она сказала:
Тут взял он волшебный барабан и забил пальцами по петушиной коже — и тотчас же явились из воздуха большие одногорбые верблюды, которые и выстроились перед домом. Гассан, его мать и его супруга взяли то, что было у них самого драгоценного и легкого на вес и, усевшись в паланкин, погнали верблюдов рысью. И через более короткое время, чем то, которое понадобилось бы, чтобы отличить правую руку от левой, прибыли они на берег Тигра, к воротам Багдада. Гассан пошел вперед за маклером, который купил для него за сто тысяч динаров великолепный дворец, принадлежавший визирю из визирей. И поспешил Гассан привести туда свою мать и свою супругу. И убрал он дворец роскошно, и купил он рабов и рабынь, отроков и евнухов, и ничего не жалел он для того, чтобы дом его был первым в Багдаде.
Поселившись в своем дворце, Гассан зажил с тех пор в Городе мира счастливейшею жизнью с супругой своей, окруженный заботами и попечениями почтенной матери своей, которая каждый день придумывала какое-нибудь новое блюдо и стряпала по рецептам, которые доставала от соседок и которые во многом отличались от рецептов Басры, и это потому, что в Багдаде можно было приготовлять многие кушанья, которых нельзя было приготовить ни в каком другом месте мира. После девяти месяцев такой счастливой жизни и такого заботливого питания, супруга Гассана благополучно разрешилась от бремени двумя мальчиками-близнецами, красивыми, как луны. И назвали одного Нассером, а другого — Мансуром[43].
По прошествии года Гассан живо вспомнил сестер и вспомнил также о данном им клятвенном обещании. Но в особенности хотелось ему увидеть снова сестру свою Нераспустившуюся Розу. Поэтому стал он собираться в путь, накупил прекраснейших во всем Багдаде и Ираке тканей и вещей, которые могли быть достойно предложены в дар, и сообщил матери о своем намерении, прибавив:
— Прошу тебя об одном: во время моего отсутствия тщательно храни плащ из перьев жены моей Сияние. Я спрятал его в самом потайном месте дома. Знай, о мать моя, что, если, к великому нашему несчастью, жена моя увидит этот плащ, она тотчас же вспомнит о своей прирожденной способности летать по воздуху и ее непреодолимо потянет улететь отсюда. Остерегайся же, мать моя, чтобы она не увидела этого плаща! Если же случиться такое несчастье, я умру с горя или убью себя. Кроме того, прошу тебя заботиться о ней, так как она очень деликатного сложения и привыкла к неге; служи ей лучше сама, потому что служанки не знают, что пригодно, что нет, что грубо и что утонченно. А главное, о мать моя, не пускай ее никуда из дома, не позволяй ни высовываться из окна, ни даже выходить на террасу дворца; дело в том, что я очень боюсь, какое действие окажет на нее свежий воздух, боюсь, что так или иначе она соблазнится воздушным пространством. Вот о чем прошу. Если не исполнишь просьбы моей, то погубишь сына.
Мать же Гассана отвечала:
— Да хранит меня Аллах от ослушания, дитя мое! Будем молиться пророку! Разве я сумасшедшая, что мне нужно так много приказывать?! Разве я могу не исполнить малейшего из твоих приказаний?! Поезжай и не беспокойся, о Гассан, успокой ум свой. А когда милостью Аллаха вернешься, тебе стоит только спросить жену, все ли шло так, как ты того хотел. Но и у меня, о дитя мое, есть к тебе просьба: не оставайся там долго, повидайся с семью сестрами и возвращайся поскорее.
Так говорили друг другу Гассан и мать Гассана. И не знали они, что готовит им неведомое в книге судеб, между тем как красавица Сияние слышала каждое их слово и запечатлевала их в своей памяти.
Гассан обещал матери не оставаться долго в отсутствии, простился с нею, обнял жену свою и двух сыновей, Нассера и Мансура, сосавших грудь матери своей. Затем побарабанил он по петушиной коже…
В эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Затем побарабанил он по петушиной коже и сел на тотчас же явившегося верхового верблюда, и, повторив матери свои приказания, он поцеловал у нее руку. Потом отдал приказ стоявшему на коленях верблюду, который встал на ноги и побежал, или, вернее, полетел, отдаваясь воле ветра, поглощая пространство, и скоро стал лишь точкой на горизонте.
Нечего и говорить о том, как обрадовались принцессы Гассану, но в особенности радовалась Нераспустившаяся Роза. Они убрали дворец цветами и осветили его. Оставим же его рассказывать сестрам обо всем, о чем он имеет рассказать им, а главное, о рождении близнецов Нассера и Мансура; оставим его развлекаться и охотиться с ними.
Вы же, почтенные и великодушные слушатели, окружающие меня, воротитесь со мною в Багдад, во дворец Гассана, где мы оставили его мать и супругу. Сделайте мне такую милость, щедрые господа, и вы увидите и услышите то, чего ваши честные уши и дивные очи никогда в жизни не слыхивали, не видывали и даже не подозревали! И да будут над вами благословение Раздавателя избраннейших милостей! Слушайте же внимательно, господа!
Итак, именитейшие, когда Гассан уехал, супруга его Сияние не двигалась с места и ни на шаг не отдалялась от его матери, и так было два дня. Но утром третьего дня она поцеловала руку старухи, пожелала доброго дня и сказала:
— О матушка, мне очень бы хотелось сходить в хаммам, я не купалась с тех пор, как кормлю Нассера и Мансура!
А старуха сказала:
— Йа Аллах! О, какие необдуманные слова, дочь моя! Идти в хаммам, да это чистая беда! Разве ты не понимаешь, что мы здесь чужеземки и не знаем здешних хаммамов. И как могла бы ты идти туда без того, чтобы супруг твой не приготовил сперва залу для тебя и не осмотрел, все ли там чисто и не падают ли там с потолка тараканы, жуки и мокрицы! Муж твой уехал, и я не знаю никого, кто бы мог заменить его в таком важном деле; я же сама не могу сопровождать тебя, потому что слишком стара и слаба. Но если желаешь, я велю согреть воды здесь и сама вымою тебе голову, и ты отлично искупаешься в нашем домашнем хаммаме. У меня есть все необходимое, и еще третьего дня получила я коробку с благовонной халебской землей, и амбру, и мазь для выведения волос, и лавзонию. Итак, дочь моя, можешь быть спокойна в этом отношении — все будет превосходно.
Но Сияние ответила:
— О госпожа моя, с каких же это пор запрещают женщинам ходить в хаммам? Йа Аллах! Если бы ты сказала эти слова даже невольнице, она не снесла бы их и не осталась бы у вас в доме, а просила бы лучше продать ее на базаре с аукциона. Но, о госпожа моя, как нелепо, что мужчины воображают, что все женщины похожи одна на другую и что нужно принимать против них тысячу тиранических предосторожностей, для того чтобы они не делали ничего противозаконного! Но ты ведь должна знать, что когда женщина твердо решилась сделать что-нибудь, то она всегда найдет к тому возможность вопреки всяким помехам; ничто не может воспрепятствовать ей в исполнении ее намерений, как бы ни были они неосуществимы и опасны! Увы! Моя молодость! Меня подозревают и не доверяют моему целомудрию! Мне остается только умереть!
И, проговорив это, она заплакала, зарыдала и призвала на свою голову самые черные беды. Тогда мать Гассана сжалилась над нею, да к тому же и поняла, что отныне невозможно заставить ее отказаться от ее намерения. Несмотря на свою глубокую старость и настоятельное запрещение сына, она приготовила все, что требуется для хаммама по части белья и благовоний. Потом сказала:
— Не огорчайся, дочь моя! Да хранит нас Аллах от гнева твоего супруга!
И вышла старуха с нею из дворца и сопровождала ее в знаменитейший из хаммамов города.
Ах! Лучше было бы, если бы мать Гассана не обращала внимания на ее жалобы и не переступала бы через порог этого хаммама! Но кто может читать в книге судеб, кроме Единого Всевидящего?! И кто может сказать заранее, что случится с ним на расстоянии двух шагов?! Но мы, мусульмане, верим и полагаемся на волю Всевышнего! И говорим мы: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его». Молитесь пророку, о правоверные, именитые слушатели мои!
Когда красавица Сияние вслед за матерью Гассана, которая несла узел с чистым бельем, вошла в хаммам, все женщины, отдыхавшие в центральной зале, вскрикнули от восхищения и изумления, до такой степени поразила их ее красота.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Когда красавица Сияние вслед за матерью Гассана, которая несла узел с чистым бельем, вошла в хаммам, все женщины, отдыхавшие в центральной зале, вскрикнули от восхищения и изумления, до такой степени поразила их ее красота. И они уже не могли отвести от нее глаз, так они были ослеплены ее красотой, хотя молодая женщина была еще закутана в покрывало.
Но каков же был их восторг, когда она сбросила все покровы!
О лютня Дауда-царя, восхищавшая Талута-льва[44]; и ты, дева пустыни, возлюбленная Антары, воина с курчавой головой, о девственница Абла[45] с прекрасными бедрами, поднявшая все племена вдоль и поперек Аравии и заставившая их биться из-за себя; и ты Сетт Будур, дочь царя Гайюра, владыки Эль-Убура и Эль-Косейра, ты, чьи пламенные очи смутили до крайней степени джиннов-ифритов; и ты, музыка источников; и ты, весеннее пение птиц! Что сталось с вашей прелестью пред лицом дивной наготы этой газели?! Слава Аллаху, создавшему тебя, о Сияние, и смешавшему в твоем дивном теле славу рубинов и мускуса, чистой амбры и жемчуга, о вся золотая!
Но каков же был их восторг, когда она сбросила все покровы!
Женщины, бывшие в хаммаме, покинули свои бассейны и места для отдыха и пошли за ней. И слух о ее чарующей красоте разнесся из хаммама по всему околотку, и в один миг залы переполнились теснившимися в них женщинами, которых любопытство привлекло полюбоваться этим чудом красоты. Среди толпы незнакомых женщин находилась и одна из невольниц Сетт Зобейды, супруги халифа Гаруна аль-Рашида.