Далила же ответила:
— О дочь чресл моих, я чувствую себя сегодня не совсем здоровой и рассчитываю на тебя, чтобы одурачить этих сорок и одного разбойников. Это вещь немудреная, и я не сомневаюсь в твоей ловкости.
Тогда Зейнаб, которая была молода, хороша собой и стройна, с темными глазами на очаровательном светлом лице…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила:
она сказала:
А это вещь немудреная, и я не сомневаюсь в твоей ловкости.
Тогда Зейнаб, которая была молода, хороша собой и стройна, с темными глазами на очаровательном светлом лице, тотчас же встала, оделась с большим изяществом и накинула на лицо свое легкое покрывало из шелковой кисеи, так чтобы блеск глаз ее стал более томным и чарующим. И, нарядившись таким образом, она подошла поцеловать мать свою и сказала ей:
— О матушка, клянусь девственной чистотой моей, что совершенно покорю тех сорок и одного и сделаю их своей игрушкой!
И она вышла из дому и отправилась на улицу Мустафы, и вошла в духан, который содержал Хаг Карим из Мосула.
Тут она прежде всего очень мило поприветствовала Хага Карима, хозяина духана, который был совершенно очарован этим, и он ответил ей еще более радушным приветствием. Тогда она сказала ему:
— Йа Хаг Карим, вот тебе пять динариев, если ты согласен уступить мне до завтра твою большую заднюю залу, куда я хочу пригласить некоторых друзей с условием, чтобы обычные посетители туда не входили.
Он ответил:
— Клянусь жизнью твоей, о госпожа моя, и жизнью прекрасных твоих очей, что согласен уступить тебе эту залу даром, обязав тебя только не жалеть напитков для своих гостей!
Она улыбнулась и сказала ему:
— Те, которых я приглашаю, подобны кувшинам, в которых горшечник забыл сделать дно. Вся твоя лавка по части напитков будет опустошена. Уж насчет этого будь спокоен.
И она тотчас отправилась домой, взяла осла, принадлежавшего погонщику ослов, и коня, похищенного у бедуина, навьючила на них матрасы, ковры, скамейки, скатерти, подносы, тарелки и прочую утварь и поспешно возвратилась в духан, где, разгрузив осла и лошадь, разместила привезенные вещи в нанятой ею большой зале. Затем она разостлала скатерти, расставила кувшины с питьем, чаши и кушанья, которые закупила, и, покончив с этим, пошла и встала у дверей духана.
Немного времени спустя после того как она вышла к дверям, она увидела вдали десять стражей Ахмеда Коросты, во главе которых выступал с самым суровым видом Айюб Верблюжья Спина. И направлялся он как раз к этой самой лавке вместе с остальными девятью и, в свою очередь, увидел прекрасную девушку, которая позаботилась приподнять как будто по нечаянности тонкое покрывало, закрывавшее лицо ее. И Верблюжья Спина был одновременно ослеплен и очарован юной прелестью и красотой ее и спросил:
— Что ты здесь делаешь, о девушка?
Она ответила, бросив на него исподлобья томный взгляд:
— Ничего. Жду судьбу свою! А ты не мукаддем ли Ахмед?
Он сказал:
— Нет, клянусь Аллахом! Но я могу заменить его, если дело идет о какой-нибудь услуге, которую ты ждешь от него, ибо я его подчиненный Айюб Верблюжья Спина и раб твой, о глазок газели!
Она снова улыбнулась ему и сказала:
— Клянусь Аллахом! О стражник, если бы вежливость и хорошие манеры нуждались в надежном убежище, то избрали бы вас сорок в качестве провожатых. Зайдите же сюда, добро пожаловать! Дружеский прием, который вы у меня найдете, будет лишь данью почтения таким милым гостям.
И она ввела их в приготовленную залу и, пригласив сесть вокруг больших подносов с напитками, стала угощать их вином, смешанным с сонным зельем. И потому едва только осушили они первые чаши, как все десять повалились на спину, точно пьяные слоны или почувствовавшие головокружение буйволы, и погрузились в глубокий сон.
Тогда Зейнаб вытащила их одного за другим за ноги и, навалив друг на друга в глубине залы, прикрыла их широким одеялом, задернула над ними большой занавес и, приведя все в порядок, снова вышла к дверям духана.
Вскоре появился второй отряд из десяти стражей и, также поддавшись очарованию темных глаз и светлого личика прекрасной Зейнаб, подвергся той же участи, что и предыдущий, а затем и третий, и четвертый отряды. А девушка, свалив их в кучу за большим занавесом, снова привела все в порядок в зале и вышла поджидать прибытия самого Ахмеда Коросты.
Недолго простояла она у дверей, когда показался верхом на коне, грозный, с глазами, мечущими молнии, и со взъерошенными, как шерсть голодной гиены, усами и бородой, сам Ахмед Короста. Подъехав к дверям, он соскочил с лошади и, привязав ее за узду к одному из железных колец, вделанных в стену духана, воскликнул:
— Где же они, все эти собачьи дети? Ведь я приказал им ждать меня здесь! Не видала ли ты их, о девушка?
Тогда Зейнаб покачивая своими бедрами, бросила нежный взгляд налево, потом направо, скромно улыбнулась и сказала:
— Кого это, о господин мой?
А Ахмед, у которого все внутри перевернулось от тех двух взглядов, которые бросила на него юная девушка и от которых забеспокоился его малыш — единственное его достоинство, — сказал улыбающейся девушке, как будто застывшей в своей наивной позе:
— О девушка, моих сорок стражей!
При этих словах Зейнаб, как будто охваченная вдруг чувством глубокого почтения, приблизилась к Ахмеду и поцеловала у него руку, говоря:
— О мукаддем Ахмед, правая рука халифа, сорок стражей твоих поручили мне передать тебе, что увидели в конце переулка старую Далилу, которую ты ищешь, и потому пустились в погоню за ней, не останавливаясь здесь; но они уверяли, что скоро вернутся назад вместе с ней, и тебе остается только подождать их в большой зале этого духана, где я сама буду прислуживать тебе своими глазами.
Тогда Ахмед Короста, предшествуемый девушкой, вошел в лавку, где, опьяненный прелестями Плутовки и побежденный ее хитростями, не замедлил осушить одну чашу за другой и свалился замертво под влиянием снотворного зелья, подмешанного в вино и оказавшего свое действие на его рассудок.
Тогда Зейнаб, не теряя времени, сняла с Ахмеда Коросты его платье и все, что на нем было надето, оставив его в одной сорочке и широких шальварах; затем она подошла к другим и обобрала их точно таким же образом. После чего она собрала всю свою утварь и все только что награбленные вещи, навьючила все это на лошадей Ахмеда Коросты и бедуина и на осла погонщика ослов и, обогащенная таким образом трофеями своей победы, вернулась беспрепятственно домой и передала все это матери своей Далиле, которая обняла ее, плача от радости.
Что же касается Ахмеда Коросты и его сорока спутников…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что забрезжил рассвет, и скромно умолкла.
А когда наступила:
она сказала:
И обогащенная таким образом трофеями своей победы, вернулась беспрепятственно домой и передала все это матери своей Далиле, которая обняла ее, плача от радости.
Что же касается Ахмеда Коросты и его сорока спутников, то они проспали два дня и две ночи, и когда наутро третьего дня пробудились от своего необычайного сна, то сначала не могли объяснить себе, каким образом сюда попали, и наконец после различных предположений убедились, что были обмануты и одурачены. Тогда они почувствовали себя очень пристыженными, особенно Ахмед Короста, который выказал такую самоуверенность в присутствии Гассана Чумы и которому было ужасно стыдно показаться на улице в том смешном наряде, в котором он оказался. Тем не менее он все же решился выйти из духана, и первый человек, попавшийся ему на дороге, был как раз сослуживец его Гассан Чума, который, увидав его в одной сорочке и шальварах и следовавших за ним сорок стражей в таком же наряде, понял с первого же взгляда, что с ними случилось и жертвами какого приключения они оказались. И, увидав это, Гассан Чума возликовал до крайних пределов ликования и запел следующие стихи:
Невинные красавицы мечтают,
Чтоб все мужчины были схожи меж собой.
Они не знают, что мы друг на друга
Тюрбанами своими лишь походим.
Одни из нас мудры, другие глупы
(И в небе ведь без блеска звезды есть),
Другие же жемчужинам подобны.
Орел и сокол падали не тронут,
Нечистый коршун трупами живет!
Пропев эти стихи, Гассан Чума подошел к Ахмеду Коросте и, сделав вид, что только сейчас узнал его, сказал:
— Клянусь Аллахом, мукаддем Ахмед, на Тигре бывает весьма свежо по утрам, и все вы совершаете большую неосторожность, выходя из дому в одной только сорочке и шальварах.
А Ахмед Короста ответил:
— Ну а ты, Гассан, еще тяжелее и холоднее умом, чем это утро! Никто не может избежать судьбы своей, а нам было суждено быть одураченными одной молодой девушкой. Не знаешь ли ты ее случайно?
Он ответил:
— Да, я знаю ее и ее мать! И если хочешь, я сейчас же пойду и арестую их.
Тот спросил:
— Как так?
Гассан ответил:
— Ты должен только явиться к халифу и в знак своей беспомощности потрясти своей цепью, а затем сказать ему, чтобы он поручил поимку старухи мне, Гассану Чуме.
Тогда Ахмед Короста, предварительно одевшись, отправился в диван вместе с Гассаном Чумой.
И халиф спросил его:
— Где же старуха, мукаддем Ахмед?
Он потряс своей цепью и ответил:
— Клянусь Аллахом! О эмир правоверных, я не смог найти ее! Мукаддем Гассан лучше исполнит это поручение. Он знает ее и утверждает даже, что старуха совершила все это только для того, чтобы заставить говорить о себе и привлечь внимание господина нашего халифа!
Тогда аль-Рашид обратился к Гассану и спросил его:
— Правда это, мукаддем Гассан? Ты знаешь старуху? И ты полагаешь, что все это она сделала лишь для того, чтобы заслужить мою благосклонность?