вил его и обещал свое содействие в деле устройства его брака с Зейнаб.
Далила Пройдоха первая очнулась от сна, в который погрузил ее банж. Однако она не сразу пришла в себя; но когда поняла, что спала, то вскочила, оделась в обычное свое старушечье платье и прежде всего побежала на голубятню, в которой не оказалось ни одного голубя.
Затем спустилась она во двор и увидела, что все собаки спят, растянувшись в своих конурах. Стала она искать негров и нашла их спящими, так же как и повара. Тогда, взбешенная до последних пределов, бросилась она в залу дочери своей Зейнаб и нашла ее спящею и нагой, а на шее ее висела на нитке бумага, и прочитала она на ней следующее: «Все это сделал не кто иной, как я, Али Живое Серебро из Каира, доблестный, отважный, хитрый и ловкий». Прочитав это, Далила подумала: «Кто знает, этот проклятый, пожалуй, и «замок» сломал». Но, поспешно наклонившись над дочерью и осмотрев ее, она убедилась, что «замок» тот остался целым, и несколько утешилась. И тогда решилась она разбудить Зейнаб, дав ей противосонное средство.
Потом рассказала она ей обо всем, что случилось, и прибавила:
— О дочь моя, ты все-таки должна быть благодарна этому Живому Серебру за то, что он, имея полную возможность, не лишил тебя невинности. Вместо того чтобы заставить твою птицу кровоточить, он похитил всех голубей халифа. Что же с нами теперь станется?
Но вскоре она придумала способ получить обратно голубей и сказала дочери:
— Подожди меня здесь. Я ухожу ненадолго.
И вышла она из хана и направилась к дому Ахмеда Коросты и постучалась в его двери.
Как только бывший там Гассан Чума услышал этот стук, он сейчас же воскликнул:
— Это Далила Пройдоха! Узнаю ее по стуку. Иди скорей и отвори ей дверь, йа Али!
И Али вместе с Верблюжей Спиной пошел отворять, а Далила вошла с улыбкой на лице и поклонилась присутствующим.
Как раз в это время Гассан Чума, Ахмет Короста и другие сидели на полу вокруг скатерти и закусывали жареными голубями, редиской и огурцами. Как только вошла Далила, Короста и Чума встали и сказали ей:
— О премудрая старушка, мать наша, садись поешь с нами голубей! Мы отложили твою долю угощения!
При этих словах у Далилы потемнело в глазах, и воскликнула она:
— Не стыдно ли вам всем красть и жарить голубей, которых халиф предпочитал даже собственным детям!
Они же отвечали:
— А кто же украл голубей халифа, о мать наша?
Она ответила:
— Украл их этот египтянин — Али Живое Серебро!
Египтянин же сказал:
— О мать Зейнаб, когда я велел изжарить этих голубей, я не знал, что это почтовые голуби! Как бы то ни было, вот тот, который приходится на твою долю! — И он предложил ей жареного голубя.
Тогда Далила взяла кусочек голубиного крылышка, поднесла его ко рту, попробовала и воскликнула:
— Клянусь Аллахом, мои голуби еще живы! Это не их мясо! Я кормила их зерном и примешивала к нему мускус и узнала бы их мясо по вкусу и запаху!
При этих словах Далилы все присутствующие засмеялась, а Гас-сан Чума сказал:
— О мать наша, твои голуби у меня, и все живы. Я согласен возвратить их тебе, но только при одном условии.
Она же сказала:
— Говори, йа Гассан! Я заранее согласна на все твои условия, голова моя в твоих руках.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
Я заранее согласна на все твои условия, голова моя в твоих руках. Говори, йа Гассан!
Гассан сказал:
— Хорошо, если хочешь получить обратно своих голубей, тебе стоит только исполнить желание Али Живое Серебро из Каира, первого из наших молодцов.
Она спросила:
— А чего же он желает?
Тот ответил:
— Вступить в брак с дочерью твоей Зейнаб.
Она сказала на это:
— Это честь и для меня, и для нее. Клянусь головой и глазами моими! Но я не могу заставить дочь свою выходить замуж против желания. Отдай же мне прежде всего голубей. Дочь же мою можно расположить к себе не дурными поступками, а любезностью.
Тогда Гассан Чума сказал Али:
— Отдай ей голубей!
Живое Серебро отдал клетку с голубями Далиле, а она сказала ему:
— Теперь, если ты действительно хочешь сочетаться браком с моею дочерью, ты должен обратиться не ко мне, а к брату моему, ее дяде Зораику, продавцу жареной рыбы. Он и есть законный опекун Зейнаб; ни я, ни она ничего не можем сделать без его согласия. Я же обещаю тебе поговорить о тебе с дочерью и ходатайствовать за тебя перед братом моим Зораиком.
И ушла она, смеясь, и рассказала Зейнаб о том, что Али Живое Серебро предлагает ей выйти на него замуж.
Зейнаб же сказала на это:
— О мать моя, я ничего не имею против такого брака, потому что Али красив и мил, да, сверх того, он очень хорошо поступил со мной, не воспользовавшись моим сном.
Но Далила ответила ей:
— О дочь моя, я уверена, что, прежде нежели Али добьется согласия дяди твоего Зораика, он переломает себе руки и ноги, а может быть, и жизни лишится.
Вот все, что случилось с ними.
Что же касается Али Живое Серебро, то он спросил у Гассана Чумы:
— Скажи же мне, кто такой этот Зораик и где его лавка, чтобы я мог сейчас же идти просить у него руки дочери сестры его.
Чума ответил:
— Сын мой, тебе ничего не остается, как отказаться от прекрасной Зейнаб, если ты надеешься получить ее из рук необычайного мошенника, которого зовут Зораиком. Знай, йа Али, что этот старый Зораик, в настоящее время рыбный торговец, был прежде главой шайки, известной во всем Ираке подвигами, превосходящими мои собственные, твои, а также и подвиги бывшего каирского товарища моего Ахмеда Коросты. Он так хитер и ловок, что может, не двигаясь с места, пронзать горы, срывать звезды с неба и похищать краску, придающую блеск очам луны. Никто из нас не может сравниться с ним в хитрости, ловкости и всякого рода выдумках. Правда, теперь он остепенился и, отказавшись от прежнего ремесла своего, сделался продавцом жареной рыбы. Но это не мешает ему сохранять кое-что из прежних дарований своих. Для того чтобы дать тебе, Али, понятие о хитрости этого мошенника, я расскажу только о последнем способе, который он придумал для привлечения покупателей в свою лавочку и для более успешной продажи рыбы. Он подвесил у самого входа в лавку на шелковом шнурке кошелек с тысячей динаров, все свое состояние, и велел глашатаю кричать по всему базару: «О вы все, воры Ирака, плуты Багдада, разбойники пустыни и мошенники Египта, узнайте новость! И вы все, джинны и ифриты, живущие в воздухе и под землею, узнайте новость! Кто сумеет похитить кошелек, висящий в лавке торговца жареной рыбой Зораика, тот станет законным собственником кошелька!»
Понятно, что после такого объявления покупатели поспешили броситься к лавке и старались похитить кошелек, покупая рыбу; но и самым ловким не удалось ничего сделать, потому что хитрый Зораик устроил целый механизм, соединенный бечевкой с висящим кошельком. Как только хотя бы слегка кто-нибудь касался кошелька, сейчас же приводился в действие механизм, состоящий из целого ряда колокольчиков и погремушек, которые поднимали такой трезвон, что Зораик, если он находился в глубине лавки или был занят с покупателем, слышал и не давал украсть кошелек. Для этого ему стоит только нагнуться, поднять один из лежащих у его ног тяжелых кусков свинца и бросить его изо всех сил в вора, ломая ему руку, ногу или даже разбивая череп. Так вот, йа Али, я советую тебе отказаться, иначе ты уподобишься одному из тех людей, которые следуют за гробом на похоронах и плачут, не зная даже имени умершего. Ты не сможешь бороться с таким плутом. На твоем месте я забыл бы о Зейнаб и о браке с ней, ведь забвение — начало счастья, и тот, кто забыл о чем-нибудь, может обходиться без того, о чем забыл.
Когда Али Живое Серебро услышал такие слова Гассана Чумы, он воскликнул:
— Нет, клянусь Аллахом! Никогда не мог бы я забыть этой девушки с темными глазами, чрезвычайно чувствительной и необыкновенно горячего темперамента! Это было бы позором для такого человека, как я! Я должен попытаться украсть этот кошелек и таким образом заставить старого разбойника согласиться на мою женитьбу, отдав мне девушку в обмен на похищенный кошелек.
И тотчас же пошел он покупать платье, какое носят молодые женщины, нарядился в него, подкрасил веки сурьмой и пальцы хной. Затем он скромно прикрыл лицо шелковым покрывалом и прошелся, подражая женской походке, покачивая бедрами, что ему вполне удалось. Но это еще не все.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
И это еще не все. Он велел принести себе барана, зарезал, собрал кровь, вынул желудок, наполнил его этою кровью и положил его себе на живот под платье, так чтобы походить на беременную женщину. Потом зарезал двух цыплят, вынул зобы, наполнил каждый теплым молоком и приложил к каждой груди, чтобы они казались набухшими, как у женщины, которая вот-вот родит. И для того чтобы еще более походить на женщину, он положил себе сзади несколько накрахмаленных салфеток и устроил себе таким образом крепкий и огромный зад. После такого превращения Живое Серебро медленными шагами направился к лавке Зораика, торговца жареной рыбой, между тем как прохожие, встречая его, восклицали: — Йа Аллах! Какой толстый зад!
По пути Живое Серебро испытывал неудобство от царапавших ему спину накрахмаленных салфеток и кончил тем, что кликнул погонщика, сел на осла со всевозможными предосторожностями, чтобы не раздавить наполненный бараньей кровью пузырь или полных молока два зоба. В таком виде подъехал он к лавке торговца жареной рыбой, где действительно увидел висящий у входа кошелек и Зораика, жарившего рыбу и посматривающего одним глазом на рыбу, а другим следящего за покупателями и прохожими. Тогда Живое Серебро сказал погонщику: