Халиф не осмелился перечить, но бросил на евнуха взгляд более красноречивый, нежели тысяча самых ужасных ругательств и обвинений в блуде с собственной матерью или сестрой его, и пошел по направлению к Багдаду, ударяя одною рукою о другую и с горечью и насмешкой говоря себе: «Воистину, вот с самого утра благословеннейший день моей жизни! Нечего сказать!»
И вошел он в городские ворота и дошел до входа на базар.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Подошел он ко входу на базар. Когда же прохожие и торговцы увидели рыбака Халифа, несущего на спине сеть, корзину и палку и вместе с тем одетого в роскошное платье и тюрбан, стоившие не менее тысячи динаров, они окружили его и пошли за ним, чтобы узнать, в чем дело, и наконец дошли до лавки портного самого халифа. Портной, взглянув на рыбака, тотчас же узнал одежду, которую еще недавно отправил эмиру правоверных. И закричал он Халифу-рыбаку:
— О Халиф, откуда у тебя это платье?
А Халиф, рассерженный и не в духе, ответил ему, смерив его глазами:
— А тебе какое дело, пакостная ты рожа?! Ну все равно знай, — видишь, я ничего не скрываю, — что это платье дано мне учеником, которого я обучаю рыболовному ремеслу и который стал моим помощником. И дал он мне его только для того, чтобы не отрезали ему руку за кражу моего собственного платья.
При этих словах портной понял, что халиф, по всей вероятности, повстречался с рыбаком во время прогулки своей и ради шутки утащил у него одежду. И оставил он Халифа в покое, а тот пошел своей дорогой и пришел домой, где мы его и встретим завтра.
Но пора нам узнать о том, что случилось во дворце во время отсутствия халифа Гаруна аль-Рашида. А случились там крайне важные вещи.
Мы знаем, что халиф выехал из дворца с Джафаром только для того, чтобы подышать воздухом полей и развеяться на некоторое время от поглощавшей его страсти к Силе Сердца. Но не его одного терзала страсть. Супруга и двоюродная сестра его Сетт Зобейда не могла ни есть, ни пить, ни спать с того дня, как прибыла во дворец молодая девушка, сделавшаяся исключительною любимицею эмира правоверных. Душа Зобейды была переполнена ревнивыми чувствами, которые женщины всегда питают к своим соперницам. И чтобы отомстить за постоянное оскорбление, умалявшее ее и в собственных глазах, и в глазах окружающих, она ждала только удобного случая: случайного отсутствие халифа, его путешествия или какого-нибудь занятия, которое развязало бы ей руки.
Поэтому, как только она узнала, что халиф уехал на охоту и на рыбную ловлю, она велела приготовить в своих покоях роскошный пир, на котором вдоволь было и напитков, и фарфоровых блюд, наполненных печеньем и засахаренными плодами. И послала она самым торжественным образом пригласить Силу Сердца, приказав невольницам сказать ей: «Госпожа наша Сетт Зобейда, дочь Джафара, супруга эмира правоверных, приглашает тебя сегодня на пир, который дает в твою честь, о госпожа наша Сила Сердца. Сегодня она принимала лекарство, а так как для того, чтобы оно хорошо подействовало, нужно, чтобы радовалась душа и успокаивался ум, то она нашла, что лучшая радость и лучшее успокоение могут быть даны ей только видом твоим и дивным пением твоим, о котором она слышала восторженные отзывы самого халифа. И она желает сама послушать тебя».
Сила Сердца на это ответила:
— Слушаю и повинуюсь Аллаху и госпоже нашей Сетт Зобейде!
И тотчас же встала она; и не знала она, что готовят ей таинственные предначертания судьбы. И взяла она необходимые ей музыкальные инструменты и последовала за старшим евнухом в покои Сетт Зобейды.
Когда же она явилась к супруге халифа, то несколько раз поцеловала землю между рук ее, потом поднялась и бесконечно приятным голосом сказала:
— Мир пологу и дивному покрывалу этого гарема, мир той, которая принадлежит к числу потомков пророка и унаследовала добродетели Аббасидов! Да продлит Аллах счастье госпожи нашей до тех пор, пока дни и ночи будут сменять друг друга!
И, произнеся это приветствие, она отступила в ряды других женщин и служанок. Тогда Сетт Зобейда, лежавшая на большом бархатном диване, медленно подняла глаза свои на любимицу халифа и пристально посмотрела на нее. И ослепила ее красота…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И ослепила ее красота этой молодой девушки, волосы которой были темнее ночи, щеки напоминали лепестки розы, груди походили на гранаты, глаза сверкали, веки были полны неги, чело сияло, а лицо было прекрасно, как луна. Точно солнце всходило над челом ее, точно ночь опускалась на волосы ее; мускус мог бы добываться из отвердевшего дыхания ее, и цветы заимствовали у нее свою прелесть и благоухание; луна сияла лишь светом чела ее; ветви деревьев качались, как гибкий стан ее, а звезды сверкали только из глаз ее; луки воинов сгибались лишь в подражание бровям ее, а морские кораллы получали свою окраску от губ ее. И если она сердилась, любовники ее падали на землю бездыханными. И когда она успокаивалась, души возвращались в бездыханные тела. Взор ее очаровывал и подчинял ей весь мир. Это действительно было чудо красоты, она была гордостью своего времени и славой Того, Кто создал ее и довел Свое создание до совершенства.
Полюбовавшись ею и рассмотрев ее во всех подробностях, Сетт Зобейда сказала ей:
— Мир и дружба тебе! Добро пожаловать к нам, о Сила Сердца! Садись и развлеки нас своим искусством и красотою исполнения!
И девушка ответила:
— Слушаю и повинуюсь!
Потом она села и, протянув руку, взяла прежде всего тамбурин, дивный инструмент; и поэт, глядя на нее в эту минуту, мог бы сказать о ней:
О девушка со звонким тамбурином,
Тебя услышав, я утратил сердце!
Пока перстами ритм ты отбиваешь
Своим напевам, страсть моя поет
С тобою в такт, и эти отголоски
В моей груди торжественно звучат.
Но ты пленяешь раненое сердце —
Будь песнь твоя воздушна и беспечна
Или тоски безвыходной полна,
Ты все ж до дна к нам в душу проникаешь!
О, встань скорей! Отбрось свои покровы,
Сорви вуаль и ножкою воздушной
Нам протанцуй ты танец наслажденья,
Безумия и радости живой!
И когда зазвучал под ее пальцами звонкий инструмент, она пропела, аккомпанируя себе, следующие сочиненные ею стихи:
Сестрицы-птички говорили сердцу,
Такой же птичке, раненной глубоко:
«О, избегай ты общества людей!»
Но я сказала раненому сердцу
Несчастной птички: «Сердце, повинуйся
Всегда мужчинам, пусть трепещут крылья
Твои, как веер! Веселее пой
Свою ты песнь, коль это им приятно!»
И пропела она эти строки таким дивным голосом, что птицы небесные остановили свой полет и стены дворца заплясали от восхищения. Тогда Сила Сердца оставила тамбурин и взяла тростниковую флейту, которую прижала к губам и тронула пальцами. И в эту минуту можно было бы сказать о ней словами поэта:
О девушка со сладкозвучной флейтой,
Из тростника безгласного рожденной!
К своим устам прижала ты ее
Искусными и гибкими перстами,
И под твоим дыханьем ароматным
В ней зародилась новая душа!
О, дунь мне в сердце! Верь мне, отзовется
Оно звучней, чем флейта, чем тростник
Со звонкими отверстьями, ведь в сердце
Так много ран (их более семи!) —
И под одним твоим прикосновеньем
Раскроются сейчас же все они!
И, восхитив присутствующих мелодией, исполненной на флейте, она отложила ее и взяла лютню, дивный инструмент, который настроила, потом прижала к себе, наклоняясь над его округлостью с нежностью матери, склоняющейся к ребенку, — и не осталось сомнения, что именно о ней и о ее лютне сказал поэт:
О девушка со сладкогласной лютней!
Твои персты на струнах бурю страсти
То порождают, то смиряют вновь
Все сообразно твоему желанью —
Так под рукой искусного врача
Кровь то польется из раскрытой жилы,
То вновь течет, спокойна и ровна!
Как хорошо под нежными перстами,
Звеня, трепещут струны этой лютни
И говорят, хоть слов людских не знают,
Для всех людей понятным языком!
Потом исполнила она прелюдию в четырнадцати различных тонах и пропела длинную песню, аккомпанируя себе на лютне, и привела в восторг всех, кто видел ее, и восхитила всех, кто слышал ее.
Затем, после игры на различных инструментах и пения, Сила Сердца встала, полная грации и гибкости, и протанцевала. После этого она села и стала показывать разные фокусы с кубками и другие, и все это с такой ловкостью и искусством, что сама Сетт Зобейда, несмотря на свою ревность, досаду и желание мести, чуть не влюбилась в нее и не призналась в своей любви. Но она вовремя подавила в себе этот порыв, подумав, однако, в душе своей: «Конечно, аль-Рашида нельзя порицать за то, что он влюбился в нее».
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Конечно, аль-Рашида нельзя порицать за то, что он так влюбился в нее.
И приказала она невольницам подать угощение, и ненависть взяла вверх над ее первым чувством. Впрочем, она не вполне изгнала из сердца своего всякую жалость и вместо первоначального замысла своего отравить соперницу и избавиться от нее таким образом навсегда она удовольствовалась тем, что велела подмешать к лакомствам, предложенным Силе Сердца сильную дозу снотворного, банжа. И как только фаворитка прикоснулась губами к кусочку такого лакомства, голова ее запрокинулась и она впала в глубокий обморок. Притворившись огорченной, Сетт Зобейда приказала невольницам отнести ее в потайную залу. Потом велела распространить известие о ее смерти, происшедшей будто бы оттого, что она подавилась, слишком поспешно глотая пищу, и было устроено подобие торжественных похорон, и на скорую руку воздвигли великолепный памятник в дворцовом саду.