А когда наступила
она сказала:
Но, услышав эти слова, Гарун аль-Рашид пришел в чрезвычайное изумление, ибо он никогда не подписывал подобного приказа и уже больше года не катался по реке. Он посмотрел на Джафа-ра, спрашивая его глазами, что могло означать это распоряжение. Но Джафар, не меньше удивленный, чем сам халиф, повернулся к старому лодочнику и сказал ему:
— О шейх, вот тебе два динара. Только поскорее усади нас в твою лодку и спрячь нас под один из тех сводчатых навесов, которых немало на реке, чтобы мы могли, никем не замеченные, видеть проезд халифа и его свиты.
Старик после долгих колебаний решился в конце концов принять их предложение и, усадив их одного за другим в своей лодке, отвез под сводчатый навес и набросил на них черное покрывало, чтобы никто не мог заметить их.
Как только они устроились таким образом, они увидели приближающееся судно, которое было освещено мерцающими факелами и светильниками, в которых пылали кусочки алоэ, подбрасываемые туда молодыми невольниками в красных атласных платьях, в желтых мантиях, накинутых на плечи, с белыми кисейными шарфами на головах. Одни из них стояли на носу, другие на корме. И они поднимали факелы и светильники, выкрикивая от времени до времени свой приказ. А на обоих бортах судна стояли, выстроившись, двести мамелюков, окружив расположенное посередине судна возвышение, на котором на пышном золотом троне сидел прекрасный юноша в одежде из черного сукна, богато вышитой золотом; по правую руку от него стоял человек, который удивительно походил на Джафара, а по левую руку, с обнаженным мечом, — другой человек, который совершенно походил на Мас-рура, между тем как внизу, у возвышения, сидели в наилучшем порядке двадцать певиц и столько же исполнительниц на разных музыкальных инструментах.
При виде этого аль-Рашид воскликнул:
— Джафар!
Визирь ответил:
— Слушаю тебя, о эмир правоверных!
И тот сказал:
— По всей вероятности, это один из сыновей наших — аль-Мамун или же аль-Амин. А те двое, которые стоят возле него… Не правда ли, они удивительно походят один на тебя, а другой — на моего меченосца Масрура? А все те, которые сидят внизу у возвышения, чрезвычайно похожи на моих певиц и танцовщиц? Что же ты думаешь обо всем этом, Масрур? Я чувствую, что ум мой находится в страшном замешательстве.
Джафар же ответил:
— И я также, о эмир правоверных!
В это время освещенное судно успело уже удалиться, и старый лодочник, избавившийся от страха, воскликнул:
— Наконец-то! Теперь мы в безопасности! Никто нас не заметил!
И он вышел из-под навеса и направился со своими тремя пассажирами к берегу. Когда все они вышли из лодки, халиф повернулся к старику и спросил:
— О шейх, так ты говоришь, что халиф каждую ночь катается по реке на своем ярко освещенном судне?
Тот ответил:
— Да, господин мой, и уже больше года.
Он сказал:
— О шейх, мы чужестранцы и находимся здесь проездом; и мы любим развлекаться разными зрелищами и любоваться красивыми вещами. Итак, хочешь ли ты взять эти десять динаров и ждать нас завтра тут же в это же время?
Он отвечал:
— Люблю и уважаю!
Тогда халиф и оба его спутника простились с ним и возвратились во дворец, не переставая толковать о странном приключении.
На другой день халиф, после того как весь день провел в своем диване, принимал визирей и придворных, эмиров и полководцев, и рассматривал текущие дела, и творил суд, и произносил обвинительные и оправдательные приговоры, удалился в свои покои, чтобы переодеться купцом; вместе с Джафаром и Масруром он вышел из дворца и немедля подошел к берегу, где дожидался их старый лодочник. И они все трое уселись в лодку и опять уплыли под тот же навес, ожидая появления освещенного судна.
Несколько минут спустя под звуки музыкальных инструментов показалось судно, заливавшее воду ярким светом огней.
Несколько минут спустя под звуки музыкальных инструментов показалось судно, заливавшее воду ярким светом огней. И они увидели тех же людей, которые были на нем накануне, и то же количество мамелюков, и тех же пассажиров; посреди них сидел на возвышении между удивительным Джафаром и удивительным Масруром удивительный юноша-халиф.
При виде этого аль-Рашид сказал Джафару:
— О визирь, я вижу тут такие вещи, которым я никогда не поверил бы, если бы не видел их собственными глазами!
Потом он сказал лодочнику:
— О шейх, возьми еще эти десять динаров и вези нас по следам их судна; не бойся ничего, потому что они не увидят нас, так как они залиты светом, а мы будем скрыты в потемках. Мы хотим только насладиться прекрасным зрелищем этой иллюминации на воде.
И старый лодочник взял эти десять динаров, трепеща от страха, и бесшумно начал грести, держась следа судна и остерегаясь попадать в освещенный круг.
В эту минуту своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Мы хотим только насладиться прекрасным зрелищем этой иллюминации на воде.
И старый лодочник взял эти десять динаров, трепеща от страха, и бесшумно начал грести, держась следа судна и остерегаясь попадать в освещенный круг.
Таким образом они подъехали к парку, который спускался по откосу к самой реке; судно пристало к берегу, и удивительный халиф и вся его свита высадились с него под звуки музыкальных инструментов и вошли в парк. Когда судно отдалилось, старый лодочник причалил к берегу, чтобы высадить своих трех пассажиров. Ступив на землю, они смешались с толпой людей, державших в руках зажженные факелы и окружавших удивительного халифа.
И вот в то время как они шествовали в толпе, они были замечены некоторыми мамелюками, которые тотчас же схватили их и привели к странному молодому человеку, который сказал им:
— Каким образом попали вы сюда и что вам нужно здесь?
Они отвечали:
— О господин наш, мы иностранные купцы, прибыли только сегодня и пришли сюда, не зная, что вход в этот сад воспрещен. И мы шли совершенно спокойно в толпе, когда ваши люди схватили нас и предали в твои руки, хотя мы не догадываемся даже, в чем нас обвиняют!
Он сказал:
— Если вы чужие в Багдаде, ничего не бойтесь, а не то я бы, разумеется, велел отрубить вам головы!
Потом он обратился к своему визирю и сказал ему:
— Пусть они идут с нами. Они сегодня будут нашими гостями.
Тогда они последовали за остальными и таким образом прибыли во дворец, который своим великолепием мог сравниться только с дворцом эмира правоверных. И они вошли в пышную залу, пол которой был покрыт желтым шелковым ковром; и удивительный халиф, опустившись на золотой трон, пригласил всех остальных усесться вокруг него. Вслед за тем подали угощение; и все принялись есть и потом не преминули вымыть себе руки; потом скатерть была уставлена напитками, и все один за другим пили из одного кубка. Но когда очередь дошла до халифа Гаруна аль-Рашида, он наотрез отказался пить. Тогда удивительный юноша-халиф обернулся к Джа-фару и спросил его:
— Почему же товарищ твой не хочет пить?
Тот ответил:
— Он уже давно не пьет, о господин мой!
А первый сказал:
— В таком случае я велю подать ему другой напиток!
И он тотчас же повелел принести сосуды, наполненные яблочным шербетом, и предложил его аль-Рашиду, который с видимым удовольствием принял это угощение.
И едва только напитки успели оказать свое действие, удивительный халиф ударил три раза по столу золотой палочкой, которую он держал в руках, и тотчас же обе половинки широкой двери в глубине залы распахнулись, и в залу вошли два негра, держа на плечах ложе из слоновой кости, на котором сидела белая молодая невольница, лицо которой сияло, точно солнце. Поставив свою ношу перед своим господином, они отступили несколько назад и остановились в неподвижности. Тогда невольница взяла лютню, настроила ее и стала играть вступление на двадцать четыре различных манера и с таким искусством, что присутствующие обезумели от восторга. Потом она вернулась к первой манере исполнения и спела так:
Ты далеко от меня, мой милый,
Как утешить тебя? Ведь сердце мое
Страдает в разлуке.
Судьба разделила влюбленных,
И пуст этот дом, где раньше звучали
Песни любви и счастья…
Когда удивительный халиф услышал эту песню, он громко вскрикнул, разорвал свою великолепную одежду, усеянную алмазами, рубашку и другие одежды и лишился чувств. И мамелюки его поспешили набросить на него атласное одеяло, но не настолько быстро, чтобы халиф, Джафар и Масрур не успели заметить, что тело молодого человека носит следы ударов палкой и кнутом.
При виде этого халиф сказали Джафару:
— Клянусь Аллахом, как досадно, что столь прекрасный юноша несет на своем теле знаки, свидетельствующие самым очевидным образом о том, что мы имеем дело с каким-нибудь разбойником или с преступником, бежавшим из тюрьмы!
Но мамелюки успели уже облачить своего господина в новое платье, еще великолепнее первого; и юноша опять сел на трон свой как ни в чем не бывало. И он заметил, что трое приглашенных разговаривают вполголоса, и сказал им:
— К чему этот заговорщический вид и этот шепот?
И Джафар ответил:
— Мой товарищ только что говорил мне, что он объехал все страны и посетил много знаменитых людей и царей, но нигде не встречал человека столь великодушного, как наш хозяин. Он действительно почувствовал изумление, видя, что ты разорвал платье, стоящее не менее десяти тысяч динаров. И он цитировал мне эти стихи в твою честь…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Цитировал мне эти стихи в твою честь: