— Но кто же мог возвестить тебе о смерти супруга твоего? Ничего подобного нет в этом письме. Вот его содержание: «После приветствий и пожеланий, о дочь моего дяди, я по-прежнему пребываю в полном здравии и надеюсь быть подле тебя недели через две. Но вперед посылаю тебе в доказательство моего расположения кусок тонкого полотна, завернутый в одеяло. Уассалам!»
Тогда женщина взяла письмо и вернулась в школу, чтобы упрекнуть учителя в том, что он ввел ее в заблуждение. Она нашла его сидящим у дверей и сказала ему:
— И не стыдно тебе так обманывать бедную женщину и возвещать ей о смерти супруга, тогда как в письме написано, что супруг мой собирается скоро вернуться и что он посылает мне заранее полотно и одеяло?
В ответ на это учитель сказал:
— Конечно, ты, бедная женщина, вправе упрекать меня в этом. Но прости мне, ибо в ту минуту, когда письмо это было у меня в руках, я был весьма озабочен и, прочитав его наспех и кое-как, подумал, что полотно и одеяло это присылают тебе из вещей супруга твоего лишь как память.
Затем Шахерезада сказала:
НАДПИСЬ НА СОРОЧКЕ
Рассказывают, что аль-Амин, брат халифа аль-Мамуна, отправившись однажды в гости к дяде своему аль-Махди, обратил внимание свое на одну невольницу выдающейся красоты, которая играла на лютне; и он сразу же влюбился в нее. Но аль-Махди скоро заметил, какое впечатление произвела эта невольница на его племянника, и, желая сделать ему приятный подарок, дождавшись его ухода, послал к нему невольницу, украшенную драгоценностями и богатыми одеждами. Но аль-Амин справедливо полагал, что его дядя уже вкусил от этого фрукта и присылает его ему уже подвядшим, поскольку он знал, что дядя его чрезмерно любит недозрелые плоды. И потому он не захотел принять эту невольницу и отослал ее обратно с письмом, где говорил, что яблоко, от которого уже вкусил садовник раньше, чем оно созрело, не может казаться сладким устам покупателя. Тогда аль-Махди велел совершенно раздеть девушку, дал ей в руки лютню и вновь послал ее к аль-Амину в одной шелковой сорочке, на которой красовалась золотыми буквами следующая надпись: «Красота, скрытая под сенью моих складок, неприкосновенна в своей девственной чистоте. Любуясь ее совершенством, ее касался только взгляд».
И, видя прелести невольницы, одетой в эту дивную сорочку, и прочитав надпись, аль-Амин не имел больше оснований противиться и, приняв подарок, почтил его особым своим вниманием.
В эту же ночь Шахерезада сказала еще:
НАДПИСЬ НА КУБКЕ
Халиф аль-Мутаваккиль однажды заболел, и врач его Иахиа прописал ему такие чудесные лекарства, что болезнь его исчезла и наступило выздоровление. Тогда со всех сторон посыпались халифу подарки по поводу его выздоровления. И между прочими посылками халиф получил в подарок от Ибн-Хакана юную девственницу, грудь которой превосходила красотой груди всех женщин того времени. Представ перед халифом, девушка преподнесла ему вместе со своей красотой восхитительный хрустальный графин, наполненный самым дорогим вином. В одной руке держала она этот графин, а в другой — золотой кубок, на котором красовалась вырезанная на рубинах надпись…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Представ перед халифом, в одной руке держала она хрустальный графин, наполненный дорогим вином, а в другой — золотой кубок, на котором красовалась вырезанная на рубинах надпись: «Какой любовный напиток или противоядие, какое лекарство или какой целебный бальзам может сравниться с этой пурпурной влагой, изысканного вкуса, с этим всесильным средством против болезней тела и тоски?!»
Как раз в эту минуту ученый-врач Иахиа находился возле халифа. Прочитав эту надпись, он засмеялся и сказал халифу:
— Клянусь Аллахом, о эмир правоверных, эта девушка и целебный напиток, который она принесла тебе, больше, чем все лекарства в мире, помогут восстановлению сил твоих!
Затем Шахерезада, не останавливаясь, немедленно начала следующую историю:
ХАЛИФ В КОРЗИНЕ
История эта сообщена нам знаменитым певцом Ишахом из Мосула. Он повествует следующее:
— Однажды поздней ночью возвращался я с пира от халифа аль-Мамуна, и поскольку чувствовал себя отягощенным мочой и страдал от этого, то я зашел в неосвещенный переулок и подошел к стене, однако не слишком близко, чтобы избежать попадания брызг, и я с удовольствием присел на корточки и вздохнул с облегчением. Но как только я закончил, я почувствовал, как что-то упало мне на голову в темноте. Я подскочил, по правде говоря, сильно испуганный, схватил этот упавший на меня предмет и, ощупав его со всех сторон, увидел, к величайшему своему изумлению, что это была большая корзина, привязанная за все четыре ушка к веревке, спускавшейся со стены дома, около которого я находился. Я стал ощупывать ее еще и заметил, что внутри она была обита шелком и что там лежали две надушенных подушки.
И вот вследствие того что я выпил в этот вечер несколько больше обыкновенного, опьяненный разум мой стал побуждать меня расположиться в этой корзине, которая как будто предоставлялась мне для отдыха. И я не смог удержаться от искушения и поместился в корзине, которая тотчас же была быстро поднята на террасу, где четыре молодые девушки, не говоря ни слова, вынули меня и, внеся в дом, пригласили следовать за ними. Одна из них пошла впереди, держа в руке светильник, а три остальные, следуя за мной сзади, заставили меня спуститься по мраморной лестнице и войти в залу, которая по великолепию своему могла сравниться разве только с залами во дворце халифа. Я же думал в душе своей: «Меня, видно, принимают за другого, которому было назначено свидание сегодня ночью. Аллах выведет меня из беды».
В то время как я еще находился в недоумении, большой шелковый занавес, скрывавший часть залы, поднялся, и я увидел десять очаровательных молодых девушек с гибким станом с дивной походкой, которые несли в руках одни — светильники, другие — золотые курильницы, в которых курились мирра и алоэ самого высокого качества. Среди них выступала, как луна, отроковица, которой могли бы позавидовать все звезды. Она слегка покачивалась на ходу и так ласково поглядывала исподлобья, что самые тяжелые души захотели бы улететь вслед за нею.
Я же при виде ее вскочил и склонился перед нею до земли. И она посмотрела на меня с улыбкой и сказала мне:
— Добро пожаловать, гость наш!
Затем она села и сказала мне чарующим голосом:
— Отдохни, о господин наш!
И я, уже отрезвленный от опьянения вином, сел, но уже поддаваясь другому, более сильному опьянению.
Тогда она сказала мне:
— Как же случилось, о господин, что ты попал на нашу улицу и влез в корзину?
Я ответил:
— О госпожа моя, только надобность моя справить нужду побудила меня зайти на эту улицу, и только вино заставило меня влезть в корзину; а теперь великодушие твое привело меня в эту залу, где красота твоя заменила в моем мозгу опьянение вином на опьянение очарованием.
Отроковица была, видимо, весьма довольна этим словам и спросила меня:
— Каким ремеслом ты занимаешься?
Я же, конечно, и не подумал сказать ей, что я певец и музыкант халифа, а ответил:
— Я ткач в ткацком ряду в Багдаде.
Она сказала мне:
— Манеры твои изящны и делают честь цеху ткачей. Если с этим ты соединяешь знание поэзии, то нам не придется жалеть, что мы приняли тебя в нашу среду. Знаешь ли ты какие-нибудь стихи?
Я ответил:
— Знаю немного.
Она сказала:
— Прочти нам что-нибудь!
Я ответил:
— О госпожа моя, гость всегда несколько смущен приемом, который ему оказывают. Подай же мне пример, начни первая! Выбери сама стихи и прочти их!
Она сказала мне:
— Охотно.
И она тотчас прочитала мне целый ряд восхитительных стихов древнейших поэтов: Имру аль-Кайса[8], Зухаира[9], Антары[10], Набиги[11], Амра ибн Кульсума[12], Тарафы[13], Шанфары[14] — и поэтов новейшего времени: Абу Нуваса, аль-Ракаши, Абу Мусаба и других. И я был столь же очарован ее чтением, сколь ослеплен ее красотой. Затем она сказала мне:
— Надеюсь, что теперь смущение твое прошло.
Я сказал:
— Да! Клянусь Аллахом!
И я, в свою очередь, выбрал из стихотворений, которые знал, наиболее нежные, и прочитал их ей с большим чувством.
Когда я закончил, она сказала мне:
— Клянусь Аллахом, я и не подозревала, что среди ткачей могут быть такие утонченные люди.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Раньше я и не подозревала, что среди ткачей могут быть такие утонченные люди.
После этого подано было угощение, и не были забыты ни фрукты, ни цветы; и она сама накладывала мне лучшие куски. Затем, когда скатерть была убрана, были принесены напитки и кубки и она сама подала мне питье и сказала:
— Теперь лучшее время для беседы. Ты знаешь какие-нибудь интересные истории?
Я наклонил голову и тотчас сообщил ей кучу забавных подробностей о жизни царей, об их дворах и привычках, так что она вдруг остановила меня:
— По правде говоря, я совершенно поражена, видя ткача, так хорошо знакомого с обычаями царей!
Я ответил:
— В этом нет ничего удивительного, ибо по соседству со мною живет один прекрасный человек, который принят у халифа и который в часы досуга находит удовольствие в том, чтобы украшать мой ум своими познаниями.