— Знай, дочь моя, что я обещал тебя в жены этому молодому и милостивому царю, этому доблестному льву, сыну морской царицы Цветок Граната, так как он, несомненно, красивейший из людей своего времени, и самый привлекательный, и самый могущественный, и самый знатный из всех. Поэтому нахожу, что он создан для тебя, а ты — для него.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что уже близок рассвет, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А так как он, несомненно, красивейший из людей своего времени, и самый привлекательный, и самый могущественный, и самый знатный из всех, я нахожу, что он создан для тебя, а ты — для него.
При этих словах отца своего царевна скромно потупила взор и ответила:
— Твое мнение, о отец мой, — правило поведения моего, а зоркая любовь твоя — сладостная сень. И если таково желание твое, отныне образ того, кого ты избрал для меня, буду хранить в очах моих, имя его будет на устах моих и сам он будет жить в моем сердце.
Когда двоюродные сестры Улыбки Луны и другие присутствующие женщины услышали эти слова, они стали громко кричать на весь дворец, изъявляя свою радость, и раздавалось по всему дворцу их звонкое «лю-лю».
Потом царь Салех и царица Цветок Граната, не медля ни минуты, велели позвать кади и свидетелей, чтобы написать брачный договор царя Улыбка Луны и царевны Геммы. И свадьбу отпраздновали с большою торжественностью и с такою роскошью, что во время церемонии одевания девять раз переменили платье новобрачной. Что же касается остального, то язык оброс бы шерстью прежде, нежели сумел бы, как подобает, описать все. А потому слава Аллаху, соединяющему прекрасное и отдаляющему радость лишь для того, чтобы даровать счастье!
Рассказав обо всем этом, Шахерезада умолкла. Тогда маленькая Доньязада воскликнула:
— О сестра моя, как сладки, и милы, и нежны слова твои! И как дивно хорош этот рассказ!
А царь Шахрияр сказал:
— Разумеется! О Шахерезада, ты поведала о многих дотоле неизвестных мне вещах. До сегодняшнего дня я не знал хорошенько о том, что происходит под морскими водами. И рассказ об Абдаллахе Морском и рассказ о Цветке Граната доставили мне большое удовольствие! Но, о Шахерезада, не знаешь ли ты какой-нибудь совершенно дьявольской истории?
И Шахерезада улыбнулась и ответила:
— Вот именно, о царь, я знаю одну такую и сейчас расскажу ее тебе!
И Шахерезада начала эту историю так:
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР ИШАХА ИЗ МОСУЛА
Любимый певец аль-Рашида, музыкант Ишах из Мосула, передает следующее происшествие:
— Однажды зимней ночью сидел я у себя дома, и, в то время как на дворе ветер ревел, как лев, а тучи разверзались, как широкий, наполненный водою мех, я грел руки над медной жаровней и был печален, потому что по причине раскисших дорог, дождя и темноты не мог ни сам куда-нибудь пойти, ни надеяться, что меня посетит кто-нибудь из друзей. А так как я все сильнее и сильнее чувствовал стеснение в груди, то я сказал рабу своему:
— Дай мне чего-нибудь поесть, чтобы скоротать время. А пока раб собирался подать мне что-нибудь, я невольно вспомнил об очаровательной девушке, которую в былое время знавал во дворце; и не знаю, почему воспоминание о ней до такой степени овладело мною и почему мысль моя останавливалась именно на этом лице, а не на каком-либо другом из многочисленных лиц, которыми любовался я в давнопрошедшие ночи. И так овладело мною желание увидеть ее, что я наконец перестал замечать присутствие раба, который стоял со сложенными на груди руками и который, разостлав передо мной скатерть на ковре, ждал только знака глаз моих, чтобы принести подносы. Я же, погруженный в свои грезы, громко воскликнул:
— Ах, если бы молодая Саида была здесь, она рассеяла бы мою грусть своим нежным голосом!
Я произнес эти слова, как сейчас помню, громким голосом, хотя не имею обыкновения думать вслух. И сам я удивился до крайности, услышав, таким образом, звук своего голоса в присутствии раба, широко раскрывшего глаза от удивления.
Но не успел я выразить свое желание, как кто-то нетерпеливо постучался в дверь, и молодой голосок вздохнул:
— Можно ли возлюбленной войти к другу своему?
Я же подумал в душе своей: «Наверное, кто-нибудь в темноте ошибся дверью, или, может быть, бесплодное дерево моих желаний уже принесло плоды».
Однако я поспешил вскочить и сам побежал отворять дверь, а на пороге увидел столь желанную Саиду, но в каком странном виде и в каком необыкновенном наряде! На ней было короткое платье из зеленого шелка, а на голове золотая ткань, которая не могла защитить ее от дождя и от воды, лившейся с крыш. К тому же она, по-видимому, все время шла по грязи, о чем ясно свидетельствовали ноги ее. И, увидав ее в таком состоянии, я воскликнул:
— О госпожа моя, к чему же выходить в такую погоду и в такую ночь?!
Она же сказала мне своим милым голоском:
— Э! Разве я могла не преклониться пред желанием, которое передал мне сейчас твой гонец? Он сказал мне, как горячо желаешь ты меня видеть, и, несмотря на ужасную погоду, я пришла!
Я же, хотя и никого не посылал к ней (да если бы и приказал что-либо подобное, то мой единственный раб не мог бы исполнить такого приказания, оставаясь при мне), не хотел показать своей подруге, до какой степени ум мой взволнован всем этим, и я сказал ей:
— Слава Аллаху, дозволившему нам увидеться, о госпожа моя, и превращающему в мед горечь желания! Да заблагоухает дом мой с твоим приходом и да возрадуется сердце хозяина! Поистине, если бы ты не пришла, я сам пошел бы к тебе, до такой степени в этот вечер ум мой был занят тобою!
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что брезжит утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Ум мой был занят тобою в этот вечер до такой степени, что я сам пошел бы к тебе!
Затем приказал я рабу:
— Принеси скорей горячей воды и эссенций!
И когда невольник исполнил мое приказание, я сам принялся омывать ноги моей подруги и вылил на них склянку розового масла. После этого я надел на нее прекрасное платье из зеленой шелковой кисеи и посадил ее рядом с собой, перед подносом с плодами и напитками. И когда она несколько раз выпила вместе со мною из кубка, я захотел, чтобы сделать ей удовольствие, спеть ей новую сочиненную мной песню, между тем как обыкновенно я соглашаюсь петь лишь после долгих упрашиваний. Но она ответила, что душа ее не желает меня слушать.
Тогда я сказал:
— В таком случае, о госпожа моя, соблаговоли сама спеть что-нибудь!
Она ответила:
— И этого не надо! Душа моя не желает этого!
Я же сказал:
— Однако, о глазок мой, радость неполна без пения и музыки! Как ты думаешь?
Она сказала мне:
— Ты прав. Но сегодня вечером, не знаю почему, мне хотелось бы слушать пение только человека из простого народа или какого-нибудь нищего, поющего на улице. Не хочешь ли взглянуть, не проходит ли у твоих дверей кто-нибудь, способный удовлетворить мое желание?
И чтобы не причинить ей неудовольствия, я, несмотря на то что был уверен, что в такую ночь не может быть никого на улице, пошел, приотворил входную дверь и просунул голову в отверстие. И к великому удивлению своему, я увидел старого нищего, который стоял, опираясь на палку, у противоположной стены и разговаривал сам с собою:
— Как грохочет буря! Ветер относит мой голос и не дает людям услышать меня! Горе бедному слепцу! Когда он поет, его не слушают! А если перестанет петь, то умрет с голоду!
И, произнеся эти слова, старый слепец принялся ощупывать палкой своей землю и стену, стараясь продолжить путь.
Тогда я, удивленный и обрадованный этой неожиданной встречей, сказал ему:
— О дядя, так, значит, ты умеешь петь?
Он ответил:
— Люди говорят, что умею.
Я же ему:
— В таком случае, о шейх, не хочешь ли ты провести с нами эту ночь и порадовать нас своим присутствием?
Он ответил мне:
— Если ты этого желаешь, возьми меня за руку, потому что я слеп на оба глаза!
И взял я его за руку, провел в дом и, тщательно притворив дверь, сказал моей подруге:
— О госпожа моя, я привел тебе певца, и к тому же слепого. Он может доставить нам удовольствие и не будет видеть того, что мы делаем. И тебе не придется стесняться или закрывать лицо свое.
Она же сказала:
— Веди его сюда поскорее!
И я привел его. Прежде всего я посадил его перед нами и просил отведать чего-нибудь. Он ел очень мало, еле прикасаясь к еде. Когда же он закончил и вымыл руки, я предложил ему напитки; он выпил три полных кубка и затем спросил меня:
— Не можешь ли сказать мне, у кого я нахожусь в гостях?
Я ответил:
— У Ишаха, сына Ибрагима, из Мосула.
Имя мое не особенно удивило его, он сказал только:
— А! Да, я слыхал о тебе. Я рад, что нахожусь у тебя.
Я сказал ему:
— О господин мой, и я очень рад, что принимаю тебя у себя в доме.
Он же сказал мне:
— В таком случае, о Ишах, если хочешь, дай мне услышать твой голос, который, как говорят, очень хорош, ведь хозяин должен первый доставить удовольствие гостям своим.
Я ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
И так как все это начинало сильно забавлять меня, я взял свою лютню, заиграл и запел как только мог лучше. И когда я закончил, особенно тщательно стараясь пропеть конец, и когда рассеялись последние звуки, старый нищий насмешливо улыбнулся и сказал мне:
— Воистину, йа Ишах, из тебя мог бы выйти настоящий музыкант и превосходный певец!
Я же, услышав такую похвалу, звучавшую скорее порицанием, почувствовал себя ничтожным в собственных глазах и от досады и упадка духа отбросил от себя лютню. Но так как я не хотел нарушать долга гостеприимства по отношению к моему гостю, то предпочел не отвечать ему и не сказал ни слова.
Тогда он сказал мне: