Сетт Зобейда тотчас же обернулась к матери Гассана и сказала ей:
— О почтенная женщина, мать наша, не пожелаешь ли принести этот плащ из перьев, чтобы я могла видеть, какое употребление делает из него твоя прелестная дочка?
Бедная старуха подумала: «Вот и пропали мы все. Как увидит она свой плащ, так сейчас и проснется ее природное влечение, и одному Аллаху известно, что случится тогда».
И дрожащим голосом она ответила:
— О госпожа моя, дочь мою Сияние смутило твое царственное присутствие, и она сама не знает, что говорит. Кто же носит одежду из перьев, это прилично только одним птицам.
Но Сияние вмешалась и сказала Сетт Зобейде:
— Клянусь твоею жизнью, о госпожа моя, мой плащ из перьев заперт в сундуке, стоящем у нас в доме.
Тогда Сетт Зобейда сняла с руки своей драгоценный браслет, стоивший всех сокровищ хосроя и цезаря, и, протянув его матери Гассана, сказала:
— О мать наша, заклинаю тебя, иди домой за этим плащом из перьев и принеси его сюда, просто чтобы показать нам. А потом ты возьмешь его обратно.
Но мать Гассана клялась, что никогда такого плаща из перьев и ничего подобного не видела.
Тогда Сетт Зобейда закричала:
— Йа Масрур! — И сейчас же меченосец халифа явился между рук своей государыни, а она сказала ему: — Масрур, беги скорей в дом этих господ и ищи повсюду плащ из перьев, который заперт в потайном сундуке!
И Масрур заставил мать Гассана передать ему ключи и побежал на поиски, и искал до тех пор, пока не нашел плащ из перьев в сундуке, скрытом под землей. И принес он плащ Сетт Зобейде, которая долго любовалась им и рассматривала его, а потом передала красавице.
Тогда Сияние стала разглядывать каждое перышко и убедилась, что все цело и находится в таком же состоянии, как в тот день, когда плащ был похищен у нее Гассаном. И развернула она плащ и вошла в него, и запахнула полы и оправила их. И стала она похожа на большую белую птицу. И — о изумление присутствующих! — она сперва скользнула вперед по полу, потом вернулась назад, не касаясь пола, и затем поднялась, покачиваясь, до потолка! Потом, легкая и воздушная, она спустилась, взяла детей своих на плечи и сказала Сетт Зобейде и другим женщинам:
— Я вижу, что мои полеты доставляют вам удовольствие, поэтому я еще больше порадую вас. — И вспорхнула она, взлетела на верхнее окно и села на подоконник. Отсюда она закричала: — Слушайте меня! Я покидаю вас!
Взволнованная до чрезвычайности Сетт Зобейда сказала ей:
— Как, о Сияние, ты уже покидаешь нас и отнимаешь у нас свою красоту, о царица цариц?!
Сияние отвечала:
— Увы! Да, о госпожа моя. Кто покидает, тот не возвращается.
Потом повернулась она к бедной матери Гассана, которая, обезумев от горя, рыдала, упав на ковер, и сказала ей:
— О мать Гассана! Конечно, меня огорчает разлука из-за тебя и из-за сына твоего Гассана, супруга моего, так как мое отсутствие разорвет его сердце и омрачит вашу жизнь, но — увы! — что же мне делать?! Воздух опьяняет душу мою, и я должна улететь в пространство. Но если твой сын захочет когда-нибудь встретиться со мною, то ему стоит только отправиться за мной к островам Вак-Вак. Прощай же, мать супруга моего!
И, произнеся эти слова, Сияние поднялась в воздух и взлетела на минуту на купол дворца, чтобы пригладить свои перья. Потом она снова полетела и исчезла в вышине с двумя детьми.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Затем, произнеся эти слова, Сияние поднялась в воздух и взлетела на минуту на купол дворца, чтобы пригладить свои перья. Потом она снова полетела и исчезла в вышине с двумя детьми.
Бедная мать Гассана едва не умерла от горя и без движения лежала на полу. Сетт Зобейда нагнулась и сама стала ухаживать за ней; приведя ее в чувство, она сказала ей:
— Ах, мать моя, почему не предупредила ты меня, вместо того чтобы отрицать, что Сияние может так использовать это волшебное платье?! И все это случилось из этого рокового плаща. Если б я знала, не дала бы ей возможности воспользоваться им. Но как могла я догадаться, что супруга твоего сына из рода воздушных джиннов? Прошу тебя, добрая мать, прости мне мое незнание и не слишком осуждай меня за необдуманный поступок мой!
А бедная старуха отвечала ей:
— О госпожа моя, я одна виновата. Раба не может прощать государыню. Каждый несет свою судьбу на плечах. Мне и сыну моему, видно, суждено умереть от горя.
И, сказав это, она вышла из дворца, окруженная плачущими женщинами, и кое-как дотащилась до своего дома. И там стала она искать внучат своих — и не нашла; и стала она искать супругу сына своего — и не нашла. Тогда облилась она слезами, и разразилась рыданиями, и в эту минуту была ближе к смерти, чем к жизни. И велела она воздвигнуть в доме три гробницы: одну большую и две маленьких, и около этих гробниц проводила она ночи и дни в слезах и стенаниях. И произносила она среди многих других такие стихи:
О крошечки несчастные мои!
Как старые, склоненные деревья
Осенний дождик мочит, так и слезы
Мои текут по сморщенным щекам.
Разлука с вами горче, чем разлука
С самою жизнью. О мои внучата!
Утратив вас, утратила я душу,
И все ж — увы! — в живых осталась я.
Моей душой вы были. Как могу я,
Утратив душу, оставаться жить?!
Увы! Увы! Лишь я в живых осталась…
Вот и все, что случилось с нею.
А Гассан, проведя три месяца с семью принцессами, собрался уезжать, чтобы не тревожились мать его и супруга его. Побарабанил он по петушиной коже — и одногорбые верблюды явились. И сестры выбрали для него десять верблюдов и отослали остальных. И навьючили они пять верблюдов золотыми и серебряными слитками, пять — драгоценными каменьями. И заставили они его обещать, что через год он снова посетит их. Потом поцеловали они его одна за другой, став в ряд, и каждая прочла ему одну или две нежных стихотворных строфы, в которых выражалась их печаль от разлуки с ним. И ритмично покачивались они, сопровождая движениями размер стихов. Гассан же ответил им следующими сочиненными тут же стихами:
Из слез моих, как из жемчужин светлых,
Для вас сложил, о сестры, ожерелье!
Но в час разлуки, став ногою в стремя,
Бессильно я роняю повода…
О сестры, как из любящих объятий
Мне вырваться?! Мое уходит тело,
Но остается здесь моя душа.
Увы, увы! Уж став ногою в стремя,
Роняю я бессильно повода…
Потом Гассан удалился на своем верблюде во главе каравана и благополучно прибыл в Город мира — Багдад.
Но, войдя в дом свой, Гассан с трудом узнал мать свою, — до такой степени изменили несчастную слезы, посты и бессонные ночи. Не видя жены и детей, не прибежавших ему навстречу, он спросил у матери:
— Где жена? Где дети?
Мать же могла ответить ему только рыданием. Гассан как безумный побежал по комнатам и увидел в приемной зале открытый и пустой сундук, в котором хранился волшебный плащ. И, обернувшись, заметил он посредине залы три гробницы. Тогда упал он во весь свой рост лбом на камни и лишился чувств. И, несмотря на усилия матери, прибежавшей к нему на помощь, он оставался в таком состоянии с утра и до ночи. Но наконец он пришел в себя, разорвал на себе одежды и посыпал голову свою пеплом и пылью. Потом вдруг бросился он к своему мечу и хотел проколоть им себя. Но мать бросилась между ним и мечом, простирая руки. И прижала она его голову к своей груди, и удалось ей усадить его, хотя он от отчаяния извивался по полу, как змея. И стала она ему рассказывать мало-помалу обо всем случившемся в его отсутствие и так закончила свой рассказ:
— Видишь, сын мой, как ни велико наше горе, отчаяние не должно овладевать сердцем твоим, так как ты еще можешь встретиться с супругой своей на островах Вак-Вак.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что уже брезжит утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Видишь, сын мой, как ни велико наше горе, отчаяние не должно овладевать сердцем твоим, так как ты еще можешь встретиться с супругой своей на островах Вак-Вак.
Эти слова матери внезапно освежили веера души Гассана, он сейчас же встал и сказал матери:
— Я уезжаю на острова Вак-Вак.
А затем подумал: «Да где же они могут находиться, эти острова, имя которых похоже на крик хищной птицы? На Индийских или Синдских морях, Персидских или Китайских?»
И чтобы узнать об этом, он вышел из дома, несмотря на то что все казалось ему черным и безнадежным, и пошел к ученым и книжникам при дворе халифа и у всех у них стал спрашивать, не известны ли им моря, где находятся острова Вак-Вак. И все отвечали:
— Мы этого не знаем. И никогда не слыхали мы о таких островах.
Тогда Гассан снова пришел в отчаянье и воротился домой, подавленный горем. И, упав наземь, сказал он матери своей:
— О мать моя, не на острова Вак-Вак следует мне ехать, а туда, где расположилась мать коршунов![46]
И залился он слезами, зарыв голову в ковер. Но, вдруг поднявшись, он сказал матери:
— Аллах внушил мне мысль вернуться к семи принцессам, зовущим меня братом, и спросить у них о пути к островам Вак-Вак!
И, не медля ни минуты, он простился с несчастной матерью, смешав свои слезы с ее слезами, и сел опять на верблюда, которого еще не успел отпустить после своего возвращения. И прибыл он благополучно во дворец семи сестер на Горе облаков.
Увидев его, сестры обрадовались живейшею радостью. Они целовали его, кричали от счастья и приветствовали его. Когда же дошла очередь поцеловать брата до Нераспустившейся Розы, она глазами любящего сердца своего заметила, какая перемена произошла в лице Гассана и какое смятение наполняет душу его. И, ни о чем не спрашивая, она залилась слезами у него на плече. И Гассан плакал вместе с нею, потом сказал ей: