— Еще, о молодец! Глубже! Еще! Сильнее!
И я ответил:
— Да, глубже, госпожа моя! Глубже! Вот так!
После окончания я приветствовал ее пожеланием мира, и она ответила мне таким же приветствием и сказала:
— Ласка, радушие и щедрость да встретят гостя!
И она взяла меня за руку, о господа мои, и усадила подле себя; и молодые девушки с чудными грудями пришли и стали подавать нам на подносах прохладительные напитки, как того требует гостеприимство, изысканные плоды, редкие варенья и восхитительное вино, какое пьют лишь в царских дворцах; и они поднесли нам также розы и жасмины, в то время как душистые кустарники и алоэ, курившееся в золотых курильницах, распространяли вокруг нас свои сладкие благоухания. Потом одна из невольниц принесла ей атласный футляр, из которого она вынула лютню из слоновой кости, и, настроив ее, спела следующие стихи:
Не пей вина, как лишь из рук прекрасных
Ты отрока! Ведь если опьяненье
Дает вино, то лучший вкус ему
Прекрасный отрок придает! Бесспорно,
Вино не даст желанного восторга,
Коль не цветут на кравчего щеках
Невинные, пленительные розы!
И я, о гости мои, после первых своих успехов ободрился, и рука моя стала дерзкой, а глаза мои и губы мои пожирали ее; и я обнаружил в ней такие необычайные красоты и такие познания, что я не только провел с ней уже оплаченный месяц, но и продолжал оплачивать седовласому старику, отцу ее, один месяц за другим и так далее. И так продолжалось до тех пор, пока вследствие столь значительных трат у меня не осталось более ни одного динария из всех богатств, привезенных мною из страны Оман, моей родины. И тогда, размышляя о том, что я вскоре буду вынужден расстаться с нею, я не мог удержать слез, лившихся целыми реками по щекам моим, и не отличал более дня от ночи.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что занимается утренняя заря, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
И я не мог удержать слез, лившихся целыми реками по щекам моим, и не отличал более дня от ночи. А она, увидав меня всего в слезах, сказала мне:
— О чем плачешь ты?
Я же сказал:
— О госпожа моя, о том, что у меня нет больше денег, ведь сказал поэт:
Ах, нищета нас делает чужими
И в собственных домах, зато богатство
Нам родину создаст и на чужбине!
Вот почему я плачу, о свет очей моих, плачу, опасаясь, что отец твой разлучит меня с тобою.
И она сказала мне:
— Знай же, что когда какой-то из клиентов этого дома доводит себя в этом доме до крайнего разорения, то мой отец обычно оказывает ему гостеприимство еще три дня со всей возможной щедростью, не лишая его любого из привычных удовольствий, но после этого он просит его уйти и больше никогда не появляться в этом доме. Что же касается тебя, мой дорогой, то оставь все опасения на этот счет, поскольку в моем сердце горит огромная любовь к тебе, а потому я найду способ держать тебя здесь столько, сколько ты захочешь. Иншаллах![16] Ведь все мое личное состояние в моих руках, и мой отец даже не знает, сколь оно огромно. Поэтому я собираюсь давать тебе по пятьсот динаров каждый день, то есть цену за ночь, а ты будешь отдавать их моему отцу, говоря: «Отныне я буду платить тебе за каждую ночь день за днем». И мой отец, зная, что ты заслуживаешь доверия, примет это условие; и согласно его обычаю он будет приходить, чтобы отдавать мне сумму, которая мне причитается; а я снова буду давать ее тебе, чтобы ты мог заплатить этим за другую ночь; и так будет продолжаться до тех пор, пока Аллах будет желать этого, и ты не будешь скучать со мною.
Тогда, о гости мои, я в радости своей почувствовал себя легким, как птица, и поблагодарил ее и поцеловал ей руку, и потом я оставался с нею при этом новом порядке вещей в течение целого года, как петух в курятнике.
Но по прошествии этого времени злой судьбе было угодно, чтобы возлюбленная моя в припадке гнева, вспылив против одной из рабынь, больно ударила ее; и рабыня воскликнула:
— Клянусь Аллахом, я нанесу такой же удар твоему сердцу, какой ты нанесла мне!
И она в ту же минуту побежала к отцу подруги моей и открыла ему, как было дело, от начала и до конца.
Услышав речь рабыни, старый Тагер Абуль Ола вскочил и побежал отыскивать меня, тогда как я, будучи еще в неведении всего того, что произошло, находился возле подруги моей, предаваясь приятнейшим любовным забавам; и он крикнул мне:
— Хо! Эй ты!
Я ответил:
— Что прикажешь, о дядя мой!
Он сказал мне:
— Наш обычай здесь таков: когда клиент разоряется, его не лишают всего лишь в течение трех дней. Но ты уже целый год обманным путем пользовался нашим гостеприимством: ел, пил и совокуплялся, к своему удовольствию. — Затем он повернулся к своим невольникам и крикнул им: — Выгоните отсюда этого сына распутника!
И они схватили меня и, совершенно голого, вытолкали за дверь, сунув мне в руку десять мелких серебряных монет и бросив мне старый, заплатанный и весь в лохмотьях халат, чтобы я мог прикрыть наготу свою.
И седой шейх сказал мне:
— Уходи! Я не хочу ни колотить тебя, ни бранить! Но поспеши исчезнуть; ибо если ты, на беду, останешься еще в нашем городе Багдаде, то твоя кровь брызнет выше головы твоей!
Тогда, о гости мои, я вынужден был удалиться наперекор своему влечению, не зная, куда идти в этом городе, которого совсем не знал, несмотря на то что прожил в нем шестнадцать месяцев. И я чувствовал, что на сердце мое тяжело наваливаются все невзгоды мира, а дух мой подавляется отчаянием, печалями и заботами. И я сказал в душе своей: «Как могло случиться, что я, прибывший сюда из-за моря, имея миллион золотых динаров и, сверх того, сумму стоимости моих тридцати кораблей, истратил все свое состояние в доме этого злосчастного старика и вышел от него теперь обнаженным, с разбитым сердцем и оскорбленной душой?! Но нет спасения и прибежища, кроме Аллаха Всевышнего и Преславного!»
И, погруженный в эти грустные мысли, я очутился на берегу Тигра и увидел там корабль, направлявшийся вниз по течению к городу Басре. И я отправился на корабль этот и предложил капитану свои услуги в качестве матроса, дабы этим заплатить за проезд. И таким образом доехал я до Басры.
Там я немедленно отправился на рынок, ибо меня терзал голод, и обратил на себя внимание…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И там я немедленно отправился на рынок, ибо меня терзал голод, обратил на себя внимание одного продавца сластей, который поспешно приблизился ко мне, и, бросившись ко мне на шею, заключил меня в свои объятия, и назвал себя старинным другом отца моего; затем он стал расспрашивать меня, и я рассказал ему, не утаив ни одной подробности, обо всем, что случилось со мною. И он сказал мне:
— Йа Аллах! Так разумные люди не поступают. Что было, то прошло. Что же думаешь ты делать теперь?
Я ответил:
— Не знаю.
Он сказал мне:
— Не согласишься ли ты остаться у меня? А так как ты умеешь писать, то не согласишься ли записывать приход и расход моего товара, получая за это одну серебряную драхму в день, не считая еды и питья?
И я согласился с благодарностью и остался у него в качестве писца, записывая приход и расход купли и продажи. И я прожил у него до тех пор, пока не скопил сто золотых динаров.
Тогда я нанял, уже за свой счет, небольшое помещение на берегу моря и стал ждать прибытия какого-нибудь корабля, нагруженного товарами дальних стран, чтобы накупить на скопленные деньги каких-нибудь вещей, пригодных для продажи в Багдаде, куда я хотел возвратиться в надежде найти случай увидеться с возлюбленной моею.
И вот судьбе было угодно, чтобы однажды приплыл издалека корабль, нагруженный теми товарами, которых я ждал; и я, вмешавшись в толпу других купцов, направился к кораблю и поднялся на палубу.
И тогда из глубины корабля вышли двое и, усевшись на стульях, стали раскладывать перед нами свои товары. И какие товары! Что за ослепительный блеск! Мы только и видели, что геммы, жемчуга, кораллы, рубины, агаты, яхонты — драгоценные камни всех цветов. И один из двух продавцов обратился к туземным купцам и сказал:
— О вы, собравшиеся здесь купцы, все это не будет распродаваться сегодня, ибо я еще слишком утомлен морским переездом; я разложил это лишь для того, чтобы вы могли себе представить, что за распродажа будет завтра.
Но купцы стали так упрашивать его, чтобы он согласился начать продажу немедленно, и глашатай принялся выкрикивать о продаваемых каменьях, одно название за другим. И купцы всякий раз надбавляли цену один перед другим, пока цена первого мешочка с драгоценностями не поднялась до четырехсот динаров. В эту минуту владелец мешка, знававший меня некогда на родине моей, когда отец мой стоял во главе торговли Омана, обратился ко мне и спросил:
— Почему же ты ничего не говоришь и не надбавляешь цену, как другие купцы?
Я ответил:
— Клянусь Аллахом, о господин мой, из всех благ мира у меня осталось лишь сто динаров!
И я был страшно смущен, произнося эти слова, и капли слез скатились из глаз моих. И при виде этого владелец мешка всплеснул руками и воскликнул в полном изумлении:
— О аль-Омани, как же случилось, что от такого огромного богатства у тебя осталось лишь сто динаров?
И затем, взглянув на меня с соболезнованием, он проникся участием к моему тяжелому положению и вдруг обратился к купцам и сказал так:
— Будьте свидетелями, что я продаю этому молодому человеку за сто динаров этот мешок со всем, что в нем содержится по части драгоценных камней, металлов и гемм, хотя и знаю, что истинная его стоимость равняется тысяче динаров. Это, значит, будет подарок ему от меня.