И он рассказал красильщику, погонщику и всей толпе свою историю со всеми подробностями и затем прибавил:
— Что же касается той, которую я должен осмотреть, то она здесь, за дверью.
При этих словах дверь тотчас же выломали и нашли за ней совершенно растерявшуюся молодую женщину, почти нагую, в одной только сорочке, тщетно старавшуюся прикрыть наготу своих удивительных бедер. И красильщик спросил ее:
— Ага! Незаконная дочь! Где же мать твоя, сводница?
Она ответила, совершенно смутившись:
— Мать моя уже давным-давно умерла. Что же до старухи, которая привела меня сюда, то это святая, находящаяся в услужении у господина моего, шейха Отец Плодородия.
При этих словах все присутствующие, и красильщик, несмотря на свое разорение, и погонщик, несмотря на похищение своего осла, и молодой купец, несмотря на пропажу своего кошелька и платья, разразились таким хохотом, что повалились все на спину.
После этого, поняв, что старуха надула их, все трое потерпевших решили отомстить ей; но прежде всего они подали платье растерявшейся молодой женщине, которая, одевшись, поспешила вернуться в дом свой, где мы скоро, по возвращении ее супруга из путешествия, и увидим ее.
Что же касается красильщика Хага Могамеда и погонщика, то они помирились, попросив друг у друга прощения, и отправились вместе с молодым купцом к вали города, эмиру Халеду, которому рассказали свои приключения, требуя отмщения злополучной старухе. Но вали ответил им:
— О люди добрые, что за сказки вы мне рассказываете?!
Они же ответили:
— О господин наш, клянемся Аллахом и жизнью головы эмира правоверных, что мы рассказываем тебе одну правду!
А вали сказал им:
— О люди добрые, как же могу я разыскать старуху среди всех старух Багдада?! Вы же знаете, что мы не можем посылать своих людей обыскивать гаремы и приподнимать покрывала женщин.
И они воскликнули:
— О, несчастье! Ах, лавка моя! Ах, мой осел! Ах, мой кошелек с тысячей динаров!
Тогда вали, сжалившись над ними, сказал им:
— О добрые люди, ступайте! Обойдите весь город и попытайтесь найти эту старуху и схватить ее! Я же обещаю вам, если это удастся, подвергнуть ее пытке и вынудить у нее признание!
И все трое, жертвы хитростей Далилы Пройдохи, вышли от вали и разошлись в разные стороны в поисках проклятой старухи.
И пока довольно о них. Но мы к ним еще вернемся.
Что же до старой Далилы Пройдохи, то она сказала дочери своей Зейнаб:
— О дочь моя, все это еще ничто! Я найду что-нибудь получше!
Но Зейнаб сказала ей:
— О матушка, я теперь боюсь за тебя!
Она ответила:
— Не бойся ничего, о дочь моя. Я как боб в стручке, не боюсь ни огня, ни воды.
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Полно, о дочь моя, ничего ее бойся. Я как боб в стручке, не боюсь ни огня, ни воды.
И она встала и, сняв с себя суфийские одежды, оделась в платье самой последней служанки из служанок вельмож и вышла из дому, размышляя о новых кознях, которые собиралась учинить в Багдаде.
Таким образом подошла она к удаленной улице, разубранной и изукрашенной во всю длину и ширину роскошными материями и разноцветными фонариками; и даже земля была там устлана богатыми коврами. И она услышала там голоса певиц, и рокот даффов[40], и удары звонких дарабук[41], и бряцанье цимбал. И она увидела у дверей разукрашенного дома рабыню, на плече у которой сидел маленький мальчик, одетый в восхитительные ткани серебряного и золотого бархата; и на голове у него красовался красный тарбуш[42], унизанный тремя рядами жемчужин, на шее висело золотое ожерелье с инкрустациями из драгоценных камней, а на плечи был накинут короткий плащ из парчи. И она узнала от любопытных и от гостей, которые входили и выходили, что дом этот принадлежит старейшине купцов Багдада и что ребенок этот — его ребенок. И она узнала еще, что старейшина имел также и дочь, девственно-чистую, но уже достигшую зрелости, помолвку которой и праздновали в этот день, и что это и было причиной всего этого убранства и украшений. А так как мать ребенка была весьма занята тем, чтобы принимать приглашенных дам и оказывать им подобающий почет и внимание в доме своем, то сдала ребенка, который мешал ей и каждый раз цеплялся за ее платье, на попечение этой молодой рабыни, поручив ей забавлять его и играть с ним, пока не разъедутся гости.
И вот как только старая Далила увидела этого ребенка, сидящего на плече рабыни, и разузнала все это о его родителях и о совершавшемся торжественном обряде, она сказала себе: «О Далила, вот что предстоит тебе совершить немедля: захватить этого ребенка, похитив его у этой рабыни».
И она приблизилась, восклицая:
— О, какой позор, что я так запоздала с приходом к достойной супруге старейшины купцов! — И, обратясь к молодой рабыне, которая была недалекого ума, она сказала ей, кладя ей в руку мелкую фальшивую монету: — Вот тебе динарий за труды! Поднимись к своей госпоже, о дочь моя, и скажи ей: «Твоя старая кормилица Умм аль-Хайр весьма радуется за тебя благодаря той признательности, которую чувствует за все твои благодеяния. И поэтому в день великого торжества она придет навестить тебя вместе с дочерьми своими и не преминет вложить согласно обычаю щедрые дары в руки всех приближенных женщин».
Рабыня же ответила:
— Добрая матушка, я бы охотно исполнила твое поручение, но мой юный господин, вот этот мальчик, всякий раз, как видит мать свою, тянется к ней и хватается за ее платье.
Она ответила:
— Так поручи его мне на то время, пока сбегаешь туда и вернешься обратно.
И рабыня взяла фальшивую монету и передала ребенка старухе, чтобы немедленно исполнить ее поручение.
Что же касается Далилы, то она поспешила улизнуть вместе с ребенком и зайти в темный переулок, где и сняла с него все надетые на него драгоценные вещи и сказала себе: «О Далила, это еще далеко не все. Если ты действительно самая хитрая из хитрых, то нужно суметь извлечь из этого мальчугана все, что только возможно, например отдав его в залог за какую-нибудь значительную сумму».
При этой мысли она вскочила и пошла в ювелирный ряд, где увидела в одной из лавок известного ювелира-еврея, сидевшего за своим прилавком; и она вошла в его лавку, говоря себе: «Вот как раз то, что мне нужно».
Когда еврей собственными глазами увидел, что она вошла в лавку, то посмотрел на ребенка, которого она несла, и узнал в нем сына старейшины купцов. Еврей же этот, хотя и был весьма богат, никогда не мог без зависти видеть, чтобы кто-нибудь из его соседей совершил продажу, если ему случайно не удавалось тоже продать что-либо в это же самое время. И потому, весьма обрадованный приходом старухи, он спросил ее:
— Что желаешь, о госпожа моя?
Она ответила:
— Ведь это ты и есть хозяин лавки, Изя-еврей?
Он ответил:
— Кен[43].
Она сказала:
— Сестра этого ребенка, дочь старейшины купцов, объявлена сегодня невестой, и как раз теперь происходит обряд помолвки. Так вот для нее понадобятся некоторые драгоценности, а именно: две пары золотых браслетов для ног, пара золотых браслетов для рук, пара жемчужных подвесок, золотой пояс филигранной работы, кинжал с зеленчаковой рукояткой, украшенный рубинами, и перстень с печатью.
И еврей поспешил немедленно достать все вещи, которые она спрашивала, цена которых равнялась в общем по меньшей мере тысяче динаров золотом.
И Далила сказала ему:
— Я беру все эти вещи с условием. Я отнесу их домой, и госпожа моя выберет то, что ей больше понравится, после чего я вернусь сюда и принесу тебе деньги в уплату за то, что она оставит себе. Но покамест я попрошу тебя оставить у себя этого ребенка и присмотреть за ним до моего возвращения.
Еврей ответил:
— Да будет все так, как ты желаешь!
И она взяла драгоценности и поспешила вернуться к себе домой.
Когда юная Зейнаб Плутовка увидела, что мать ее вернулась, то сказала ей:
— Какой новый подвиг совершила ты теперь, о мать моя?
Старуха ответила:
— На этот раз очень скромный. Я удовольствовалась тем, что похитила и обобрала маленького сына старейшины купцов, а затем отдала его на хранение еврею Изе в качестве залога за драгоценности стоимостью в тысячу динаров!
Тогда дочь ее воскликнула:
— Нет более сомнений! На этот раз все кончено! Ты не сможешь более выходить из дому и расхаживать по Багдаду!
Она ответила:
— Все, что я сделала теперь, — ничто, меньше тысячной доли возможного. Но ты, дочь моя, не тревожься о судьбе моей.
Что же до недалекого ума молодой рабыни, то она вошла в приемную залу и сказала:
— О госпожа моя, твоя кормилица Умм аль-Хайр шлет тебе приветствие и пожелания свои и просит сказать, что она очень радуется за тебя и придет сюда вместе со своими детьми в день свадьбы и будет щедра ко всем твоим приближенным женщинам.
Госпожа спросила ее:
— Где же оставила ты своего юного господина?
Она ответила:
— Я оставила его с нею, боясь, чтобы он не прицепился к тебе. А вот золотая монета, которую она дала мне, чтобы передать певицам. — И она протянула монету главной певице, говоря: — Вот тебе на обновки!
И певица взяла монету и увидела, что она медная.
Тогда госпожа крикнула служанке:
— Ах, распутница! Ступай скорее к своему юному господину!
И рабыня поспешила сойти вниз, но не нашла там ни ребенка, ни старухи. Тогда она испустила громкий крик и упала ниц, в то время как все женщины сбегались сверху; и радость сменилась в их сердцах ужасным горем. Но в это самое время явился и сам старейшина, и супруга его с искаженным от волнения лицом поспешила довести до его сведения все, что здесь произошло. Он тотчас же отправился на поиски ребенка, сопровождаемый всеми своими гостями, багдадскими купцами, которые, со своей стороны, пустились на поиски по всем направлениям. И наконец после тысячи пересмотренных отроков старейшина нашел своего ребенка почти голым на пороге лавки еврея и, обезумев от радости и гнева, бросился на еврея, крича: