме как за одного из его сыновей, с детства сгоравшего от любви к султанской дочери. Поэтому после долгого молчания взволнованный и озабоченный визирь ответил с печалью в голосе:
— Да, о царь времен. Но твоя светлость забывает, что ты обещал дочь свою моему сыну, рабу твоему! Прошу у тебя как милости, если этот подарок неизвестного так понравился тебе, дай мне три месяца, и по окончании этого срока я обязуюсь найти еще более прекрасный подарок, который сын мой поднесет нашему султану!
Султан же, большой знаток в драгоценных камнях и украшениях, знал, что никто в мире, будь он царем или султаном, не мог найти подарок, хоть сколько-нибудь приближающийся к этим единственным в своем роде дивным драгоценностям, но не желал огорчать своего старого визиря, отказывая ему в милости, о которой тот просил, как бы ни была она бесполезна, и ответил ему:
— Разумеется, о визирь мой, я согласен на этот срок. Но знай, что по прошествии трех месяцев, если тебе не удастся найти для сына твоего приданое, которое он мог бы предложить мне для моей дочери и которое превосходило бы или только равнялось бы тому, что предлагает мне эта добрая женщина от имени сына своего Аладдина, я уж ничего более не смогу сделать для твоего сына за твою добрую и верную службу!
Потом, обернувшись к матери Аладдина, он сказал ей с большой приветливостью:
— О мать Аладдина, ты можешь вернуться спокойно и радостно к сыну и сказать ему, что брак может состояться не ранее как через три месяца, потому что нужно время для приготовления приданого для моей дочери и приличного ее званию устройства свадьбы.
И взволнованная до крайности мать Аладдина подняла руки к небу и пожелала султану благоденствия и долгой жизни, а затем простилась с ним и, выйдя из дворца, на крыльях радости полетела в дом свой.
И как только она вошла, Аладдин заметил, что счастье сияет на лице ее, и подбежал к ней и, волнуясь, спросил:
— Так что же, о мать моя, жить мне или покончить с собою?
А бедная женщина прежде всего в изнеможении опустилась на диван и, сняв покрывало с лица своего, сказала:
— Я пришла с доброю вестью, о Аладдин! Дочь султана отныне обещана тебе! Как видишь, подарок твой принят с радостью и удовольствием. Но только брак твой с Бадрульбудур может состояться не ранее как через три месяца. И причиной тому великий визирь, эта зловещая борода; он что-то шептал султану и, не знаю почему, посоветовал ему отложить торжество. Иншаллах![42] Случится только хорошее! И твое желание исполнится превыше всех ожиданий, о дитя мое! — И она прибавила: — А что до этого визиря, о сын мой, да проклянет его Аллах и да пошлет ему все худое! Дело в том, что я очень озабочена тем, что он мог шепнуть султану. Если бы не он, брак мог бы, по-видимому, состояться сегодня же или завтра, до такой степени государь был восхищен самоцветными плодами на фарфоровом блюде.
Потом, не успев передохнуть, она рассказала сыну обо всем, что случилось с той минуты, как она вошла в залу Совета, и до самого ухода из залы, и закончила рассказ свой такими словами:
— Да хранит Аллах жизнь нашего славного султана и да сохранит Он тебя для ожидающего тебя счастья, о сын мой Аладдин!
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И да хранит Аллах жизнь нашего славного султана и да сохранит Он тебя для ожидающего тебя счастья, о сын мой Аладдин!
И, услышав то, что только возвестила мать, Аладдин затрясся от радости и удовольствия и воскликнул:
— О мать моя, слава Аллаху, посылающему милости Свои в дом наш и дарующему тебе в невестки царевну, дочь величайшего из царских домов!
И поцеловал он у матери своей руку и много благодарил ее за все понесенные ею ради этого щекотливого дела труды. А мать нежно поцеловала его, пожелала ему всякого рода благополучия и заплакала при мысли о том, что мужа ее, портного, отца Аладдина, нет более в живых и что не увидит он счастья и дивной судьбы сына, прежнего негодника и сорванца.
И с этого дня с крайним нетерпением стали они считать часы, отделявшие их от счастья, которого ожидали, когда минет три месяца. И не переставали они говорить о своих планах, о празднествах и щедрых милостях, которыми осыплют бедняков, вспоминая, что еще так недавно сами жили в нищете, и думая, что в глазах Раздавателя щедрот самая большая заслуга заключается в щедрости.
Таким образом прошло два месяца. Мать Аладдина, выходившая ежедневно для покупок по случаю предстоящей свадьбы, отправилась однажды утром на базар и, заходя в лавки и лавочки, закупая множество вещей, заметила нечто, на что сперва, придя на базар, не обратила внимания. Она увидела, что все лавки украшены зеленью, фонариками и разноцветными полосками, тянувшимися с одного конца улицы до другого, и что все торговцы, покупатели, все находившиеся на базаре люди, как богатые, так и бедные, чему-то шумно радуются, и что все улицы переполнены придворными в богатых, праздничных, парчовых одеждах, и что едут они на великолепно убранных лошадях, и что повсюду необычайное оживление. Поэтому поспешила она спросить у торговца растительным маслом, у которого делала покупки, какой такой праздник справляет вся эта веселая толпа и что значат все эти приготовления. А торговец маслом чрезвычайно обиделся, услышав вопрос ее, покосился на нее и ответил: