И упомянутый мамелюк был тотчас призван, и Абу Иуссуф сказал:
— Для того чтобы такое немедленное освобождение было законным, нужно, чтобы невольница эта вступила в законное супружество. Я теперь же выдам ее замуж за этого мамелюка, которой за условленное вознаграждения разведется с нею, не коснувшись ее.
И тогда только, о эмир правоверных, невольница эта сможет тебе принадлежать в качестве наложницы.
И он обратился к мамелюку и сказал ему:
— Согласен ли ты взять эту невольницу как законную супругу свою?
Он ответил:
— Согласен.
Тогда кади сказал ему:
— Брак заключен. Теперь вот тебе тысяча динариев. Разведись с нею.
Мамелюк ответил:
— Раз я женат законным браком, то я не желаю расторгать его, ибо невольница эта мне нравится.
Услышав этот ответ мамелюка, халиф сдвинул брови от гнева и сказал кади:
— Клянусь честью предков моих! Твое решение приведет тебя к виселице!
Но Абу Иуссуф, сохраняя спокойствие, сказал:
— Пусть господин наш халиф не тревожится отказом этого мамелюка, и пусть будет он уверен, что решение стало теперь легче, чем когда-либо. — Затем он прибавил: — Дозволь мне только, о эмир правоверных, распоряжаться этим мамелюком так, как если бы он был моим рабом.
Халиф сказал ему:
— Я позволяю тебе это. Он твой раб и собственность твоя.
Тогда Абу Иуссуф обратился к девушке и сказал ей:
— Я дарю тебе этого мамелюка и отдаю его тебе как купленного раба. Принимаешь ли ты его так?
Она ответила:
— Принимаю.
И Абу Иуссуф воскликнул:
— В таком случае брак, который он только что заключил с тобою, расторгнут сам собой. И ты разведена с ним, ибо так гласит брачный закон. Я разрешил это дело.
Услышав это, аль-Рашид вне себя от восторга поднялся, выпрямился во весь рост и воскликнул:
— О Абу Иуссуф! Нет подобного тебе во всем исламе!
И он велел принести ему большой поднос, полный золота, и просил принять его. Кади поблагодарил халифа, но не знал, как захватить с собой все это золото. Но вдруг он вспомнил о мешке с овсом, взятом для мула, и, приказав принести его, высыпал в него все золото с подноса и уехал.
История же эта доказывает нам, что изучение законов ведет к почестям и богатству. Да будет милосердие Аллаха над всеми ними!
Затем Шахерезада сказала:
АБУ НУВАС И КУПАНИЕ СЕТТ ЗОБЕЙДЫ
Рассказывают, что халиф Гарун аль-Рашид, который особенно горячей любовью любил супругу и двоюродную сестру свою Сетт Зобейду, велел устроить для нее в саду, предназначенном для нее одной, большой водоем, окруженный рощей густолиственных деревьев, где она могла купаться, вполне укрытая от взоров мужчин и от солнечных лучей густой непроницаемой листвой этой рощи.
Но вот однажды в очень жаркий день Сетт Зобейда пришла совсем одна в эту рощу, разделась на краю водоема и пошла в воду. Но она погрузила в воду лишь ноги до колен, боясь того содрогания, которое испытывает тело, окунувшись в воду все зараз, притом же она не умела плавать. Но чашей, которую захватила с собой, она обливала себе плечи маленькими струями, вздрагивая под влажной лаской свежести.
Халиф, видевший, как она направилась к бассейну, тихонько последовал за ней и, смягчая шум шагов своих, приблизился как раз в то время, когда она была уже раздета. И сквозь листву он принялся любоваться ее белоснежной наготою, но так как он опирался рукою на ветку, то ветка вдруг хрустнула, и Сетт Зобейда…
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что близок рассвет, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Но ветка вдруг хрустнула, и Сетт Зобейда, охваченная испугом, обернулась, поднеся обе руки, чтобы прикрыть свое самое главное от нескромных взглядов. Но это самое главное у Сетт Зобейды было столь значительно, что обе руки едва могли скрыть и половину этого, а поскольку от воды главное у нее было влажным и скользким, Сетт Зобейда не смогла удержать это в руках и предстала в совершенной своей наготе, и аль-Рашид, который до тех пор не наблюдал самое главное дочери своего дяди[6] в столь явном виде, был одновременно и восхищен и поражен ее громадностью и пышностью и поспешил удалиться крадучись, так же, как пришел. Однако это зрелище пробудило в нем вдохновение, и он почувствовал, что ему хочется сочинить стихи. И он начал с того, что придумал такую строку:
В бассейне чистое я видел серебро…
Но сколько он ни пытал ум свой, чтобы сложить следующие строки, ему не удалось не только закончить стих, но даже сочинить вторую строку, которая бы рифмовалась с первой; и он чувствовал себя очень несчастным и обливался потом, повторяя: «В бассейне чистое я видел серебро.» — и не мог придумать, как выйти из затруднения.
Тогда он решил призвать поэта Абу Нуваса и сказал ему:
— Посмотрим, сумеешь ли ты сочинить коротенький стих, первая строка которого была бы такой: «В бассейне чистое я видел серебро».
Тогда Абу Нувас, который, со своей стороны, тоже бродил поблизости от бассейна и видел всю вышеописанную сцену, ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
И к полному изумлению халифа, тотчас же сочинил следующие стихи:
В бассейне чистое я видел серебро,
Молочной белизной глаза мои упились.
Там юная газель пленила душу мне,
Пытаясь скрыть свое добро
Под тенью пышных бедер,
Но так и не смогла прикрыть его рукой.
О, почему не смог я стать струей,
Чтобы ласкать ее в тот миг,
Иль превратиться в рыбку на часок?!
Халиф не пытался узнать, каким образом Абу Нувас смог придать своим стихам такую точность изображения, и щедро вознаградил его, чтобы выразить ему свое удовольствие.
Затем Шахерезада прибавила:
— Но не подумай, о царь благословенный, что это остроумие Абу Нуваса было восхитительнее его очаровательной находчивости в следующем случае.
ИМПРОВИЗАЦИЯ АБУ НУВАСА
Однажды ночью халиф Гарун аль-Рашид, томимый упорной бессонницей, прогуливался в одиночестве по галереям дворца, когда заметил одну из своих невольниц, которую чрезвычайно любил, направляющуюся к отдельному своему флигелю. Он последовал за нею и проник в ее покои. Тут он обнял ее и стал ее ласкать и возиться с нею, так что наконец покрывало, ее окутывавшее, упало, и туника соскользнула с плеч ее.
При виде этого желание возгорелось в душе халифа, и он немедленно захотел овладеть ею, но она воспротивилась, говоря:
— Умоляю тебя, о эмир правоверных, отложим это до завтра, ибо сегодня вечером я не ожидала чести твоего прихода и совсем не приготовилась к нему. Но завтра, если будет угодно Аллаху, ты найдешь меня надушенной, и прелести мои будут благоухать на ложе.
Тогда аль-Рашид не стал настаивать и, удалившись, возобновил свою прогулку.
На следующий день в тот же час он послал начальника евнухов Масрура предупредить молодую девушку о предполагаемом посещении. Но молодая девушка, почувствовавшая себя в этот день не совсем здоровой и будучи утомлена и более дурно настроена, чем когда-либо, удовольствовалась тем, что ответила Масруру, напоминавшему ей об обещании, данном ею накануне, поговоркой:
— День стирает данные ночью слова.
В ту минуту, когда Масрур передавал халифу эти слова молодой девушки, вошли поэты Абу Нувас, аль-Ракаши[7] и Абу Мусаб. И халиф, обратившись к ним сказал:
— Пусть каждый из вас сочинит мне тут же какие-нибудь стихи, вставив туда такую строку: «День стирает данные ночью слова». Тогда первый, поэт аль-Ракаши, сказал:
Берегись, мое сердце, прекрасной, но неумолимой девушки,
которая не приходит сама и не любит посещений,
которая обещает свидание
и обещание не держит и оправдывается, говоря:
«День стирает данные ночью слова».
Затем Абу Мусаб вышел вперед и сказал:
Сердце мое несется к ней со всей возможной быстротою,
но она лишь смеется над пламенем его.
Глаза мои плачут и внутренности мои сгорают от желания,
но она лишь улыбается в ответ.
И если я напомню ей ее же обещание, она мне отвечает:
«День стирает данные ночью слова».
Последним выступил Абу Нувас и сказал:
О, как была она прекрасна в вечер тот в своем смущении!
И сколько было прелести в ее сопротивлении!
Опьяненный ночной ветерок тихо покачивал
стебель ее стана.
И склонилось невольно все тело ее,
на котором ярко рдели маленькие гранаты грудей ее…
Нежными играми, смелыми ласками руки мои откинули
окутывающее ее покрывало, и с плеч ее — о нежная
округлость жемчужины! — туника в тот миг соскользнула.
И она предстала предо мною почти нагая, в своей
наполовину спустившейся одежде подобная цветку,
колеблющемуся над своею чашечкой.
Тогда, видя, что ночь опускает над нами покрывало сумрака,
я решился быть смелее, и я сказал ей:
— Увенчание желаний!
Но она мне ответила:
— Отложим до завтра.
И на следующий день я пришел к ней и сказал:
— Обещание твое!
Но она уклонилась, смеясь, и ответила:
— День стирает данные ночью слова.
Выслушав эти различные импровизации, аль-Рашид велел дать крупное денежное вознаграждение каждому из поэтов, за исключением Абу Нуваса, которого приказал немедленно казнить, воскликнув:
— Клянусь Аллахом! Ты был в соглашении с девушкой! Иначе как бы мог ты так превосходно описать сцену, где присутствовал я один?
Абу Нувас засмеялся и ответил:
— Господин наш халиф забывает, что истинный поэт умеет угадывать то, что от него скрывают, по тому немногому, что ему говорят! И к тому же пророк (да пребудет над ним мир и молитва!) прекрасно нас изобразил, когда, сказал о нас: «Поэты следуют всеми путями как безумные. Лишь вдохновение их руководит ими да шайтан. И они рассказывают и говорят о том, чего не совершили сами».