И эта молодая невольница, которую звали Тохва, была еще более других поражена совершенством этой чародейки-луны; с широко открытыми глазами стояла она неподвижно в первом ряду и смотрела на красавицу, купающуюся в бассейне. И когда Сияние выкупалась и оделась, маленькая невольница не могла не последовать за нею и на улицу, притягиваемая ею, как магнитом; и шла она за ней из улицы в улицу, пока Сияние и мать Гассана не дошли до своего дома. Тогда молодая невольница Тохва, не имея возможности войти во дворец, приложила пальцы к губам, послала красавице звонкий воздушный поцелуй и бросила ей розу. Но к несчастью для нее, привратник-евнух заметил и розу, и поцелуй, рассердился до крайности, осыпал ее страшною руганью и вытаращил глаза, поэтому она, вздохнув, вынуждена была удалиться. И воротилась она во дворец халифа и поспешила к госпоже своей Сетт Зобейде.
Сетт Зобейда же заметила бледность и волнение своей любимой невольницы и спросила у нее:
— Где же ты была, милая, что вернулась такой бледной и взволнованной?
Та же ответила:
— В хаммаме, о госпожа моя.
Сетт Зобейда спросила:
— Что же такое видела ты в хаммаме, моя Тохва, что так расстроилась и что глаза твои так печальны?
Невольница ответила:
— О госпожа моя, как не быть мне печальной и как было грусти не овладеть моим сердцем! Я видела то, что отняло у меня рассудок!
Сетт Зобейда рассмеялась и сказала:
— Что ты такое говоришь, о Тохва, и о ком говоришь?
Та сказала:
— Какой юноша или какая юница, какая лань или какая газель могут сравниться с нею красотою и очарованием?!
Сетт Зобейда сказала:
— О глупая Тохва, да назовешь ли ты, наконец, ее имя?
Невольница ответила:
— Я не знаю его, о госпожа моя! Но клянусь тебе, о госпожа моя, клянусь твоими благодеяниями! Ни одно земное создание прошлых, настоящих и будущих времен не может сравниться с нею! Я знаю о ней только то, что она живет на берегу Тигра, во дворце, одни ворота которого выходят на реку, а другие — в город. Кроме того, мне сказали в хаммаме, что она супруга богатого купца Гассана аль-Басри. Ах, госпожа моя, если ты видишь меня дрожащей между рук твоих, то причина тому — не одно только волнение, возбужденное ее красотой, но и крайняя боязнь при мысли о пагубных последствиях, которые грозят нам в том случае, если, на беду, и халиф услышит о ней. Он, наверное, велит убить мужа и вопреки всем законам справедливости женится на этой дивной молодой женщине. И таким образом, он продал бы неоцененные блага бессмертной души своей ради временного обладания прекрасным, но смертным созданием.
При этих словах невольницы Тохвы Сетт Зобейда, знавшая, до какой степени она обыкновенно бывала рассудительна и сдержанна в речах, была до крайности поражена и озабочена и сказала ей:
— Но, Тохва, уверена ли ты, по крайней мере, что ты не во сне видела такое чудо красоты?
Та отвечала:
— Клянусь головою и твоими благодеяниями, о госпожа моя, я только что видела ее и послала воздушный поцелуй и розу этой красавице, подобной которой не встретить ни у арабов, ни у турок, ни у персиян!
Тогда Сетт Зобейда воскликнула:
— Клянусь своими чистыми предками! Нужно и мне взглянуть на эту жемчужину!
И тотчас же приказала она позвать меченосца Масрура и, после того как он поцеловал землю между рук ее…
Но тут Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И тотчас же она приказала позвать меченосца Масрура и, после того как он поцеловал землю между рук ее, сказала ему:
— О Масрур, поспеши во дворец, у которого двое ворот: одни выходят на реку, а другие — в город. Там спроси живущую в нем молодую женщину и приведи ее ко мне, иначе голова твоя слетит с плеч!
И Масрур ответил:
— Слышать — значит повиноваться!
И выбежал он стремглав из дворца и поспешил в тот дворец, о котором было ему сказано и который действительно был дворцом Гассана. И вошел он в ворота на виду у евнуха, узнавшего его и поклонившегося ему до земли. Подошел к входной двери и постучался.
Тогда старуха, мать Гассана, пришла сама отворить. А Масрур вошел в прихожую и пожелал старухе мира. И мать Гассана ответила на приветствие и спросила:
— Чего желаешь?
Он же отвечал:
— Я Масрур, меченосец! Меня послала сюда эль-Сетт Зобейда, дочь Джафара, супруга Гаруна аль-Рашида бен-Мухаммеда ибн Мансура аль-Махди, пятого потомка Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди пророка Мухаммеда (мир и благословение Аллаха над ним!). Я пришел, чтобы увести с собой во дворец молодую красавицу, живущую в этом доме.
При этих словах испуганная до полусмерти и дрожащая мать Гассана, воскликнула:
— О Масрур, мы здесь чужеземки, сын же мой, муж молодой женщины, о которой ты говоришь, находится в отсутствии! Уезжая, он строго запретил ей выходить из дома и со мной, и с кем бы то ни было под каким бы то ни было предлогом. Боюсь, что, если отпущу ее, с ней может случиться какое-нибудь несчастье по причине ее красоты, а сын мой, вернувшись, вынужден будет лишить себя вследствие этого жизни. Умоляем тебя, о благодетельный Масрур, сжалься над нашим затруднительным положением и не проси у нас того, чего мы не в силах дать!
Масрур же ответил:
— Не бойся, добрая старушка. Будь уверена, что никакого несчастья не приключится с молодой женщиной. Просто дело в том, что госпожа моя Сетт Зобейда желает видеть молодую красавицу, чтобы убедиться собственными глазами, что молва не преувеличивает, восхваляя ее прелести и великолепие ее красоты. К тому же не в первый раз приходится мне исполнять такого рода поручения; могу уверить тебя, что ни одной из вас не придется пожалеть, если подчинитесь желанию госпожи моей, совсем напротив. Кроме того, если я в полной безопасности доставлю вас обеих предстать между рук Сетт Зобейды, то обязуюсь привести вас обратно целыми и невредимыми.
Когда мать Гассана поняла, что всякое сопротивление бесполезно и даже опасно, она оставила Масрура в передней и отправилась одевать и украшать Сияние, а также и обоих детей, Нассера и Мансура. И взяла она детей, посадила их себе по одному на каждую руку и сказала их матери:
— Уж если нам приходится уступить желанию Сетт Зобейды, идем все вместе.
И выступила она вперед и сказала Масруру:
— Мы готовы.
И Масрур вышел и пошел впереди, а за ним следовала мать Гассана, неся на руках детей, а за нею — Сияние, вся закутанная в покрывала. Масрур привел их во дворец халифа и довел до широкого и низкого трона, на котором величественно сидела эль-Сетт Зобейда, окруженная многочисленной толпой невольниц и любимиц, а в первом ряду стояла маленькая Тохва.
Тогда мать Гассана, передав детей красавице Сияние, еще не снимавшей своих покрывал, поцеловала землю между рук Сетт Зобейды и после поклона произнесла приветствие; Сетт Зобейда ответила на поклон, протянула ей руку, которую старуха приложила к губам, и попросила ее встать. Потом, повернувшись в сторону супруги Гассана, она сказала ей:
— Почему, о желанная, не снимаешь ты покрывал? Здесь нет мужчин.
И подозвала она Тохву, которая подошла, краснея, к красавице Сияние, притронулась к краю ее покрывала, а затем приложила к губам и ко лбу пальцы, касавшиеся ткани. Потом она помогла ей откинуть большое покрывало, и сама приподняла малое, закрывавшее лицо.
О Сияние! Ни полная луна, вышедшая из-за облака, ни солнце во всем его блеске, ни нежное покачивание ветвей под дуновением весеннего ветерка, ни сумеречный воздух, ни смеющаяся вода — ничто, чарующее взоры, слух и ум смертных, не могло бы восхитить смотревших на тебя так, как сделала это ты! От сияния красоты твоей осветился и заблестел весь дворец! От радости при виде тебя сердца в груди запрыгали и заплясали, как ягнята! И все обезумели! И невольницы с восторгом взирали на тебя и шептали:
— О Сияние!
Но мы, о слушатели мои, мы скажем: «Слава Создавшему тело женщины подобным лилии долины и Давшему его правоверным как знак рая!»
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Но мы, о слушатели мои, мы скажем: «Слава Создавшему тело женщины подобным лилии долины и Давшему его правоверным как знак рая!»
Очнувшись от потрясения, причиненного зрелищем необыкновенной красоты, Сетт Зобейда встала и, сойдя с трона своего, подошла к красавице Сияние, обняла ее, прижала к груди своей и поцеловала ей глаза. Посадила она ее рядом с собой на широкий трон, сняла со своей шеи и надела не нее ожерелье из десяти рядов крупного жемчуга, которое носила с того дня, как сделалась супругою аль-Рашида, а потом сказала:
— О царица очарования, воистину она ошиблась, невольница моя Тохва, говорившая мне о твоей красоте! Твоя красота выше всяких слов! Но скажи мне, о совершенная, умеешь ли ты петь, танцевать, знаешь ли музыку? Такая, как ты, должна в совершенстве знать все.
Сияние ответила:
— Воистину, о госпожа моя, я не умею ни петь, ни играть на лютне и на гитаре и не отличаюсь ни одним из искусств, которые обыкновенно известны молодым женщинам. Впрочем, должна сказать тебе, я обладаю одним искусством, которое, быть может, покажется тебе чудесным: я летаю в воздухе, как птица!
При этих словах красавицы Сияние все женщины воскликнули:
— О волшебство! О чудо!
А Сетт Зобейда сказала:
— Хотя это и очень удивительно, о прелестная, но как не усомниться в том, что ты обладаешь таким искусством? Разве ты и без того не стройнее лебедя и не легче птицы? Но если ты хочешь увлечь наши души за собой, не согласишься ли ты полететь без крыльев?
Красавица сказала:
— Вот именно крылья-то и есть у меня, но они не при мне. Я могу, если такова твоя воля, достать их. Тебе стоит только попросить мать моего супруга принести мой плащ из перьев.