И при этих словах мать почувствовала, как слезы печали превращаются у нее в слезы радости, и воскликнула:
— О дитя мое, сердце мое возрадовалось так, как будто я во второй раз произвела тебя на свет! Да будет благословен Аллах во веки веков! — А потом прибавила…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А потом прибавила:
— Конечно, ты ни в чем не виноват, о дитя мое; все злое, случившееся с нами, произошло от того иностранного купца, которого ты пригласил в ту ночь есть и пить с тобой и который ушел от нас утром, не заперев за собой дверь. А ты знаешь, что каждый раз, как дверь остается отворенной до восхода солнца, шайтан входит в дом и вселяется в его обитателей. И случается тогда то, что случается. Возблагодарим же Аллаха за то, что Он не допустил еще худших несчастий!
А Абул Гассан ответил:
— Ты права, о мать! Это дело шайтана! Что же до меня, то я предупреждал того купца из Мосула и просил его запереть дверь, чтобы шайтан не мог войти в наш дом; но он забыл это сделать и навлек на нас таким образом все эти неприятности. — И потом он прибавил: — Теперь, когда я чувствую, что мозг мой пришел в порядок и что безумства мои кончены, прошу тебя, о милая мать моя, скажи привратнику дома умалишенных, чтобы он избавил меня от этой клетки и от мучений, которые терплю здесь ежедневно!
И, не медля ни минуты, мать Абул Гассана поспешила предупредить привратника, что сын ее пришел в себя. И привратник пришел вместе с ней осмотреть и расспросить Абул Гассана. А так как Абул Гассан отвечал разумно на вопросы и признал себя Абул Гассаном, а не Гаруном аль-Рашидом, то привратник вывел его из клетки и освободил от цепей. Едва держась на ногах, Абул Гассан, поддерживаемый матерью, медленными шагами вернулся домой и пролежал несколько дней, пока не вернулись к нему силы и не зажили раны от полученных ударов.
Тогда он начал скучать в своем уединении и решился повести прежнюю жизнь; вечером перед заходом солнца он пошел на мост и сел на свое обычное место в ожидании чужеземного гостя, которого пошлет ему судьба.
Именно этот день был первым днем месяца, и халиф Гарун аль-Рашид, переодевавшийся купцом в первый день каждого месяца, тайно вышел из своего дворца в поисках какого-нибудь приключения, а также и для того, чтобы убедиться собственными глазами, что в городе господствует порядок, как он того желает. И подошел он к мосту, в конце которого сидел Абул Гассан. Абул Гассан, стороживший появление чужеземца, скоро заметил купца из Мосула, того самого, которого он уже принимал у себя и который, как и в первый раз, приближался к нему в сопровождении рослого раба.
Увидев их, Абул Гассан, потому ли, что считал этого купца главной причиной своих несчастий, или потому, что имел привычку не узнавать людей, которым уже раз оказал гостеприимство, поспешил отвернуться к реке, чтобы не кланяться своему бывшему гостю. Но халиф, узнавший через своих соглядатаев обо всем случившемся с Абул Гассаном и о том, что пришлось ему испытать в доме умалишенных, не желал упускать случая еще более позабавиться насчет такого странного человека. К тому же халиф, обладая великодушным и человеколюбивым сердцем, решил вознаградить, насколько то было в его власти, Абул Гассана за все, что он претерпел, и так или иначе отблагодарить его за удовольствие, испытанное в его обществе. Поэтому, как только он увидел Абул Гассана, подошел к нему и наклонился к его плечу, а так как Абул Гассан упорно отворачивал голову к реке, он посмотрел ему в глаза и сказал:
— Салам тебе, о друг мой Абул Гассан! Душа моя желает обнять тебя!
Но Абул Гассан не посмотрел на него, даже не пошевелился и ответил:
— Нет тебе салама от меня! Ступай! Я не знаю тебя!
Халиф же воскликнул:
— Как, Абул Гассан?! Ты не узнаешь гостя, которого ты угощал у себя целую ночь?!
Тот же ответил:
— Нет, клянусь Аллахом, я не узнаю тебя! Ступай своей дорогой!
Но Гарун аль-Рашид продолжал настаивать и сказал:
— Однако же я узнаю тебя и не могу поверить, чтобы ты совершенно забыл меня, когда не прошло и месяца после нашей последней встречи и приятного вечера, проведенного мною у тебя в доме и с тобою одним.
А так как Абул Гассан продолжал молчать и гнал его прочь, халиф обвил шею его руками и принялся целовать его, говоря:
— О брат мой Гассан, как нехорошо с твоей стороны так шутить со мною! Я же твердо решился не расставаться с тобой до тех пор, пока ты не поведешь меня вторично в дом твой и не расскажешь о причине твоей досады на меня. Вижу я, что ты имеешь что-то против меня, потому как ты отталкиваешь меня.
Абул Гассан воскликнул негодующим тоном:
— Чтобы я ввел тебя опять в мой дом, о зловещее лицо, после всего зла, которое твой приход причинил мне?! Ступай прочь и покажи мне ширину спины своей!
Но халиф еще раз обнял его и сказал ему:
— Ах, друг мой Абул Гассан, как ты жестоко обращаешься со мной! Если правда то, что мое присутствие было причиной несчастья для тебя, будь уверен, что я готов загладить невольно причиненный тебе ущерб. Расскажи же мне, что случилось и что пришлось тебе испытать, чтобы я мог помочь твоему горю!
И, не обращая внимания на сопротивление Абул Гассана, он присел около него на мосту, обнял его по-братски и стал ждать ответа.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И не обращая внимания на сопротивление Абул Гассана, он присел около него на мосту, обнял его по-братски и стал ждать ответа.
Тогда Абул Гассан, покоренный ласковым обращением, наконец сказал:
— Хорошо, я расскажу тебе о странных вещах, случившихся со мной после того вечера, и о несчастьях, затем последовавших. И все это случилось из-за того, что ты забыл запереть тогда дверь, а в нее и вошло наваждение…
И рассказал он обо всем, что видел в действительности, но что почитал внушением шайтана, а также и о тех мучениях, которые вытерпел в доме умалишенных, и о скандале, произведенном всем этим делом в квартале, и о дурной славе, упрочившейся за ним среди соседей. И не пропустил он ни одной подробности, и внес в рассказ свой такую горячность, и рассказал обо всем виденном во дворце с такою верой в то, что все это было наваждением от шайтана, что халиф не выдержал и громко расхохотался. Абул Гассан, не зная, чему именно приписать его смех, спросил его:
— Разве тебе нисколько не жаль меня, испытавшего все эти обрушившиеся на мою голову несчастья, что ты еще смеешься надо мною?! Или, быть может, ты думаешь, что я смеюсь над тобой, рассказывая тебе вымышленные происшествия?! Если так, то я сейчас уничтожу твои сомнения и представлю доказательства справедливости того, что рассказал. — И с этими словами он засучил рукава, обнажил плечи и спину и показал таким образом халифу рубцы и красноту своего тела, избитого ударами воловьих жил.
Увидев все это, халиф почувствовал действительное сострадание к несчастному Абул Гассану. С этой минуты ему уже не захотелось смеяться над ним и обнял он его на этот раз сердечно и дружески и сказал ему:
— Именем Аллаха, брат мой Абул Гассан, умоляю тебя, уведи меня в дом еще и на эту ночь, так как я желаю, чтобы душа моя радовалась твоему гостеприимству. И увидишь ты, что завтра Аллах вознаградит тебя сторицей за твое благодеяние!
И продолжал он говорить ему такие ласковые слова и так нежно обнимать его, что заставил его наконец согласиться, несмотря на то что Абул Гассан никогда не принимал у себя два раза одного и того же гостя. Но по дороге он сказал ему:
— Я уступил твоим настояниям, но весьма неохотно. Взамен я прошу только, чтобы ты не забыл запереть за собою дверь, когда будешь уходить утром.
Халиф, сдерживая смех, душивший его при мысли, что Абул Гассан продолжает верить тому, что шайтан вошел в открытую дверь его дома, клятвенно обещал, что не забудет запереть дверь.
И дошли они таким образом до дома.
Когда они вошли и немного отдохнули, невольник подал им ужин, а после ужина — напитки. И с кубком в руке они приятно беседовали о том о сем до тех пор, пока мозги их не оживились под влиянием винных паров. Тогда халиф ловко навел разговор на любовные темы и спросил своего хозяина, приходилось ли ему сильно влюбляться в женщин, женат ли он или остался холостым, и Абул Гассан отвечал:
— Я должен сказать тебе, о господин мой, что до сих пор я истинно любил только общество веселых товарищей, тонкие блюда, напитки и благовония; и ничего не знал я в жизни лучше беседы с друзьями и с кубком в руке. Но это не значит, что при случае я не сумел бы оценить достоинств женщины, в особенности же если она похожа на одну из тех чудных девушек, которую показал мне шайтан в одном из фантастических снов, от которых я едва не лишился рассудка; одну из тех, которые всегда веселы, умеют петь, играть на музыкальных инструментах, танцевать и успокаивать малыша, которого мы наследуем от своих отцов, и которые посвящают всю свою жизнь нашему удовольствию и изощряются в искусстве нравиться нам и развлекать нас. Разумеется, если я встретил бы такую девушку, я поспешил бы купить ее у отца ее, женился бы и глубоко привязался бы к ней. Но такого рода женщины встречаются лишь у эмира правоверных или разве только у великого визиря Джафара. Вот почему, о господин мой, вместо того чтобы жениться на девушке, которая могла бы испортить мне жизнь своим дурным характером и своими несовершенствами, я предпочитаю общество случайных друзей и вот этих бутылок старого вина. Таким образом, я живу спокойно, а если обеднею, то один буду есть черствый хлеб нужды.
И, сказав это, Абул Гассан залпом осушил кубок, который налил и подал ему халиф, и сейчас же свалился на ковер головою вперед. Халиф и на этот раз подмешал к вину немного критского сонного порошка. И тотчас же по знаку своего господина невольник взвалил к себе на спину Абул Гассана и вышел из дома; халиф шел позади и на этот раз не забыл тщательно притворить за собою дверь. И пришли они во дворец и бесшумно пробрались во внутренние покои через потайную дверь.