И спросил он у девушки:
— Можешь ли сказать, что узнаёшь меня и что я тот, за кого меня здесь выдают?
И невольница ответила, вытянув руку вперед:
— Имя Аллаха на халифе и вокруг него! Ты господин мой, эмир правоверных Гарун аль-Рашид, наместник Аллаха!
При этих словах Абул Гассан воскликнул:
— Ну вот, в одну ночь ты сделался наместником Аллаха, о Абул Гассан, о сын своей матери! — Потом, подумав, он закричал девушке: — Ты лжешь, тряпка! Разве я не знаю, кто я такой?
Но в эту минуту старший евнух подошел к постели и, троекратно поцеловав землю, поднялся, перегнулся пополам и, обращаясь к Абул Гассану, сказал:
— Да простит меня господин наш! Но в этот час господин наш отправлялся обыкновенно в кабинет удобств!
И, взяв его под руку, он помог ему встать с постели. И как только встал он, вся комната и весь дворец задрожали от крика, которым приветствовали его присутствующие:
— Да дарует Аллах победу халифу!
Абул Гассан же думал в это время: «Клянусь Аллахом! Не дивное ли это дело? Вчера я был Абул Гассаном, а сегодня я халиф Гарун аль-Рашид!» А потом сказал себе: «Ну что ж, если пришло время пописать, пойдем пописать. Однако я не уверен, что это также время, когда я удовлетворяю и другие свои потребности».
Но размышления его были прерваны евнухом, который подал ему пару туфель, вышитых жемчугом и золотом; у них были высокие каблуки, и предназначались они специально для ношения в кабинете удобств. Абул Гассан в жизнь свою не видал подобной обуви и, думая, что ему подносят это как драгоценный подарок, спрятал туфли в широкий рукав своего платья.
Увидев это, присутствующие, которым до этой минуты удавалось сдерживать смех, не выдержали. Одни отворачивались, другие, делая вид, что целуют землю перед величием халифа, падали на ковер, корчась от смеха. А за занавесом халиф так смеялся беззвучным смехом, что лежал врастяжку на полу.
Между тем старший евнух, поддерживая Абул Гассана под плечо, отвел его в кабинет, вымощенный белым мрамором, тогда как полы всех остальных комнат дворца были покрыты богатыми коврами. Затем евнух снова привел его в спальню и поставил между выстроившимися в два ряда сановниками и дамами. И тотчас же подошли другие невольники, те, которым поручалось одевание, они сняли с него ночную одежду и подали наполненный розовой водой золотой таз для омовений. А когда он умылся, с наслаждением вдыхая ароматичную воду, они облекли его в царское одеяние, надели ему на голову диадему и вложили в руку скипетр.
При виде всего этого Абул Гассан спросил себя: «Так как же, Абул Гассан я или нет?»
И, подумав немного, он громким и решительным голосом закричал присутствующим:
— Я не Абул Гассан! Пусть посадят на кол того, кто говорит, что я Абул Гассан! Я сам Гарун аль-Рашид! — И, произнеся эти слова, Абул Гассан уверенным тоном, как будто родился на престоле, приказал: — Идите!
И сейчас же образовался кортеж; и Абул Гассан стал позади всех и следовал за шествием, которое привело его в тронную залу. И Масрур помог ему взойти на трон, и сел он на него при кликах всех присутствующих. И положил он скипетр на колени и посмотрел вокруг себя. И увидел он, что все выстроились в добром порядке в зале, где сорок дверей; и видел он стражу с блестящими мечами, визирей и эмиров, знатных людей, представителей всех народов царства и целую толпу еще других. И узнал он в молчаливой толпе хорошо известные ему лица: Джафара-визиря, Абу Нуваса, аль-Ижди, аль-Ракати, Ибдана, аль-Фиразадха, аль-Лауза, аль-Сакора, Омара аль-Тартиса, Абу Ишаха, аль-Кхамию и Жадима.
В то время как он переводил глаза с одного лица на другое, приблизился Джафар в сопровождении главных сановников, одетых в великолепные одеяния; подойдя к трону, они распростерлись перед ним и лежали на полу до тех пор, пока им не приказали встать. Тогда Джафар достал из-под плаща большую связку бумаг, развернул, достал из нее несколько листов и стал читать их одну за другой; то были обыкновенные прошения. Абул Гассан ни на минуту не затруднился ими, хотя и никогда не занимался подобными делами; о каждом деле он высказывался с таким тактом и чувством справедливости, что халиф, спрятавшийся за занавесом в тронной зале, был поражен и удивлен.
Когда Джафар закончил свой доклад, Абул Гассан спросил его:
— Где начальник стражи?
А Джафар указал пальцем на начальника стражи Ахмеда Коросту и сказал:
— Вот он, о эмир правоверных!
И начальник стражи, как только на него указали, подошел к трону и распростерся перед ним, пав ниц. И Абул Гассан, повелев ему встать, сказал:
— О начальник стражи, возьми с собою десять стражников и ступай сию же минуту в такой-то участок, на такую-то улицу, в такой-то дом. Там ты найдешь скверную свинью — шейх-аль-балада того участка и двух его товарищей, таких же гнусных каналий. Задержи их и, чтобы приучить их к тому, что им придется испытать, начни с того, что дай каждому из них по четыреста палок по подошвам.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Задержи их и, чтобы приучить их к тому, что им придется испытать, начни с того, что дай каждому из них по четыреста палок по подошвам. Затем ты посадишь их на шелудивого верблюда лицом к хвосту и проведешь по всему городу и глашатаю велишь кричать: «Вот начало наказания клеветников, обидчиков женщин, тех, кто смущает соседей и плюет на честных людей!»
Сделав это, ты посадишь на кол ртом шейх-аль-балада, ибо им он больше всего и грешил, а затем ты бросишь его гнилое тело собакам.
Потом возьмешь желтоглазого человека с безволосым лицом, гнуснейшего из двух, помогавших шейх-аль-баладу в его гнусных делах, и утопишь его в дерьме в выгребной яме, находящейся при доме соседа его Абул Гассана. Потом будет черед и другого помощника, того, что похож на толстого и смешного шута. Его накажешь только следующим образом: вели искусному столяру сделать стул и устроить его так, чтобы он разлетался на куски каждый раз, как этот человек на него сядет, и ты приговоришь его к тому, чтобы он всю жизнь свою садился на этот стул. Ступай и исполни мои приказания!
Выслушав эти слова, начальник стражи Ахмед Короста, получивший от Джафара предписание исполнять все приказания Абул Гассана, приложил руку к голове в знак того, что готов сам лишиться головы, если не исполнит в точности того, что ему приказано. Потом он вторично поцеловал землю между рук Абул Гассана и вышел из тронной залы.
Вот и все, что было с ним.
А халиф, видя, что Абул Гассан с такою серьезностью относится к преимуществам царской власти, был чрезвычайно доволен.
Абул Гассан же продолжал творить суд: назначать, увольнять, решать текущие дела до тех пор, пока не вернулся начальник стражи. И спросил его Абул Гассан:
— Исполнил ли ты мой приказ?
Начальник стражи распростерся по обычаю перед престолом, потом вынул из-за пазухи бумагу и подал ее Абул Гассану, который развернул ее и прочитал всю. То был именно протокол о приведении в исполнение приговора троим кумовьям, подписанный законными свидетелями и лицами, известными всему кварталу. И сказал Абул Гассан:
— Хорошо! Я доволен! Пусть и всегда так будут наказаны клеветники, обидчики женщин и все, вмешивающиеся в чужие дела!
Затем Абул Гассан подозвал главного казначея и сказал ему:
— Возьми немедленно в казначействе мешок с тысячей золотых динаров, иди в тот самый участок, куда я посылал начальника стражи, и спроси, где находится дом Абул Гассана, того, которого зовут Беспутным. А так как этот Абул Гассан далеко не беспутный, а скорее превосходный и хорошо воспитанный человек, которого все знают в околотке, то все и поспешат указать тебе его дом. Тогда ты войдешь и спросишь его уважаемую мать; и после приветствий и знаков внимания, которых заслуживает эта почтенная старуха, ты скажешь ей: «О мать Абул Гассана, вот мешок с тысячей динаров золотом, его посылает тебе господин наш халиф. Этот подарок ничтожен в сравнении с твоими достоинствами. Но в настоящее время казна пуста, и халиф сожалеет, что сегодня не может сделать для тебя больше!» — передашь ей мешок и вернешься дать отчет.
Главный казначей ответил, что слышит и повинуется, и поспешно ушел исполнять приказ.
После этого Абул Гассан знаком дал знать великому визирю Джафару, что пора закрыть заседание Совета. Джафар передал знак визирям, эмирам, старшим придворным и другим присутствующим, и все, распростершись у подножия престола, вышли в таком же порядке, как и вошли. При Абул Гассане остались только великий визирь Джафар и меченосец Масрур, которые приблизились к нему и помогли встать, взяв его один под правую, а другой под левую руку. И довели они его до дверей внутренних женских покоев, где был подан обед.
И дежурные дамы заменили тотчас же Джафара и Масрура и ввели его в залу пиршества.
Сейчас же раздались чарующие звуки лютен, теорб[9], гитар, флейт, гобоев и кларнетов, сопровождавших свежие голоса молодых девушек так мелодично и так стройно, что беспредельно восхищенный Абул Гассан не знал, на что решиться, и наконец сказал себе: «Теперь невозможно более сомневаться. Я действительно эмир правоверных Гарун аль-Рашид. Все это не может быть сном. Иначе как бы мог я слышать, чувствовать, ходить? Эта бумага, протокол приведения в исполнение приговора, у меня в руках; это пение, эти голоса — я их слышу; и все остальное, эти почести, это внимание, все для меня! Я халиф!»
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И все для меня! Я халиф!
Посмотрел он вправо, и посмотрел он влево; и то, что он увидел, еще более утвердило в нем уверенность в его царском достоинстве. Он находился среди великолепной залы, где золото блестело повсюду, где приятнейшие краски сплетались в разнообразные узоры на обивке стен и коврах и где привешенные к лазоревому потолку золотые люстры с семью шандалами проливали несравненный свет. А по самой середине залы на низких табуретках стояли большие подносы из массивного золота, покрытые дивными яствами, наполнявшими воздух ароматом амбры и пряностей. А вокруг этих подносов стояли, ожидая приказаний, семь девушек ослепительной красоты, одетые в платья разных цветов и покроев. И все они держали в руках опахала, готовые освежать воздух вокруг Абул Гассана.