Тот, который держал Гассана, подошел к царю и сказал ему:
— О царь наш, вот птичка, которую я поймал за лапку и принес тебе, потому что у нее красивый голосок. Она приятно щебечет.
И, слегка ударив Гассана по носу, он сказал ему:
— Спой-ка что-нибудь царю!
Гассан, не понимая языка, на котором говорил великан, подумал, что настал его последний час и стал отбиваться, крича:
— Ах, кто меня спасет? Ах, кто избавит меня?
Царь же, услышав его голос, затрясся от радости и сказал великану:
— О Аллах! Она прелестна! Ее надо сейчас же отнести моей дочери, она восхитится ею! — И прибавил он, повернувшись к великану: — Да скорей посади ее в клетку и повесь ее в комнате дочери моей, возле ее кровати, чтобы птичка развлекала ее своим пением и щебетаньем!
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И скорей посади ее в клетку да повесь ее в комнате дочери моей, около ее кровати, чтобы птичка развлекала ее своим пением и щебетаньем!
Тогда великан поспешил посадить Гассана в клетку и поставил ему туда две большие чашки: одну для пищи, другую для воды. И просунул ему в клетку две жердочки, чтобы он мог петь и прыгать вволю; и отнес он клетку в комнату царской дочери и повесил птичку у изголовья ее кровати.
Когда царская дочь увидала Гассана, она восхитилась лицом его и красивыми формами его и стала ласкать его и всячески баловать. И чтобы приручить, говорила нежным голосом, хотя Гассан не понимал ничего из ее речи.
Но так как он видел, что она не желает ему зла, то пытался внушить ей жалость к своей участи, плакал и стенал. А царевна каждый раз принимала его стоны и вздохи за стройное пение, и нравилось оно ей чрезвычайно. И в конце концов почувствовала она к нему необыкновенное влечение; и не могла расставаться с ним ни днем ни ночью.
И чувствовала она, что все существо ее волнуется от приближения к нему.
И часто делала она ему разные знаки, но он ничего не понимал. И вот однажды царевна вынула Гассана из клетки, чтобы вычистить ее, а ему переменить одежду.
И когда она раздевала его, то увидела, — о великое открытие! — что он вовсе не был лишен того, что было у гигантов отца ее, хотя все это было чрезвычайно маленького размера. И она подумала: «Клянусь Аллахом! Я впервые вижу птицу с такими частями тела!» И она принялась тискать Гассана, и поворачивать его, и переворачивать во все стороны, удивляясь с каждым мгновением тому, что в нем обнаруживала. И Гассан был в ее руках точно воробей в руках охотника. А юная великанша, увидев, что под ее пальцами его огурец превращается в кабачок, так рассмеялась, что опрокинулась на спину. И она воскликнула:
— Какая удивительная птица! Он поет, как птицы, и ведет себя с женщинами так же галантно, как гигантские мужчины!
И так как она хотела воздать ему должное за выказанное уважение, то поставила его против себя и принялась ласкать его повсюду, словно бы он был мужчиной, делая ему тысячу предложений, но не словами, потому что птичка не могла их понять, а жестами и движениями, так чтобы он вел себя с ней так же, как воробей со своей воробьихой.
И с того часа Гассан сделался петушком для царской дочери.
Но, несмотря на то, что его ласкали и баловали, словно птичку, и что он пользовался всеми достоинствами великанши, и ему хорошо жилось в клетке, куда царевна-великанша запирала его каждый раз после того, как заканчивала свое дело с ним, Гассан был угрюм, ибо не забывал супруги своей Сияние, дочери царя царей Джиннистана, и островов Вак-Вак — цели своего путешествия, которая, как он знал, была уже близка.
Чтобы выйти из затруднительного положения, он бы охотно обратился к волшебному барабану и к данному ему мудрецом пучку волос, но, переменяя ему платье, дочь царя великанов отняла у него эти драгоценные предметы; и, как он ни просил возвратить их ему, причем делал все знаки и движения, принятые у арабов, она ничего не понимала и каждый раз думала, что он требует от нее совокупления. И каждый раз, как он требовал барабан, великанша отвечала ему совокуплением, и каждый раз, как он просил отдать ему пучок волос, он принужден был совокупляться с нею, так что, по правде говоря, через несколько дней он пришел в такое состояние, что боялся подать малейший знак, сделать какое бы то ни было движение, опасаясь в ответ действий ужасной великанши.
Вот что было с ним.
И положение Гассана не изменялось; он худел и желтел в своей клетке, не зная, на что решиться. Но однажды великанша после удвоенных ласк заснула и выпустила его из объятий своих. Гассан тотчас же бросился к сундуку, где лежали его вещи, взял пучок бороды и сжег один из волосков, мысленно призывая Али Отец Перьев. И вот…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Однажды великанша после удвоенных ласк заснула и выпустила его из объятий своих. Гассан бросился к сундуку, где лежали его вещи, взял пучок бороды и сжег один из волосков, мысленно призывая Али Отец Перьев. И вот задрожал дворец, и одетый во все черное шейх вышел из-под земли и стал перед Гассаном, который бросился на колени. И шейх спросил его:
— Что тебе нужно, Гассан?
А молодой человек сказал ему:
— Умоляю тебя, не шуми, она проснется! И тогда я пропаду и буду петушком в ее руках! — И показал он ему пальцем на спящую великаншу.
Тогда шейх взял его за руку и тайной силой своей вывел из дворца. А затем сказал ему:
— Расскажи мне, что случилось с тобою.
И рассказал ему Гассан все, что делал со времени прибытия своего в Землю Белой Камфоры, и прибавил:
— Клянусь Аллахом, если бы я хотя бы один день еще остался при этой великанше, душа моя вышла бы у меня из носа!
Шейх же сказал ему:
— Я предупреждал тебя, однако, о том, что тебе придется испытать. Но это только начало. К тому же, о дитя мое, я должен в последний раз посоветовать тебе возвратиться, потому что на островах Вак-Вак волосы мои потеряют свою силу и ты будешь предоставлен только самому себе.
А Гассан ответил:
— Все равно я должен идти искать жену мою! И у меня останется еще этот волшебный барабан, который может служить мне в случае опасности и выводить меня из затруднения.
Шейх Али взглянул на барабан и сказал:
— А, узнаю его. Это барабан, принадлежавший Бахраму Гебру, одному из прежних учеников моих, единственному уклонившемуся от путей Аллаха! Но, о Гассан, знай, что и этот барабан не поможет тебе на островах Вак-Вак, где становятся бессильными все чародейства и где джинны, обитатели островов, повинуются одному лишь царю своему!
И сказал Гассан:
— Тот, кому суждено жить десять лет, не умрет на девятом году. Если судьбе угодно, чтобы я умер на этих островах, то пусть так и будет. Поэтому, умоляю тебя, достопочтенный шейх, укажи мне туда путь!
Тогда вместо всякого ответа шейх Али взял его за руку и сказал ему:
— Закрой глаза и открой их!
И закрыл Гассан глаза, потом тотчас же снова открыл их. И все исчезло: и шейх Отец Перьев, и дворец царской дочери, и Земля Белой Камфоры. И увидел он себя на берегу моря, где гальки были самоцветными камнями разных цветов. И не знал он, те ли это острова.
Не успел Гассан повернуться, как из прибрежных камней и морской пены появились стаи больших белых птиц и затемнили небо густой и низкой тучей. И вся стая налетела на него вражеским вихрем, грозно стуча клювами и махая крыльями; и из горла всех этих пернатых вылетел глухой, тысячу раз повторяемый крик, в котором Гассан различил наконец слоги: «Вак-Вак!» — название этих островов.
Тогда понял он, что находится на этой запретной земле и что птицы смотрели на него как на непрошеного гостя и старались отбросить его к морю. И побежал Гассан и спрятался в пещеру, находившуюся неподалеку, и принялся обдумывать положение свое.
Вдруг услышал он глухой рокот под ногами и почувствовал, что земля дрожит под ним; и прислушался он, затаив дыхание, и увидел вдали другое разраставшееся облако, из которого постепенно выступали, блестя на солнце, концы копий, верхушки шлемов и воинские доспехи. Амазонки! Куда скрыться от них? И бешено скакали они, сыпались, как град с неба, сверкали, как молния, и в мгновение ока приблизились к нему. То были выстроенные чудовищным четырехугольником воительницы, сидевшие на рыжеватых кобылицах; кобылицы были цвета чистейшего золота, с длинными хвостами, мощными поджилками; высоко и свободно несли они поводья и были быстрее северного ветра, когда с непреодолимою силою дует он с моря.
Вооруженные как для битвы, воительницы держали каждая по тяжелой сабле на боку, по длинному копью в одной руке и по множеству страшного оружия в другой; а под их бедрами было по четыре страшных дротика.
Когда эти воительницы внезапно увидели Гассана, стоявшего у входа в пещеру, они все вдруг остановили своих бешено скакавших кобылиц. И вся масса копыт, упершись в песок, подняла целое облако прибрежных мелких камней и глубоко погрузилась в песок. И широкие ноздри трепетавших от бега животных дрожали в лад с трепетавшими ноздрями воительниц; а открытые лица, смотревшие из-под шлемов, были прекрасны, как луны; а округлые и тяжелые крупы их продолжали рыжие крупы кобылиц и сливались с ними. А длинные волнистые волосы, темные, светлые и черные, смешивались с волосами хвостов и грив. А металлические шлемы и изумрудные панцири переливались на солнце, как чудовищные драгоценные украшения, и сверкали, не сгорая.
Тогда из середины этого светозарного четырехугольника вышла амазонка ростом выше остальных…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Тогда из середины светозарного четырехугольника вышла амазонка ростом выше остальных; лицо ее было совершенно скрыто опущенным забралом, а высокая грудь ее блестела под золотой кольчугой, петли которой были чаще чешуек крыльев саранчи. Она вдруг остановила свою кобылицу в нескольких шагах от Гассана. Не зная, враждебно или гостеприимно расположена она к нему, он бросился к ее ногам, лицом в пыль, а потом поднял голову и сказал ей: