На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что близится утро, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Сравнил ее царь в душе своей с тонким литым копьем и был восхищен красотою ее до крайней степени восхищения, и он спросил купца:
— О шейх, сколько просишь ты за эту невольницу?
Он же ответил:
— О государь мой, я сам купил ее у ее первого хозяина за две тысячи динаров. Но с тех пор я уже три года путешествую с ней с целью добраться сюда и таким образом истратил на нее еще три тысячи динаров, и потому я не торг предлагаю тебе, а отдаю ее тебе в дар.
И царь был очарован речью купца, и пожаловал ему великолепную почетную одежду, и велел дать ему десять тысяч динаров золотом. И купец поцеловал руку царя, поблагодарил его за доброту и щедрость его и пошел своей дорогой.
Тогда царь сказал управляющим дворца и придворным прислужницам:
— Отведите ее в хаммам, и прислуживайте ей, и, сняв с нее следы долгого пути, не забудьте умастить тело ее миррой и благовонием и отвести ей помещение в том крыле дворца, окна которого выходят на море!
И приказания царя были исполнены в тот же час и в ту же минуту.
Ибо столица, в которой царствовал царь Шахраман, была действительно расположена на берегу моря и называлась Белый город. И потому-то прислужницы дворца могли отвести после хаммама молодую чужестранку в залу, окна которой выходили на море.
Тогда царь, с нетерпением ожидавший этой минуты, вошел к ней.
Но он был весьма изумлен, видя, что она не приподнимается в честь него и не обращает на него ни малейшего внимания, как если бы его здесь и не было. И он подумал про себя: «Она была, вероятно, воспитана людьми, которые не учили ее хорошему обращению».
И он стал всматриваться в нее и забыл о недостаточной учтивости ее, до того он был очарован красотой ее и лицом ее, которое было подобно полной луне или же восходящему солнцу на ясном небе. И он сказал:
— Слава Аллаху, сотворившему красоту для глаз служителей Своих!
Затем он сел возле молодой девушки и нежно прижал ее к груди своей. Потом он посадил ее к себе на колени и поцеловал в губы, и слюна ее показалась ему слаще меда. Но она не говорила ни слова и подчинялась ласкам его, не оказывая сопротивления, но и не выказывая нежной готовности. И царь приказал подать в ее залу роскошное угощение и принялся сам кормить ее и подносить куски к ее губам. И от времени до времени он потихоньку спрашивал ее, как ее имя и из какой она страны. Но она оставалась безмолвной, не произнесла ни слова и даже не подняла головы, чтобы взглянуть на царя, который находил ее столь прекрасной, что никак не мог решиться рассердиться на нее. И он подумал: «Быть может, она нема? Но нет, невозможно, чтобы Творец создал такую красоту и лишил ее речи! Это было бы несовершенством, недостойным перстов Творца!»
Затем он позвал прислужниц, чтобы они подали ему умыть руки; и, воспользовавшись минутой, когда они подавали кувшин с водою и таз, спросил их шепотом:
— В то время как вы прислуживали ей, слышали вы от нее хоть слово?
Они же ответили:
— Мы можем только сказать царю, что за все время, пока мы прислуживали ей, купали, натирали благовониями, причесывали и одевали, мы ни разу не видели, чтобы она пошевелила губами, чтобы сказать нам: «Это хорошо, а это нехорошо». И мы не знаем, есть ли это презрение к нам, незнание ли нашего языка, или немота, но нам не удалось заставить ее вымолвить ни одного слова благодарности или порицания.
Услыхав эти слова невольниц и старых прислужниц, царь был до крайности изумлен и, полагая, что молчание это происходит от какого-нибудь тайного горя, захотел развлечь ее. С этой целью он велел созвать в ее залу всех женщин дворца и всех своих любимых наложниц, чтобы она забавлялась и играла с ними; и те, которые умели играть на музыкальных инструментах, стали играть, тогда как другие пели, плясали или делали то и другое зараз. И все веселились, кроме молодой девушки, которая по-прежнему неподвижно сидела на своем месте, опустив голову, скрестив руки, не смеясь и не говоря ни слова.
При виде этого царь почувствовал, что грудь его сжалась, и приказал женщинам удалиться. И он остался один с молодой девушкой.
Тогда, попытавшись еще, но безуспешно добиться от нее ответа или хоть одного слова, он приблизился к ней и принялся раздевать ее.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И тогда, попытавшись еще, но безуспешно добиться от нее ответа или хоть одного слова, он приблизился к ней и принялся раздевать ее. Сначала осторожно снял окутывавшие ее покрывала, затем одну за другой семь из разных тканей и разных цветов одежд, в которые она была облечена, и, наконец, тонкую сорочку и широкие шальвары с кистями из зеленого шелка. И тогда он увидел тело ее, блиставшее белизной, подобное в чистоте своей девственному серебру. И он полюбил ее великой любовью, и, встав, взял ее девственность, и нашел ее нетронутой и целой. И он радовался этому и наслаждался этим до крайности; и он подумал: «Клянусь Аллахом! Не чудо ли это, что все эти купцы оставили нетронутой девственность молодой девушки, столь прекрасной и привлекательной?!»
И царь так привязался к своей новой невольнице, что покинул ради нее всех других женщин дворца, прежних своих любимиц, и государственные дела и целый год прожил с ней, ни на минуту не утомляясь все новыми и новыми прелестями, которые открывал в ней каждый день. Но, несмотря на все это, ему по-прежнему не удалось добиться от нее ни единого слова или даже знака одобрения и хоть сколько-нибудь заинтересовать ее в том, что он делал с нею и возле нее.
Подумать только! И он совсем не знал, как объяснить это молчание и эту немоту. И он уже потерял надежду на то, что у нее когда-нибудь развяжется язык и он сможет беседовать с нею.
Но вот в один день среди других дней царь сидел, по своему обыкновению, возле своей прекрасной, но безучастной невольницы, и любовь его к ней была горячее, чем когда-либо, и он говорил ей:
— О желание сердца! О сердце сердца моего! О свет очей моих! Разве не знаешь ты, какую любовь я чувствую к тебе, не знаешь разве, что ради тебя покинул я и прежних любимиц моих, и наложниц, и дела государства моего, и сделал это с удовольствием, и далек от того, чтобы жалеть об этом?! Разве не знаешь ты, что из всех благ мира я взял на свою долю лишь тебя как единственную отраду жизни своей?! И вот уже более года, как я испытываю терпение души моей над причиной этой немоты и безучастности твоей и не могу отгадать ее! Если ты действительно нема, то дай мне понять это знаками, чтобы я оставил всякую надежду когда-нибудь слышать тебя, о возлюбленная моя! Если же нет, то да смягчит Аллах сердце твое и да внушит тебе в благости своей прервать наконец это молчание, которого я ничем не заслужил! Но если мне навеки отказано в этом утешении, то да угодно будет Аллаху, чтобы ты сделалась беременною от меня и подарила мне желаемого сына, который мог бы наследовать мой престол, завещанный мне моими отцами и дедами! Увы! Разве не видишь ты, что я старею одиноким, не имея потомства, и что скоро уже не смогу даже надеяться дать зачатие чреву молодой девушки, ибо буду слишком разбит бременем лет и печалью?! Увы! Увы! О ты, если ты испытываешь ко мне хоть малейшую жалость или расположение, ответь мне, скажи мне только, беременна ли ты или нет? Заклинаю тебя именем Аллаха над тобою! И тогда могу спокойно умереть.
При этих словах прекрасная невольница, которая, по своему обыкновению, слушала царя, не поднимая глаз и сжав руки на коленях, в полной неподвижности, внезапно в первый раз, с тех пор как вступила во дворец, едва заметно улыбнулась. Только улыбнулась и больше ничего.
При виде этого царь был до того взволнован, что ему показалось, будто весь дворец осветился молнией, блеснувшей среди мрака.
И он затрепетал в душе своей и возликовал, и, не сомневаясь более после этого знака, что она согласится говорить, он бросился к ногам молодой девушки и стал ждать этой минуты, воздев руки и полуоткрыв рот, как во время молитвы.
И молодая девушка вдруг подняла голову и, улыбаясь, заговорила так:
— О царь великодушный, о повелитель наш, о доблестный лев, знай…
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И молодая девушка вдруг подняла голову и, улыбаясь, заговорила так:
— О царь великодушный, о доблестный лев, знай, что Аллах услышал молитву твою, ибо я беременна от тебя. И близко уже время моего разрешения. Но я не знаю, будет ребенок, которого я ношу во чреве своем, мальчиком или девочкой. Знай, кроме того, что, не будь я беременна от тебя, я ни за что не изменила бы своему решению никогда не говорить с тобой и не сказать тебе ни одного слова до самой моей смерти.
Услышав эти неожиданные слова, царь до того был обрадован, что не мог сначала ни вымолвить слова, ни пошевелиться; но потом лицо его просветлело и преобразилось и грудь расширилась; и ему показалось, что он отрывается от земли в порыве радости своей.
И он поцеловал руки молодой девушки, поцеловал ее в голову и в лоб и воскликнул:
— Слава Аллаху, даровавшему мне две милости, о которых я мечтал, о свет очей моих: видеть, что ты говоришь со мной, и слышать от тебя весть о твоей беременности! Альхамдулиллах![18]
Затем царь поднялся и вышел от нее, сказав ей, что через минуту вернется, и торжественно воссел на троне царства своего; и он был на вершине удовольствия и ликования. И он отдал приказ визирю своему объявить всему народу о причине радости его и раздать сто тысяч динаров неимущим вдовам и всем вообще, кто был в нужде, чтобы возблагодарить Аллаха (да будет прославлено имя Его!). И визирь немедленно исполнил данное ему приказание.