— Ты забыл, о джинн, только одно — протянуть ковер от дверей моего дворца до дверей дворца султана, чтобы супруга моя не трудила ног, делая этот переход!
Дух ответил:
— О владелец лампы, ты прав. Но это сейчас будет исполнено!
И действительно, в мгновение ока великолепный бархатный ковер протянулся между двумя дворцами, и краски его восхитительно сочетались с тонами лужаек и цветников.
Тогда, в высшей степени удовлетворенный всем этим, Аладдин сказал джинну:
— Теперь все превосходно! Неси меня домой!
И джинн поднял и понес его в его комнату, между тем как во дворце султана слуги начинали отпирать двери и заниматься каждый своим делом.
Когда же двери были отперты, рабы и привратники остолбенели от удивления, увидев, что совершенно застроено то место, где еще накануне расстилалась обширная площадь для турниров и конских ристалищ. И прежде всего бросился им в глаза роскошный бархатный ковер, протянутый между свежею зеленью лужаек и сочетавший свои краски с естественными оттенками цветов и кустарников. И, следя глазами за этим ковром между лужайками чудесного сада, они заметили великолепный дворец, выстроенный из ценного камня, хрустальный купол которого сиял, как солнце. И, не зная, что и думать, они пошли доложить великому визирю, который, в свою очередь, взглянув на новый дворец, отправился доложить султану, говоря:
— Не может быть сомнения, о царь времен, супруг Сетт Бадруль-будур — знаменитый волшебник!
Но султан ответил:
— Ты очень удивляешь меня, о визирь, желая внушить, что дворец, о котором ты мне докладываешь, — дело волшебства! Тебе известно, однако же, что человек, который поднес мне такие дивные подарки, должен обладать несметным богатством и, располагая значительным количеством рабочих, в состоянии выстроить дворец и в одну ночь! Не ослепляет ли тебя зависть, не она ли побуждает тебя к злословию по отношению к зятю моему Аладдину?
И визирь, поняв из этих слов, что султан полюбил Аладдина, не посмел настаивать, боясь повредить себе, и благоразумно умолк.
Вот и все, что было с ним.
Что же касается Аладдина…
В эту минуту Шахерезада заметила, что занимается заря, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Что же касается Аладдина, то, когда джинн перенес его обратно в старый дом его, он приказал одной из невольниц разбудить мать и велел им всем надеть на нее одно из принесенных ими красивых платьев и убрать ее как можно лучше. И когда мать его была одета, как он того желал, он сказал ей, что наступила минута идти во дворец султана, чтобы взять новобрачную и отвести ее в построенный им дворец. И мать Аладдина, получив от него все необходимые указания, вышла из дома в сопровождении своих двенадцати невольниц, а за нею скоро последовал и Аладдин верхом на коне и сопровождаемый своим кортежем. Но на некотором расстоянии от дворца они расстались: Аладдин отправился в свой новый дворец, а мать его — к султану.
Когда же султанские стражники увидели мать Аладдина среди двенадцати молодых девушек ее свиты, они побежали предупредить султана, который поспешил выйти ей навстречу. И принял он ее со всеми знаками уважения и внимания, подобающими ее новому званию.
И приказал он старшему евнуху ввести ее в гарем к Сетт Бадрульбудур. И как только увидела ее царевна и узнала, что она мать супруга ее Аладдина, тотчас встала она и поцеловала ее. Потом посадила она ее рядом с собою и угощала различным вареньем и другими лакомствами, а служанки довершили ее убранство, украсив ее самыми драгоценными украшениями, подаренными ей супругом ее Аладдином. И скоро после этого вошел султан и в первый раз благодаря новому родству увидел открытым лицо матери Аладдина. И заметил он по тонкости черт, что она должна была иметь очень приятную наружность в молодости и что теперь, в своем богатом наряде и одетая к лицу, она казалась более величественной, чем многие царевны и супруги визирей и эмиров. И много лестного сказал он ей по этому поводу; это глубоко тронуло сердце бедной вдовы портного Мустафы, так долго бывшей несчастной, и глаза ее наполнились слезами.
Затем все трое стали дружелюбно беседовать, знакомясь друг с другом, пока не появилась султанша, мать Бадрульбудур. Старая султанша была недовольна браком дочери своей с сыном каких-то неизвестных людей; она держала сторону великого визиря, который продолжал тайно досадовать на то, что дело принимало невыгодный для него оборот. Однако, несмотря на все свое желание, она не посмела слишком сухо встретить мать Аладдина; и после обоюдных приветствий она села рядом с остальными, не принимая участия в разговоре.
Когда же наступила минута прощания, царевна Бадрульбудур встала и с большой нежностью поцеловала отца и мать и поплакала, как того требовало приличие. Затем, поддерживаемая с левой стороны матерью Аладдина, предшествуемая десятью евнухами в нарядных одеждах и сопровождаемая сотней молодых невольниц, роскошные одежды которых делали их похожими на шестикрылых мотыльков, Бадрульбудур направилась к новому дворцу между двумя шпалерами из четырехсот молодых невольников, причем черные и белые чередовались, и каждый из них держал золотой подсвечник, в котором горела большая свеча из амбры и белой камфоры. И медленно шла царевна посреди своей свиты по бархатному ковру, между тем как во время ее шествия раздавалась дивная музыка в аллеях сада и на террасах Аладдинова дворца. А вдали весь народ, сбежавшийся и столпившийся вокруг двух дворцов, приветствовал новобрачных громким ликованием, и радостный гул сливался со всем этим торжеством и великолепием. И наконец царевна дошла до входа в новый дворец, где ожидал ее Аладдин. И с улыбкой на лице вышел он ей навстречу; и была она очарована, увидев его таким красивым и блистательным. И вместе с ним вошла она в залу пиршеств, под большой купол с окнами, украшенными драгоценными камнями. И все трое сели перед золотыми подносами, которые позаботился приготовить джинн — слуга лампы; и Аладдин сидел посредине, имея по правую руку свою супругу, а по левую — мать. И приступили они к трапезе под звуки невидимого оркестра, состоявшего из джиннов обоего пола.
А Бадрульбудур, восхищенная всем, что видела и слышала, говорила себе: «Никогда не воображала я, что могут существовать такие чудеса!»
Она даже перестала есть, чтобы лучше слышать музыку и пение джиннов. Аладдин же и мать его не переставали услуживать ей и подливать напитки, без которых, впрочем, она могла бы обойтись, так как и без них опьянела — от восторга. И это был для них счастливый и несравненный день, подобного которому не переживали и в дни Искандера и Сулеймана.
Но в эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Несомненно, это был для них счастливый и несравненный день, подобного которому не переживали и во дни Искандера и Сулеймана.
А когда наступила ночь, угощение было убрано и тотчас же вошла в залу под куполом целая толпа танцовщиц. Она состояла из четырехсот молодых девушек, дочерей джиннов — маридов и ифритов, — одетых, как цветы, и легких, как птички. И под звуки воздушной музыки они стали танцевать разные танцы, которые можно видеть только в райских садах. Тогда Аладдин встал и, взяв за руку супругу свою, мерным шагом направился с ней в брачную комнату. И молодые невольницы, возглавляемые матерью Аладдина, последовали за молодыми в стройном порядке. И сняли одежды с Бадрульбудур, и оставили на ней ровно столько, сколько нужно на ночь. И в таком виде была она подобна распускающемуся нарциссу. И, пожелав им счастья и радости, оставили их одних в опочивальне. И наконец Аладдин мог соединиться с Бадрульбудур, дочерью султана. И ночь их, как и день, не имела себе подобной даже в дни Искандера и Сулеймана.
А на другой день после ночи, полной наслаждений, Аладдин покинул объятия супруги своей Бадрульбудур, оделся в еще более роскошные, нежели накануне, одеяния и собрался ехать к султану. И велел он подать себе великолепную лошадь из конюшни, устроенной джинном, сел на нее и направился во дворец отца супруги своей посреди почетного конвоя. Султан же встретил его с живейшею радостью, обнял и осведомился о его здоровье и о здоровье Бадрульбудур. И Аладдин ответил на это, как следовало ответить, и сказал ему:
— Я поспешил к тебе, о царь времен, чтобы просить тебя озарить своим присутствием мое жилище и разделить с нами первую трапезу после нашей свадьбы! Прошу тебя привести с собой, чтобы посетить дворец твоей дочери, великого визиря и эмиров!
Султан же, чтобы лучше доказать ему свое уважение и расположение, без всяких отговорок принял приглашение, тотчас же поднялся и в сопровождении великого визиря и эмиров вышел вместе с Аладдином.
По мере того как султан приближался к дворцу дочери своей, восхищение его росло, а восклицания его становились более живыми, выразительными и учащенными. И все это было еще до входа его во дворец. Но когда вошел, — какое очарование! — повсюду видел он роскошь, великолепие, богатство, вкус и гармонию! Окончательно же ослепила его зала под хрустальным куполом, и он не мог оторвать глаз от ее воздушной архитектуры и украшений. И захотел он сосчитать число окон, украшенных драгоценными каменьями, и нашел, что окон было ровно девяносто девять. И удивился он чрезвычайно. Но вместе с тем султан заметил, что девяносто девятое окно осталось недоконченным и не имело никаких украшений; удивленный, обратился он к Аладдину и сказал ему:
— О сын мой Аладдин, вот, без сомнения, самый дивный из дворцов, когда-либо существовавших на земле! Я восхищен всем, что вижу! Но не можешь ли сказать мне, по какой причине ты не успел доделать это окно, которое своим несовершенством нарушает красоту остальных?
Аладдин же улыбнулся и ответил:
— О царь времен, прошу тебя, не думай, что я оставил окно в таком виде по забывчивости, или из расчетливости, или из простой небрежности; я оставил его таким с особым намерением. Я хотел, чтобы твое величество закончило этот труд, чтобы таким образом