она сказала:
О друзья мои, если на то будет воля Аллаха, я расскажу вам о различных происшествиях моего третьего странствования, которое, без сомнения, много занимательнее и изумительнее двух первых.
Синдбад умолк, а невольники подали яства и питье всем гостям, крайне изумлявшимся всем услышанным. Потом Синдбад-мореход велел выдать сто золотых монет Синдбаду-носильщику, который взял их с великой благодарностью, вышел, призывая на главу своего благодетеля благословение Аллаха, и пришел домой, удивляясь всему увиденному и услышанному.
На другое утро Синдбад-носильщик встал, помолился и снова явился к богачу Синдбаду, как то было ему сказано. И его приняли радушно, и обращались с ним с большою учтивостью, и пригласили принять участие в пиршестве того дня и в развлечениях, продолжавшихся целый день.
Затем Синдбад-мореход, окруженный внимательными и степенными слушателями, начал:
ТРЕТИЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ТРЕТЬЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ
Знайте, о друзья мои, — но Аллаху известно все лучше, нежели Его созданиям, — что среди пленительной жизни, которую я вел после своего возвращения из второго странствия, среди роскоши и веселья я совершенно забыл обо всех испытанных мною раньше муках и опасностях и стал томиться однообразием моего существования в Багдаде. Душа моя пламенно стремилась к переменам и ко всему, что дает путешествие. Меня прельщала также и торговля с выгодами и барышами. Но ведь известно, что честолюбие всегда бывает источником наших несчастий. И скоро мне пришлось убедиться в том самым ужасным образом.
И вот я привел свое намерение в исполнение, и, запасшись богатыми местными товарами, я выехал из Багдада в Басру. Здесь я нашел большой корабль, уже переполненный пассажирами и купцами, которые все были хорошие люди — честные, добросердечные, совестливые, готовые оказать услугу и способные жить друг с другом в наилучших отношениях. Поэтому и я решился ехать с ними, и не успели мы вступить на корабль, как он уже развернул паруса, и мы пустились в путь, призывая благословение Аллаха на нас и на наше путешествие.
Плавание наше действительно началось при счастливых предзнаменованиях. Везде, куда мы только ни приставали, дела наши шли превосходно, и, сверх того, мы совершали прогулки, научаясь всему, что встречали нового. И в самом деле, мы были вполне счастливы и дошли до пределов радости и веселья.
Однажды мы находились в открытом море, далеко от мусульманских земель, как вдруг увидели, что капитан наш, долго всматривавшийся вдаль, стал бить себя изо всех сил по лицу, вырывать волосы из бороды своей, рвать на себе одежды и швырнул на пол свой тюрбан. Потом он застонал, стал жаловаться на что-то и кричать от отчаяния.
Увидав все это, мы окружили капитана и сказали ему:
— Что случилось, о капитан?
Он же отвечал:
— Знайте, о мирные путешественники, что противный ветер одолел нас, сбил с пути и бросил нас в это зловещее море. И в довершение нашего несчастья судьба послала нас к острову, который вы видите перед собою и с которого еще никто не возвращался живым. Это Остров обезьян. Я чувствую до глубины души моей, что мы все безвозвратно погибли.
И не успел еще капитан закончить свои объяснения, как мы увидели, что корабль наш окружен бесчисленным множеством мохнатых, как обезьяны, существ, словно тучей саранчи, между тем как на берегу острова другие обезьяны, и тоже в несметном количестве, завывали и рычали такими страшными голосами, что мы оледенели от ужаса. Мы же не смели бить, нападать или хотя бы гнать ни одной из них из боязни, что все они бросятся на нас и благодаря своему большому числу перебьют нас всех до единого, ведь известно, что численность всегда побеждает храбрость. Поэтому-то мы и не хотели ничего предпринимать, а между тем со всех сторон напирали на нас эти обезьяны, уже начинавшие забирать все, что нам принадлежало. Они были очень безобразны. Они были безобразнее всего самого безобразного, когда-либо виденного мною. Они были мохнаты, глаза у них были желтые, лица — черные; росту они были небольшого, не более четырех пядей, а ужимки их и крики были ужаснее всего, что только можно выдумать. Что же касается их речи, то, что ни говорили они, как ни ругались, щелкая челюстями, мы, несмотря на все наше внимание, не могли ничего понять. Поэтому они скоро приступили к исполнению самого пагубного из намерений: взобрались на мачты, распустили паруса, стали грызть зубами своими все снасти и, наконец, завладели рулем.
Тогда корабль, гонимый ветром, пошел к берегу и врезался в песок. Маленькие обезьяны овладели всеми нами, заставили нас одного за другим высадиться на берег, оставили нас здесь и затем, не обращая на нас уже никакого внимания, вернулись на корабль, который им удалось направить в открытое море, и исчезли вместе с нашим кораблем.
Поставленные в такое беспредельно затруднительное положение, мы нашли, что нечего нам оставаться на берегу и смотреть на море, и пошли вглубь острова, где нашли наконец несколько плодовых деревьев и ключевую воду; это позволило нам восстановить силы и оттянуть насколько возможно смерть, казавшуюся нам неизбежной.
В то время как мы находились в таком положении, мы заметили между деревьями большое и, как нам показалось, заброшенное здание.
Нам захотелось подойти поближе; и когда мы подошли, то увидели, что это дворец…
На этом месте своего рассказа, Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
И мы увидели, что это высокий дворец, квадратный, окруженный крепкими стенами и имевший большую двустворчатую дверь из черного дерева. Так как дверь была отворена и при ней не было никакого сторожа, мы вошли и очутились в обширнейшей, как двор, зале. В этой зале среди всякой мебели стояла кухонная утварь и чрезмерно длинные вертела; пол был усеян костями, из них некоторые побелели, другие были еще свежи. Поэтому здесь стоял неприятный запах, чрезвычайно раздражавший наши ноздри. Но так как мы изнемогали от усталости и от страха, то растянулись на полу и заснули глубоким сном.
Солнце уже село, когда нас заставил вскочить какой-то грохот, точно удар грома; мы увидели перед собою спускавшееся с потолка существо с человеческим лицом, черное, с пальму вышиной и более отвратительное, чем все обезьяны, вместе взятые. Глаза у него горели, как раскаленные угли, передние зубы были длинны и выступали, как клыки кабана, рот огромный, точно отверстие колодца, губы висели до самой груди, уши напоминали уши слона и спускались до самых плеч, а когти были крючковаты, как у льва.
При виде этого зверя мы затряслись от ужаса, а потом окоченели, как мертвецы. А он сел на высокую скамью, прислоненную к стене, и спокойно стал глядеть на нас во все глаза. Потом он подошел прямо ко мне, протянул руку и схватил меня за шиворот, как берут какой-нибудь узелок с тряпьем; затем стал вертеть меня во все стороны, щупая, как мясник баранью голову. Но по всей вероятности, я ему не понравился, так как оцепенел от страха, а жир давно исчез из-под моей кожи вследствие усталости и огорчений; он швырнул меня на пол и схватил моего ближайшего соседа, помял его, как мял меня самого, но также бросил прочь и завладел следующим. И перебрал он таким образом всех купцов одного за другим и дошел наконец до капитана корабля.
Капитан же был жирный и мясистый человек, к тому же он был здоровее и крепче всех остальных людей на нашем корабле. Поэтому выбор страшного великана и пал на него: он схватил его, как ягненка, бросил на пол, поставил ногу ему на шею и одним ударом раздробил череп. Затем он взял один из огромнейших вертелов, о которых уже упоминалось, и проткнул его насквозь. И он развел большой огонь в глиняной печи, находившейся тут же, в зале, всунул в огонь вертел с капитаном и принялся медленно поворачивать его.
Потом он вынул его из огня и ногтями разъял его на части, как раздирают цыпленка. Проделав это, он в мгновение ока сожрал все.
После этого он обглодал кости, высосал из них мозг и бросил их в одну из куч отбросов, возвышавшихся в зале.
Пообедав, страшный великан растянулся на скамье и скоро заснул и захрапел, как буйвол, которого режут, или осел, который ржет, когда его дразнят. И так спал он до утра. Тогда он встал и удалился, как пришел, оставив нас полумертвыми от страха.
Когда мы убедились, что он ушел, мы вышли из оцепенения, в котором оставались всю ночь, чтобы наконец обменяться мыслями, зарыдать и застонать при мысли об ожидавшей нас судьбе.
И говорили мы друг другу с горестью:
— Зачем не утонули мы в море, зачем не съели нас обезьяны, это все же было бы лучше, нежели быть изжаренными на огне. Клянусь Аллахом! Это отвратительная смерть! Но что же делать?! Чего хочет Аллах, то должно свершиться! В одном Всемогущем Аллахе помощь и спасение!
Мы вышли из здания и целый день пробродили по острову, разыскивая какое-нибудь убежище, но все наши поиски были напрасны; на острове не было пещер и никакого другого места, где можно было бы укрыться. Поэтому, когда наступил вечер, мы нашли, что безопаснее всего вернуться во дворец. Но не успели мы войти, как ужасный черный великан снова явился с шумом и грохотом, ощупал и повертел в руках одного из товарищей моих, купцов, насадил его на вертел, изжарил, проглотил, а затем растянулся на скамье, захрапел, как скотина, которую режут, и проспал до утра. Тогда он проснулся, потягиваясь и зверски рыча, а потом ушел, не обращая на нас никакого внимания, точно нас и вовсе здесь не было.
Когда он ушел и мы могли поразмыслить о своем положении, все воскликнули в один голос:
— Идем бросимся в море, лучше утонуть, нежели быть изжаренными и проглоченными. Это была бы слишком ужасная смерть.
В ту минуту, как мы уже собирались привести в исполнение наше намерение, один из нас встал и сказал:
— Выслушайте меня, товарищи! Не находите ли вы, что лучше убить черного человека, чем быть съеденными им?