Он ответил:
— Это правда, о эмир правоверных!
Тогда халиф воскликнул:
— Клянусь могилами и честью моих предков! Если эта старуха возвратит всем этим потерпевшим все, что она взяла у них, то я прощу ее!
Но Гассан Чума сказал:
— Тогда, о эмир правоверных, дай мне для нее охранный знак безопасности!
И халиф бросил Гассану Чуме свой платок как залог безопасности для старухи.
И Гассан, подняв этот залог безопасности, вышел из дивана и побежал прямо к дому Далилы, которую знал уже очень давно. Он постучал в дверь, и Зейнаб сама открыла ему. И он спросил:
— Где мать твоя?
Она сказала:
— Наверху.
Он сказал:
— Пойди скажи ей, что Гассан, мукаддем, левая рука халифа, ждет ее внизу и что он принес ей от имени халифа платок безопасности, но только с условием, что она возвратит все украденные ею вещи. И скажи ей, чтобы она шла добром, а то мне придется употребить по отношению к ней насилие.
Но Далила, которая слышала его слова, крикнула ему сверху:
— Брось мне сюда платок безопасности — и я последую за тобой к халифу со всеми похищенными вещами!
Тогда Гассан Чума бросил ей платок, и Далила обмотала его вокруг шеи, а затем с помощью дочери принялась нагружать осла, принадлежавшего погонщику ослов, и обеих лошадей всеми украденными вещами. Когда они закончили, Гассан сказал Далиле:
— У тебя остались еще вещи Ахмеда Коросты и его сорока подчиненных.
Она ответила:
— Клянусь именем Всевышнего! Их украла не я!
Он засмеялся и сказал:
— Это правда! Но ведь эту шутку сыграла дочь твоя Зейнаб. Ну да ладно! Эти уж пусть останутся у вас.
Затем, ведя за собою гуськом всех трех животных, которыми он управлял посредством веревки, соединявшей их всех, он привел Далилу к дворцу, явился с нею в диван и стал пред лицом халифа.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И он привел Далилу к дворцу, явился с нею в диван и стал пред лицом халифа.
Когда Гарун аль-Рашид увидел эту старую чертовку, то не мог удержать гнева своего и закричал, чтобы ее немедленно бросили на кровавый ковер и тут же казнили. Но она воскликнула:
— Я под твоей защитой, о Гассан!
И Гассан Чума поднялся и, целуя руки халифа, сказал ему:
— Помилуй ее, о эмир правоверных! Ты дал ей залог безопасности! И вот он теперь у нее на шее!
Халиф ответил:
— Это правда! И я прощаю ее ради тебя! — Затем он обратился к Далиле и сказал: — Пойди сюда, о женщина! Как твое имя?
Она ответила:
— Имя мое Далила, я супруга твоего бывшего заведующего почтовыми голубями!
Он сказал:
— Ты поистине коварная и очень хитрая женщина. И отныне ты будешь называться Далила Пройдоха. — Потом он сказал ей: — Можешь ли ты, по крайней мере, сказать мне, с какой целью одурачила ты всех этих людей, которые стоят здесь, и наделала нам столько хлопот, утомляя сердца наши?
Тогда Далила, только что получившая прозвище Пройдоха, упала халифу в ноги и ответила:
— Я, о эмир правоверных, действовала отнюдь не из корысти. Но, наслушавшись о прежних подвигах и проделках в Багдаде му-каддемов Ахмеда Коросты и Гассана Чумы, твоей правой и твоей левой руки, я вздумала, в свою очередь, если уж не превзойти их, то совершить то же, что и они, дабы заслужить от господина нашего халифа жалованье и должность покойного мужа моего, отца моих бедных дочерей.
Услышав это, погонщик ослов быстро встал и воскликнул:
— Пусть сам Аллах рассудит мое дело с этой старухой! Она не удовольствовалась тем, что украла моего осла, но еще побудила вот этого цирюльника-магрибинца вырвать мне задние коренные зубы и прижечь мне виски раскаленными докрасна железными гвоздями!
И бедуин также поднялся и воскликнул:
— Да рассудит сам Аллах дело мое с этой старухой! Она не удовольствовалась тем, что привязала меня к столбу вместо себя и украла моего коня, но заставила меня мучиться подавленным желаньем отведать медовых оладий на меду, с начинкой из сливок.
Тогда красильщик, цирюльник, молодой купец, начальник стражи халифа Мустафа Бич Улиц, еврей и вали поднялись один за другим, прося Аллаха возместить зло, принесенное им старухой. Но халиф, который был великодушен и щедр, возвратил сначала каждому из них вещи, которые были у них украдены, а затем с избытком вознаградил их из своей казны. Погонщику же ослов, потерявшему два зуба и перенесшему мучительное прижигание, он велел дать тысячу динариев золотом и назначил его начальником цеха погонщиков животных. И все они вышли из дивана, прославляя великодушие халифа и его справедливость, и все забыли о своих злоключениях.
Что касается Далилы, то халиф сказал ей:
— Теперь, о Далила, ты можешь просить у меня, чего желаешь!
Она облобызала землю между рук халифа и ответила:
— О эмир правоверных, я только одного желаю от твоего великодушия, а именно вступить в должность и получать жалованье моего покойного мужа, заведовавшего почтовыми голубями! И я наверняка сумею исполнять его обязанности, так как и при жизни моего супруга я сама с помощью дочери моей Зейнаб давала голубям корм, и чистила голубятню, и привязывала им на шею письма. И я же заведовала большим караван-сараем, который ты велел построить для голубиной почты и который день и ночь охраняли сорок негров и сорок собак, тех самых, которых ты отнял у царя афганцев, потомков Сулеймана, после твоей победы над этим царем.
И халиф ответил:
— Да будет так, о Далила! Я велю тотчас же передать тебе управление большим караван-сараем почтовых голубей и командование над сорока неграми и сорока собаками, взятыми у царя афганцев, потомков Сулеймана. Но отныне ты должна отвечать своей головой за пропажу каждого из этих голубей, которые для меня дороже жизни детей моих. Впрочем, я не сомневаюсь в твоих способностях.
Тогда Далила прибавила:
— Я желала бы также, о эмир правоверных, чтобы дочь моя Зейнаб жила вместе со мной в караван-сарае и помогала мне в общем надзоре.
Халиф и на это дал ей свое согласие. Тогда Далила, облобызав руки халифа, вернулась домой и с помощью дочери своей Зейнаб распорядилась переноской всей своей утвари и вещей в небольшой домик, построенный у входа в караван-сарай. И она в тот же день вступила в должность начальника над сорока неграми и, одевшись в мужское платье, с золотым шлемом на голове, верхом отправилась во дворец халифа, чтобы получить от него приказания и узнать, не нужно ли отправить какие-нибудь грамоты в другие области государства. А когда настала ночь, она спустила во дворе караван-сарая сорок собак из той породы, которая водилась у пастухов Сулеймана. И так каждый день являлась она в диван: верхом, в золотом шлеме, с серебряным голубем на шлеме, со свитой из сорока негров, одетых в красный шелк и парчу. А чтобы украсить свое новое жилище, она развесила у себя одежды Ахмеда Коросты, Айюба Верблюжья Спина и их товарищей.
Так Далила Пройдоха и дочь ее Зейнаб Плутовка благодаря своей ловкости и хитрости достигли в Багдаде столь почетных должностей — заведующих почтовыми голубями и начальниц над сорока неграми и сорока собаками, почетными сторожами главного караван-сарая. Но Аллах мудрее нас!
— Но теперь, о царь благословенный, — продолжала Шахере-зада, — я должна рассказать тебе об Али Живое Серебро и о его приключениях с Далилой Пройдохой, дочерью ее Зейнаб, братом Далилы Зораиком, продавцом жареной рыбы, и чародеем-евреем Азарией! Ибо приключения эти бесконечно удивительнее и необычайнее всех, слышанных тобою до сих пор.
И царь Шахрияр сказал себе: «Клянусь Аллахом, я убью ее не раньше, чем услышу о приключениях Али Живое Серебро!»
А Шахерезада, увидав, что приближается утро, скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
И дошло до меня, о царь благословенный, что был в Багдаде в то время, когда жили там Ахмед Короста и Гассан Чума, еще один мошенник, такой ловкий и проворный, что стражи никак не могли поймать его; ибо всякий раз, как они уже считали его пойманным, он вновь ускользал от них, как ускользает между пальцами шарик живого серебра[47], который пытаются схватить. И потому-то его и прозвали когда-то в Каире, на родине его, Али Живое Серебро. Ибо и в самом деле до прибытия своего в Багдад Али Живое Серебро жил в Каире, и перебрался он оттуда в Багдад лишь вследствие достопамятных обстоятельств, заслуживающих того, чтобы упомянуть о них в начале этой истории.
Однажды сидел он грустный и праздный среди своих товарищей в большом подземелье, служившем им сборным пунктом; и те, видя, что сердце его сжимается и грудь отягощена, пытались развлечь его; но он угрюмо сидел в своем углу с хмурым лицом, сжатыми губами и сдвинутыми бровями. Тогда один из них сказал ему:
— О наш старшой, нет ничего лучше, чтобы облегчить себе грудь, как прогуляться по улицам и базарам Каира!
И Али Живое Серебро, чтобы как-нибудь покончить с этим состоянием, поднялся и пошел бродить по улицам Каира; но тяжелое настроение его не развеивалось. И таким образом дошел он до Красной улицы, тогда как все прохожие спешили уступить ему дорогу из уважения и почтения к нему.
И вот только что вступил он на Красную улицу и собирался войти в духан, где имел обыкновение напиваться, как увидел у дверей разносчика воды, который, закинув за спину мех[48] из козьей шерсти, спокойно шел своей дорогой, со звоном ударяя одну о другую две медные чашки, в которых подавал воду желающим попить. И он выкрикивал нараспев, предлагая свой товар и по желанию превращая свою воду то в мед, то в вино. И в этот раз он выкрикивал нараспев, мерно ударяя одну о другую свои звонкие медные чашки, следующие стихи:
Из винограда лучшее вино!