— Ах, проклятый! Что хотел ты сделать с сыном моим! И зачем отобрал ты у него все его платье?
А еврей, дрожа всем телом, ответил в крайнем изумлении:
— Клянусь Аллахом, о господин мой, я вовсе не нуждался в подобном залоге! Но старуха сама настояла на том, чтобы оставить его здесь, после того как взяла у меня на тысячу динариев драгоценностей для твоей дочери!
Старейшина, все более и более возмущаясь, воскликнул:
— Ах, проклятый, неужели ты думаешь, что у дочери моей мало драгоценностей, что она станет обращаться к тебе?! Поспеши возвратить мне одежды и украшения, которые ты отобрал у сына моего!
При этих словах еврей воскликнул в страхе:
— Помогите, о мусульмане!
Но как раз в эту минуту появились с разных сторон три первые жертвы: погонщик ослов, молодой купец и красильщик. И они осведомились о том, что случилось, и, узнав, в чем дело, ни на минуту не усомнились, что это была новая проделка злополучной старухи. И они воскликнули:
— Мы знаем эту старуху! Это мошенница, которая уже обманула нас раньше, чем вас.
И они рассказали свою историю присутствующим, которые были весьма ею поражены, и старейшина, видя, что делать нечего, воскликнул:
— Хорошо еще, что я нашел своего ребенка! Я не стану более жалеть о его пропавшем платье, раз оно является выкупом. Но я еще когда-нибудь потребую его у старухи!
И, не желая долее медлить вдали от дома, он поспешил к супруге своей, чтобы поделиться с нею своей радостью, что отыскал сына своего.
Что же касается еврея, то он спросил у троих обманутых:
— Куда же думаете вы теперь направить стопы свои?
Они ответили:
— Мы думаем продолжать наши поиски!
Он же сказал:
— Возьмите и меня с собой! — затем спросил: — Есть ли среди вас кто-нибудь, кто знал эту старуху до ее проделок?
Погонщик ответил:
— Я.
Еврей сказал:
— Тогда лучше нам идти не вместе и искать ее каждому отдельно, чтобы не обратить на себя ее внимания.
Тогда погонщик ответил:
— Это верно! А чтобы вновь сойтись, условимся сойтись в полдень в лавке цирюльника-магрибинца Хага Массуда!
И, договорившись о встрече, они пустились в путь, каждый порознь.
Но было предопределено судьбой, что погонщик первый должен был встретить старую Пройдоху…
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что близится утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И, договорившись о встрече, они пустились в путь, каждый порознь.
Но было предопределено судьбой, что погонщик первый должен был встретить старую Пройдоху, в то время как она рыскала по городу в поисках какого-нибудь нового предприятия. И вот как только погонщик увидел ее, он тотчас же узнал ее, несмотря на переодевание, и бросился на нее, крича:
— Горе тебе, старая развалина, засохшее дерево! Наконец-то я нашел тебя!
Она же спросила:
— Что с тобой, сын мой?
Он воскликнул:
— Осел мой! Отдай мне моего осла!
Она ответила ему растроганным голосом:
— Сын мой, говори потише и не открывай того, что Аллах скрыл под Своим покровом. Скажи мне, что ты требуешь? Осла своего или же вещи других людей?
Он ответил:
— Только своего осла.
Она сказала:
— Сын мой, я знала, что ты беден и потому вовсе не намеревалась лишить тебя твоего осла. Я оставила его для тебя у цирюльни-ка-магрибинца Хага Массуда, лавка которого находится вон там, как раз напротив. Я сейчас же отправлюсь к нему и попрошу его отдать мне осла. Подожди меня одну минутку.
И она поспешила к цирюльнику Хагу Массуду, чтобы предупредить его. Она вошла к нему с плачем, поцеловала у него руку и сказала:
— Увы мне![44]
Он спросил ее:
— Что с тобою, добрая тетушка?
Она ответила:
— Видишь ли ты сына моего, который стоит вон там, против твоей лавки? Он был по ремеслу своему погонщиком ослов. Но однажды он заболел: его всего прохватило сильным сквозняком, который испортил ему кровь, и от этого разум у него помутился, и он стал сумасшедшим. С тех пор он не перестает требовать своего осла. Как только он встает, он кричит: «Осел мой!» И когда ложится спать, он кричит: «Осел мой!» Проходя по улице, он тоже не перестает кричать: «Осел мой! Осел мой!»
Так вот один врач, лучший из врачей, сказал мне: «У сына твоего разум помутился и находится в большом расстройстве. И его ничем иным нельзя вылечить и привести в себя, как только вырвав оба задних коренных зуба и сделав прижигание на обоих висках посредством шпанских мушек или каленого железа».
Возьми же этот динарий за свои труды, позови его сюда и скажи: «Осел твой у меня. Иди сюда».
В ответ на это цирюльник сказал:
— Да не будь у меня маковой росинки во рту за целый год, тетушка, если я не сумею водворить осла его на место! — И тут же, обратясь к одному из своих подмастерьев, привычных ко всем работам по ремеслу, он сказал: — Поди накали докрасна два гвоздя. — Затем он крикнул погонщику ослов: — Эй! Сын мой, иди сюда! Осел твой у меня!
И в то время как погонщик входил в лавку, старуха вышла из нее и остановилась на пороге.
Но как только погонщик ослов вошел, цирюльник взял его за руку и провел в заднюю залу лавки, где, внезапно ударив его кулаком в живот и подставив подножку, повалил на пол, тогда как двое подмастерьев крепко-накрепко связали его по рукам и ногам, так что он не мог пошевелиться. Тогда сам цирюльник поднялся и всунул ему в горло пару клещей, похожих на клещи кузнеца, которые он употреблял для особенно упрямых зубов; затем одним сильным движением он сразу вырвал ему оба зуба. После чего, невзирая на все его вопли и корчи, взял щипцами один за другим накаленные докрасна гвозди и сильно прижег ему виски, призывая имя Аллаха для удачного излечения.
И когда цирюльник закончил эти две операции, он сказал погонщику:
— Йа Аллах! Мать твоя будет довольна мною! Я пойду позову ее, чтобы она могла убедиться в добросовестности моей работы и в твоем выздоровлении.
И пока погонщик ослов бился в руках подмастерьев, цирюльник вошел в лавку — лавка его была совершенно пуста, как будто все в ней было выметено сильным порывом ветра! Не осталось в ней ничего. Бритвы, ручные зеркала из перламутра, ножницы, медные утюги, тазы, рукомойники, салфетки, скамьи — все исчезло. Ничего, даже тени от всего этого не осталось. И старуха также исчезла. Ничего, даже духу от нее не осталось! И в довершение всего лавка была свежевыметена и помыта, как если бы ее только что сдали внаем.
При виде этого цирюльник в беспредельном бешенстве бросился в заднюю залу, схватил погонщика ослов за горло и стал трясти его, крича:
— Где мать твоя, сводница?
Несчастный погонщик, обезумев от боли и бешенства, ответил ему:
— А! Сын тысячи тряпок! Где моя мать?! Она покоится в мире у Аллаха!
Тогда цирюльник встряхнул его еще сильнее и закричал:
— Где мать твоя, старая блудница, которая привела тебя сюда и ушла, обокрав мою лавку?
Погонщик же, вздрагивая всем телом, собирался ответить, как вдруг в лавку вошли, возвращаясь со своих бесплодных поисков, остальные трое потерпевших: красильщик, молодой купец и еврей. И они увидели наступающих друг на друга цирюльника с вытаращенными глазами и погонщика с прижженными и вздувшимися в виде двух больших волдырей висками, с кровавой пеной на губах и висящими изо рта с обеих сторон вырванными зубами. Тогда они воскликнули:
— Что случилось?
И погонщик закричал во все горло:
— О мусульмане, защитите меня от этого поганца! — И он рассказал им, что случилось.
Тогда они спросили цирюльника:
— Для чего поступил ты так с этим погонщиком, о почтенный Массуд?
И цирюльник, в свою очередь, рассказал им, как лавка его оказалась опустошенной благодаря хитростям старухи. Тогда, не сомневаясь более, что злодеяние это совершено той же старухой, они воскликнули:
— Клянемся Аллахом! Виной всему проклятая старуха!
И все мало-помалу объяснились между собой и пришли к соглашению. Тогда цирюльник поспешил закрыть свою лавку и присоединился к четырем жертвам, чтобы помочь им в их поисках. Но бедный погонщик ослов не переставал стенать:
— Ах, мой осел! Ах, мои бедные зубы!
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И все мало-помалу объяснились между собой и пришли к соглашению. Тогда цирюльник поспешил закрыть свою лавку и присоединился к четырем жертвам, чтобы помочь им в их поисках. Но бедный погонщик не переставал стенать:
— Ах, мой осел! Ах, мои бедные зубы!
Долго бродили они по разным кварталам города, но вдруг на повороте одной улицы погонщик ослов — и на этот раз он был первый — увидел и узнал Далилу Пройдоху, хотя ни имени, ни жилища ее ни один из них по-прежнему не знал.
И как только погонщик заметил ее, он бросился к ней, крича:
— Вот она! Теперь она заплатит нам за все!
И они потащили ее к вали города, эмиру Халеду.
Придя к дворцу вали, они передали старуху стражникам и сказали им:
— Мы хотим видеть вали!
Те ответили:
— Он отдыхает. Подождите немного, пока он проснется.
И все пять истцов остались ждать во дворе, тогда как стражники передали старуху евнухам, чтобы запереть ее в одной из зал дворца до пробуждения вали.
Попав в гарем, старая Пройдоха сумела проскользнуть в покои супруги вали и после приветствий и целования рук сказала госпоже, которая была далека от всяких подозрений:
— О госпожа моя, мне бы очень хотелось видеть господина нашего вали!
Она же ответила:
— Вали отдыхает. А что тебе нужно от него?
Она сказала:
— Муж мой, который торгует мебелью и невольниками, поручил мне, уезжая, пять мамелюков, приказав продать их тому, кто больше даст за них. И как раз господин наш вали видел их у меня и предложил мне за них тысячу двести динариев, я же согласилась уступить их ему за эту цену. И вот я пришла теперь передать их ему.