Это щедрость сама
Создала этот дом
Между рук твоих, царь.
Он желанный приют.
И коль скоро она
Пожелает закрыть
Его двери для нас,
Твои руки его
Вновь откроют тотчас.
Услышав эти слова, молодой человек обрадовался и приказал выдать Джафару тысячу динаров и платье, столь же великолепное, как то, которое он разорвал на себе. И все опять принялись пить и забавляться.
Но аль-Рашид, который не мог успокоиться, после того как увидел следы ударов на теле молодого человека, сказал Джафару вполголоса:
— Попроси у него объяснения этого обстоятельства.
А Джафар ответил:
— Лучше будет, если мы умерим наше нетерпение и не покажемся нескромными.
Но халиф сказал ему:
— Клянусь головой моей и могилой Аббаса, если ты не спросишь его сейчас же об этом, то ты должен будешь проститься со своей душой, как только мы вернемся во дворец!
В эту минуту молодой человек повернулся к ним и, заметив, что они перешептываются, спросил их:
— О чем это вы перешептываетесь так таинственно?
Джафар отвечал:
— У нас одно хорошее на языке, о господин наш!
Тот продолжал:
— Умоляю вас именем Аллаха, сообщите мне то, что вы говорили, не утаивая ничего!
И Джафар сказал:
— Товарищ мой заметил на твоем теле, о господин мой, рубцы и следы ударов палкой и кнутом. И это обстоятельство повергло его в крайнее изумление. И он страстно желает узнать, благодаря какому приключению господин наш халиф был подвергнут такому испытанию, совершенно не соответствующему его высокому сану и его великой власти.
При этих словах молодой человек улыбнулся и сказал:
— Хорошо, так как вы чужестранцы, я согласен открыть вам причину всего этого. Впрочем, история моя так необычайна и настолько полна чудес, что, если бы она была записана иглою в уголке глаза, она послужила бы уроком тому, кто внимательно прочитал бы ее.
Потом он сказал:
— Знайте, о господа мои, что я не халиф, не эмир правоверных, а просто сын главы синдиката багдадских ювелиров. Зовут меня Мухаммед ибн Али. Отец мой, умирая, оставил мне в наследство много золота, серебра, жемчуга, рубинов, смарагдов, разных драгоценностей и золотых изделий; кроме того, он оставил мне строения, земли, виноградники, сады, лавки и склады товаров; и он оставил мне этот дворец со всеми живущими в нем невольниками и невольницами, стражами и слугами, юношами и молодыми девушками.
И вот однажды, когда я сидел в моей лавке среди моих невольников, торопившихся исполнить мои приказания, у дверей лавки остановилась молодая девушка, которую сопровождали еще три другие молодые девушки, и все были подобны лунам. И она сошла со своего богато разукрашенного мула, вошла в мою лавку и села, между тем как я встал из уважения к ней; потом она спросила меня:
— Ведь ты ювелир Мухаммед ибн Али, не правда ли?
Я отвечал:
— Да, госпожа моя, и я раб твой, готовый служить тебе!
Она сказала мне:
— Найдется ли среди твоих драгоценностей какая-нибудь красивая вещица, которая могла бы удовлетворить моему вкусу?
Я сказал ей:
— О госпожа, я сейчас принесу тебе все, что есть лучшего в моей лавке, и передам все в твои руки. И если что-нибудь из этого понравится тебе, то не будет более счастливого человека, как твой покорный раб; если же ни одна из этих вещей не порадует твоего взора, то я до конца жизни буду оплакивать печальную судьбу мою.
Вы должны знать, о господа, что именно в это время у меня в лавке было сто драгоценных ожерелий чудесной работы, и я поспешил принести их и разложил перед нею. Она долго рассматривала их одно за другим с более тонким пониманием, чем можно было ожидать; потом она сказала мне:
— Покажи мне что-нибудь лучше этого!
Тогда я вспомнил о маленьком ожерелье, за которое отец мой заплатил когда-то сто тысяч динаров и которое я хранил в драгоценном ящичке, оберегая его от любопытных взоров. И я встал и принес этот ящичек, соблюдая тысячу предосторожностей, и открыл его с разными церемониями перед молодой девушкой, говоря при этом:
— Не думаю, чтобы нашлось что-нибудь подобное этому у царей или султанов, как у малых, так и у великих.
Когда молодая девушка окинула взглядом это ожерелье, она испустила крик радости и воскликнула:
— Вот чего я тщетно желала всю жизнь! — Потом она спросила: — Сколько стоит оно?
Я ответил:
— Покойный отец мой заплатил за него сто тысяч динаров. Если оно нравится тебе, о госпожа моя, я буду счастлив предложить его тебе даром!
Она посмотрела на меня, улыбнулась мне и сказала:
— К той цене, которую ты назначил, я прибавлю еще пять тысяч динаров как проценты на затраченный капитал, и тогда ожерелье будет моей собственностью.
Я ответил:
— О госпожа моя, ожерелье и его владелец и теперь составляют твою собственность и находятся в руках твоих. Больше мне нечего прибавлять!
Она опять улыбнулась и сказала:
— Цена уже назначена мною, но я прибавляю, что буду вечной твоей должницей из благодарности.
Проговорив эти слова, она быстро встала, вскочила на своего мула с удивительной легкостью, не прибегая к помощи своих спутниц; уезжая, она сказала мне:
— О господин мой, не хочешь ли сейчас же отправиться со мной в мой дом с этим ожерельем и получить за него деньги? Верь мне, что для меня этот день благодаря тебе сделался слаще молока!
И я, не желая противоречить ей, приказал моим слугам запереть лавку и последовал за молодой девушкой до самого ее дома.
В эту минуту своего рассказа Шахерезада увидела, что близится утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
И последовал за молодой девушкой до самого ее дома. Тут я передал ей ожерелье, после чего она отправилась в свои покои, попросив меня присесть на скамье у входных дверей и дожидаться там прихода менялы, который должен был выплатить мне сто тысяч динаров с процентами.
В то время как я сидел на скамье, вышла молодая служанка, которая сказала мне:
— О господин мой, потрудись войти в переднюю, так как сидеть у входных дверей не подобает людям твоего звания.
И я встал и прошел в переднюю, и опустился на скамейку, покрытую зеленым бархатом, и дожидался так некоторое время.
Потом ко мне вошла вторая служанка и сказала мне:
— О господин мой, госпожа моя просит тебя войти в приемную залу, где ты можешь отдохнуть до прибытия менялы.
И я повиновался и последовал за молодой девушкой в приемную залу; и не успел я войти, как в глубине залы поднялся тяжелый занавес, и четыре молодые невольницы внесли золотой трон, на котором сидела молодая девушка с лицом, прекрасным, как луна во время полнолуния, и с ожерельем на шее.
При виде ее непокрытого лица я почувствовал, что разум мой омрачился и сердце усиленно забилось. Но она сделала знак слугам своим удалиться, приблизилась ко мне и сказала:
— О свет моего глаза, разве всякое прекрасное существо должно поступать с такой жестокостью по отношению к той, которая любит его?
Я отвечал:
— Красота вся в тебе одной, а остатки ее, если только были они, распределены между другими смертными!
Она сказала мне:
— О ювелир Мухаммед ибн Али, знай, что я люблю тебя и что я воспользовалась этим средством только для того, чтобы заставить тебя прийти в мой дом.
И, проговорив эти слова, она наклонилась ко мне и прижала меня к себе, не спуская с меня своих томных глаз. Тогда я, крайне взволнованный, обхватил ее голову руками и осыпал ее поцелуями; и она отвечала поцелуями на мои поцелуи и прижимала меня к своим упругим грудям, так что у меня перехватило дыхание.
И тогда я понял, что не должен отступать, и я хотел выполнить то, что следовало. Но когда ребенок, совершенно проснувшись, смело потребовал своей матери, она сказала мне:
— Что ты хочешь сделать, о господин мой?
Я же ответил:
— Открыть, чтобы освободить и себя!
Она же сказала мне:
— Вряд ли ты сможешь так просто это сделать, поскольку дом мой еще не открыт и дверь в него надо пробить. И знай теперь, что я девственница и что еще ни один мужчина не касался меня. И если ты полагаешь, что имеешь дело с какой-нибудь неизвестной женщиной, с одной из многих в Багдаде, то поспеши разувериться в этом. Знай же, о Мухаммед ибн Али, что я сестра великого визиря Джафара; я дочь Яхьи ибн Халида аль-Бармаки.
В глубине залы поднялся тяжелый занавес, и четыре молодые невольницы внесли золотой трон, на котором сидела молодая девушка.
Услышав эти слова, о господа мои, я вдруг почувствовал, что мой ребенок снова погрузился в глубокий сон, и я понял, как неприлично было с моей стороны слушать его призывы и хотеть успокоить его, прося помощи у юной девушки. И все же я сказал:
— О Аллах! О госпожа моя, не моя вина, если я хочу, чтобы мой малыш извлек выгоду из гостеприимства, оказанного его хозяину. Именно ты была достаточно добра со мной, чтобы приблизить меня к вратам твоего гостеприимства.
Она же ответила:
— Ты ни в чем не должен упрекать себя, напротив, если желаешь, ты достигнешь своих целей, но только законным путем. При помощи Аллаха все возможно! Я действительно полная госпожа над своими поступками, и никто не имеет права проверять их. Хочешь ли ты взять меня в качестве законной жены?
Я ответил:
— Конечно!
Тогда она послала за кади и свидетелями и сказала им:
— Вот Мухаммед ибн Али, сын покойного главы синдиката багдадских ювелиров Али. Он хочет жениться на мне и признает за мной в приданое это ожерелье, которое он отдал мне. Я принимаю это и изъявляю свое согласие.
И тотчас же был написан наш брачный договор, и после этого нас оставили одних. И невольники принесли нам напитки, кубки и лютни, и мы пили вдвоем, пока не прояснились души наши. Тогда она взяла лютню и запела:
Твой гибок стан, походка короля,