На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А после таких размышлений Халиф уже не колебался и приступил к исполнению намерения, внушенного ему душой его. Он встал и сейчас же разделся донага, взял имевшуюся у него кожаную подушку и повесил ее перед собою на стену; потом, схватив плеть со ста восьмьюдесятью узлами, принялся ударять ею попеременно то по своему телу, то по кожаной подушке и кричать так, как будто он уже видел перед собою начальника стражи и принужден был оправдываться, отрицая обвинения. И кричал он:
— Ай! Увы мне! Клянусь Аллахом, о господин мой, это ложь! Ай! Большая ложь! Увы мне! Ай! Это солгали, чтобы погубить меня! Ох! Ох! Как чувствительна моя кожа! Все это лжецы! Я бедняк! Аллах! Аллах! Я бедный рыбак! У меня ничего нет! Ай, у меня нет ничего из презренных благ этого мира! Да, есть! Нет, ничего не имею! Да, есть! Нет, ничего не имею!
И продолжал он стегать то себя, то подушку; а когда ему было слишком больно, он забывал очередь и два раза подряд ударял по подушке; наконец он стал ударять по своему телу один раз на три, потом на четыре, потом на пять ударов.
Вот как было дело.
Соседи, слышавшие крики и удары плетью в ночной тишине, а также купцы того квартала наконец стали тревожиться и сказали себе: «Что же такое случилось с этим бедняком, что он так кричит? И что это за удары сыплются на него? Может быть, к нему забрались воры и хотят избить его до смерти?»
Крики, стоны и удары между тем не только не прекращались, но еще более усиливались, так что наконец люди вышли из своих домов и толпой сбежались к дому Халифа. Но так как они нашли дверь запертой, то и сказали себе: «Вероятно, воры вошли к нему с другой стороны, спустились с крыши».
И влезли они на соседнюю крышу и с нее перескочили на крышу Халифа и вошли к нему через верхнее отверстие. И нашли они его одного и голого, ударяющего то себя, то подушку плетью, воющего и уверяющего кого-то в своей невинности. И прыгал, и корчился он, как ифрит.
Остолбеневшие от удивления соседи спросили его:
— Что с тобою, Халиф? В чем дело? Удары, которые мы слышали, и твой вой взволновали весь квартал, и мы все проснулись и не могли спать! Да и теперь у нас у всех бьются сердца от страха!
Но Халиф закричал им:
— Чего вам всем от меня надобно? Разве я не хозяин своей кожи и не могу без помех приучать ее к ударам?! Разве я могу знать, что ждет меня в будущем?! Ступайте, добрые люди! Вам бы лучше также прописать себе такую порку. Вы не меньше меня можете подвергнуться незаконным поборам и притеснениям.
И, не обращая уже более внимания на их присутствие, Халиф продолжал выть, ударяя по подушке и воображая, что бьет себя по собственному телу. Заметив это, соседи попадали на пол от смеха, а потом ушли тем же путем, что и пришли.
Халиф же наконец устал, но не хотел сомкнуть глаз из боязни воров — так сильно заботило его только что приобретенное богатство.
Утром, перед тем как отправиться на работу, он все еще думал о своих ста динарах и говорил себе: «Если я их оставлю у себя в доме, их наверное украдут; если я их спрячу в пояс свой, это заметит какой-нибудь разбойник, подстережет меня в пустынном месте, бросится на меня, убьет и ограбит. Поэтому я сделаю лучше».
Тогда он встал, разорвал пополам свою верхнюю одежду, сшил мешок из одной половины, спрятал золото в мешок и повесил его себе на шею на бечевке. Затем взял он свою сеть, корзину и палку и направился к берегу моря. Здесь он схватил свою сеть и изо всех сил закинул ее в воду. Но движение его было так сильно и так неосторожно, что мешок с золотом последовал за сетью, и силою течения его повлекло в глубину моря.
Увидав это, Халиф оставил свою сеть, вмиг разделся, бросил платье на берегу, прыгнул в воду и нырнул за мешком, но найти его ему не удалось. Тогда он нырнул во второй, в третий… и так до ста раз, но все было напрасно. В отчаянии и изнеможении вышел он на берег и хотел было одеться, но тут пришлось ему убедиться, что одежда его исчезла, и нашел он только сеть свою, корзину да палку. Тогда ударил он одною рукою о другую и воскликнул:
— Ах, мерзавцы, они украли у меня платье! И все это происходит со мной только для того, чтобы я мог удостовериться в справедливости пословицы, которая гласит: «Путешествие не закончится для погонщика верблюда до тех пор, пока он не заимеет своего верблюда».
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
И решился он за неимением лучшего завернуться в свою сеть, взял в руки палку, повесил корзину за спину и принялся ходить большими шагами по берегу взад и вперед, вправо и влево, задыхаясь и волнуясь, как взбешенный верблюд, и похожий на ифрита-бунтовщика, вырвавшегося из тесной тюрьмы, в которой держал его Сулейман.
Вот и все, что случилось с Халифом-рыбаком!
Что же касается халифа Гаруна аль-Рашида, о котором пойдет теперь речь, то с ним было вот что. В то время в Багдаде жил поверенный и ювелир халифа, именитый человек по имени Ибн аль-Кирнас. И это было такое важное лицо на базаре, что все, что продавалось в Багдаде по части прекрасных тканей, драгоценных предметов и украшений, молодых невольников и невольниц, — все продавалось не иначе как при его посредничестве или по его оценке. И вот однажды, когда Ибн аль-Кирнас сидел в своей лавке, он увидел вошедшего к нему старшего маклера, ведшего за руку молодую девушку невиданной красоты, прелести, изящества и совершенства. И, кроме чарующей наружности, эта молодая девушка обладала ученостью, знала все искусства, стихосложение, играла на разных музыкальных инструментах, пела и танцевала. Поэтому Ибн аль-Кирнас не колебался ни минуты и тотчас же купил ее за пять тысяч золотых динаров; и, нарядив ее в одеяние, стоившие тысячу динаров, пошел он представить ее эмиру правоверных. И провела она у него ночь. И он сам мог убедиться в ее дарованиях и разнообразных знаниях. И нашел он ее сведущей во всем и не имеющей себе равной в то время. Звали ее Сила Сердца, и была она черноволоса, а кожа ее отличалась удивительной свежестью.
А потому эмир правоверных, восхищенный своею новой невольницей, на другой день прислал за нее Ибн аль-Кирнасу десять тысяч динаров. И воспылал халиф такой страстью к этой молодой девушке, что стал пренебрегать двоюродной сестрой своей Сетт Зобейдой, дочерью Джафара[33], и покинул всех своих фавориток, и целый месяц оставался в ее покоях, выходя только по пятницам на молитву и затем спеша возвратиться. Вельможи царства нашли это чрезвычайно опасным и отправились с жалобами к великому визирю Джафару аль-Бармаки. И Джафар обещал поправить дело и стал ждать пятницы, чтобы увидеть халифа. И вошел он в мечеть и долго беседовал с халифом о любви и ее опасностях. И выслушал, не прерывая его, халиф, и ответил ему:
— Клянусь Аллахом! О Джафар, я ни при чем в этой истории и в этом выборе; виновато мое сердце, которое дало себя опутать путами любви, и я не знаю, каким способом освободить его.
Визирь сказал на это:
— Знай, о эмир правоверных, что любимица твоя Сила Сердца находится и будет впредь находиться в твоих руках, что подчинена твоей власти, что она раба из рабынь твоих; а тебе ведь известно, что, когда рука владеет, душа не стремится к обладанию. Я же хочу указать тебе средство к тому, чтобы сердце твое освободилось от пут любви: ты должен удаляться от нее по временам, например отправляясь на охоту или на рыбную ловлю. Возможно, что рыболовные сети помогут тебе освободиться от сетей, в которых держит тебя любовь. Это будет лучше для тебя, нежели заниматься в настоящую минуту государственными делами, потому что в том положении, в котором ты теперь находишься, эти занятия показались бы тебе слишком скучными.
И халиф ответил:
— Твоя мысль превосходна, о Джафар, сейчас же отправимся гулять!
И как только молитвы были закончены, они вышли из мечети, сели каждый на мула и поехали впереди конвоя за город, чтобы погулять по полям.
Пробродив по разным направлениям в жаркий день, они далеко опередили конвой и не обратили на это внимания, занявшись беседой, и, почувствовав сильную жажду, аль-Рашид сказал:
— О Джафар, меня мучит жажда. — И, осматриваясь, чтобы найти какое-нибудь жилище, он увидел вдали на бугорке что-то движущееся и спросил Джафара: — Видишь ты там то, что вижу я?
Визирь ответил:
— Да, эмир правоверных, я вижу что-то неопределенное там, на бугорке. Это, вероятно, какой-нибудь садовник или кто-то, кто сажает там огурцы. Во всяком случае, так как поблизости от него наверное есть вода, я побегу и принесу тебе воды.
Аль-Рашид ответил:
— Мой мул быстрее бежит, чем твой. Оставайся же здесь, жди конвоя нашего, я же сам отправлюсь пить к этому садовнику и вернусь сюда.
И, сказав это, аль-Рашид направил к бугорку своего мула и поскакал с быстротой вихря или потока, низвергающегося со скалы; и вмиг доскакал он до того человека, который был не кто иной, как рыбак Халиф. И увидел аль-Рашид, что на человеке том не было одежды, а только одна сеть, что он весь в пыли и в поту, что глаза у него красны и точно хотят выскочить из орбит, и взор блуждающий, и что на него страшно смотреть. И походил он в таком виде на одного из тех зловредных ифритов, которые бродят по пустынным местностям.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Вот и походил он в таком виде на одного из тех зловредных ифритов, которые бродят по пустынным местностям. Гарун пожелал ему мира, и Халиф ответил тем же, но с проклятием и бросив на него горящий, злобный взгляд.