Царь был очень удивлен моим вопросом и спросил:
— Да что же это за вещь — седло? Мы никогда ничего подобного не видали!
Я же сказал:
— Не позволишь ли мне изготовить тебе седло, чтобы ты сам мог убедиться в его удобстве и приятности?
Он же сказал мне:
— Разумеется!
Он призвал искусного плотника, и я заставил его сделать деревянный остов седла по моим указаниям. И оставался я при нем до тех пор, пока он не закончил. Потом я уже сам обил седло шерстью и кожей и украсил его золотыми вышивками и разноцветными кистями.
Затем я позвал кузнеца и научил его, как изготовить удила и стремена; и он все это прекрасно исполнил, так как я не отходил от него ни на минуту.
Когда все было сделано, я выбрал лучшего коня в царских конюшнях, оседлал, взнуздал, надел сбрую, не забыв и о различных украшениях, золотых шелковых кистях, холке и голубой уздечке.
И тотчас же повел я коня к царю, который ждал его с нетерпением уже несколько дней.
Царь тут же сел на лошадь и сразу нашел все очень удобным; он был очень доволен таким нововведением и выразил мне свое удовольствие роскошными подарками и большими милостями.
Когда великий визирь увидел седло и убедился, что езда на нем удобнее прежнего способа, он попросил меня и для него приготовить такое же. И я согласился.
Затем все вельможи царства и важные должностные лица также захотели иметь седла и заказали их мне. И они так щедро наделили меня подарками, что в короткое время я сделался самым богатым и самым уважаемым человеком в городе.
Я стал другом царя, и однажды, когда, по обыкновению, я пришел к нему, он повернулся ко мне и сказал:
— Ты хорошо знаешь, Синдбад, что я тебя очень люблю. Ты стал мне в моем дворце родным, я не могу без тебя обходиться и не могу перенести мысли, что настанет день, когда ты покинешь нас. И потому я желаю попросить тебя об одной вещи, но с тем чтобы не было отказа с твоей стороны.
Я ответил ему:
— О царь, приказывай! Твоя власть надо мной скреплена твоими благодеяниями и благодарностью, которую я обязан питать к тебе за все, что ты сделал для меня со времени прибытия моего в это царство.
Он ответил:
— Я хочу женить тебя на красивой, привлекательной женщине, богатой деньгами и добрыми качествами, и я желаю этого для того, чтобы она привязала тебя к нашему городу и чтобы ты остался в моем дворце. Прошу тебя, не отвергай моего предложения и слов моих!
Услышав это, я очень смутился, опустил голову и не мог ничего сказать, до такой степени овладела мною робость. Поэтому царь спросил меня:
— Почему не отвечаешь ты, дитя мое?
Тогда я сказал:
— О царь времен, дело это — твое дело, я же раб твой!
И тотчас же послал он за кади и за свидетелями и дал мне в супруги женщину благородную, знатную, очень богатую, владевшую имуществом, домами, землями и прекрасную собой. В то же время подарил он мне дворец со всею обстановкой, слуг — невольников и невольниц — поистине целый придворный штат.
И жил я в полном спокойствии и достиг пределов радости и процветания. И заранее радовался я тому, что когда-нибудь вырвусь из чужого города и возвращусь в Багдад, увезя с собою супругу свою; я очень любил ее, и жили мы в полном согласии. Но когда что-нибудь определено судьбою, никакая человеческая власть не может тому помешать. И какое земное существо может знать свое будущее? Увы, мне пришлось еще раз испытать, что все наши планы — детские игры пред лицом судьбы.
Случилось, что умерла супруга моего соседа. Так как сосед этот был мне другом, то я пошел к нему и пытался утешить его, говоря:
— Не печалься чрезмерно, сосед, Аллах вознаградит тебя вскоре и даст еще более благословенную супругу! Да продлит Аллах дни твои!
Но остолбеневший от удивления сосед поднял голову и сказал:
— Как можешь ты желать мне долгой жизни, когда знаешь, что мне остается жить какой-нибудь час!
Тогда я, в свою очередь, остолбенел от удивления и сказал ему:
— Зачем так говорить, сосед, и к чему предаваться таким предчувствиям? Ты, слава Аллаху, здоров, и ничто не угрожает тебе. Или хочешь ты наложить на себя руки?
Он ответил:
— Ах, вижу теперь, что тебе незнакомы обычаи нашей страны. Знай же, что у нас каждый муж, переживающий жену, должен быть зарыт живым в землю вместе с умершей женой и что каждая жена, пережившая мужа, должна быть похоронена в одной могиле с умершим мужем. Это нерушимо. И вот сейчас меня зароют живым с моей умершей женой. У нас все, не исключая царя, должны подчиняться этому установленному предками закону.
Услышав такие слова, я воскликнул:
— Клянусь Аллахом, этот обычай никуда не годится! И никогда не мог бы я ему подчиниться!
В то время как мы разговаривали, вошли родные и друзья моего соседа и принялись утешать его действительно не только по случаю смерти жены, но и по случаю его собственной. Потом приступили к похоронам. Тело женщины положили в открытый гроб, после того как надели на нее самые лучшие одежды и украсили ее самыми драгоценными вещами; и все, в том числе и я, направились к месту погребения.
Мы вышли за город и подошли к горе на берегу моря. В одном месте я заметил глубокий колодец; поспешно сняли с него каменную крышку и опустили в него гроб, в котором лежала украшенная драгоценностями женщина; потом схватили моего соседа, который не оказал никакого сопротивления; его спустили в колодец на веревке и вместе с ним кувшин с водой и семь хлебов. После этого снова закрыли колодец камнями, служившими ему крышкой, и вернулись домой.
Я же присутствовал при всем этом с ужасом в душе и думал про себя: «Это хуже всего того, что видел я до сих пор». Как только я вернулся во дворец, тотчас же поспешил к царю и сказал ему:
— О господин мой, я посетил много стран, но нигде не видел такого жестокого обычая, как погребение живого мужа вместе с умершей женой! А потому, о царь времен, я желал бы знать, должен ли и чужестранец подчиняться этому закону, если умрет у него жена?
Он же ответил:
— Да, разумеется! Его похоронят вместе с ней.
Услыхав это, я почувствовал, что в печени моей лопается желчный пузырь, и вышел, обезумев от страха, и пошел домой, начиная уже бояться, что жена моя умерла в отсутствие меня и что меня ждет та самая страшная пытка, при которой я только что присутствовал. Напрасно старался я утешить себя, говоря: «Синдбад, успокойся! Ты, наверное, умрешь первым и, таким образом, тебе не придется быть заживо похороненным».
Все это ни к чему не послужило мне, так как вскоре после этого жена моя заболела, пролежала несколько дней в постели и умерла, несмотря на то что я денно и нощно ходил за ней.
Тогда предался я безграничному отчаянию; поистине, не находил я, что быть заживо погребенным менее печально, нежели быть съеденным любителями человеческого мяса. Когда же сам царь явился утешать меня по случаю предстоящих собственных моих похорон, я убедился, что не избежать мне гибели. Он пожелал даже оказать мне честь, присутствовать на моих похоронах, в сопровождении всех своих придворных идти рядом со мною во главе погребального шествия за гробом, в который положили мою супругу в лучшем ее наряде и покрытую драгоценностями.
Когда мы подошли к подошве горы, где находился упомянутый колодец, в него опустили гроб моей супруги; затем все присутствующие подошли ко мне, стали утешать и прощаться. Тогда, желая подействовать на царя и на присутствующих, чтобы они избавили меня от этого испытания, я со слезами воскликнул:
— Я чужестранец, и несправедливо подчинять меня вашему закону! На родине у меня есть жена и дети, которым я необходим!
Но напрасно кричал и рыдал я; не желая ничего слушать, они схватили меня, обвязали меня веревкой, привязали ко мне кувшин с водой и семь хлебов по обычаю и спустили на дно колодца. Когда я был уже на дне, они закричали мне:
— Развяжи веревки, чтобы мы могли их вытащить!
Но я не хотел развязывать и надеялся, что они вытащат меня. Тогда они бросили на меня веревки, заложили отверстие колодца камнями и ушли, не слушая моих жалобных воплей.
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидала, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
Тогда они заложили отверстие колодца камнями и ушли, не слушая моих жалобных воплей.
И скоро зловоние этого подземного места заставило меня зажать нос. Однако это не помешало мне, благодаря слабому свету падавшему сверху, осмотреться в этой могиле, наполненной трупами, старыми и новыми. Она была очень обширна и простиралась так далеко, что глаз мой не мог обнять ее. Тогда я бросился на землю и, рыдая, воскликнул:
— Ты заслужил свою участь, Синдбад, ненасытная душа! И зачем взял ты жену в этом городе?! Ах, зачем не погиб ты в Алмазной долине?! Зачем не съели тебя людоеды?! Пусть бы волею Аллаха погиб ты в море, во время одного из испытанных тобою кораблекрушений! Все лучше этой ужасающей смерти!
И стал я бить себя по голове, по желудку и по всему телу. Тем не менее, изнемогая от голода и жажды, я не решался умирать голодной смертью, отвязал кувшин и хлебы, поел, попил, но как можно меньше, чтобы сберечь еду и питье на другие дни.
И жил я так несколько дней, понемногу привыкая к нестерпимому запаху этой пещеры, и спал я на земле в одном месте, которое очистил от покрывавших его костей. Но приближалась минута, когда не останется у меня ни воды, ни хлеба. И вот эта минута наступила. Тогда в полном отчаянии я произнес свидетельство веры и собирался уже закрыть глаза и ждать смерти, как вдруг отверстие колодца над головой моей открылось, и сверху спустили гроб с мертвецом, а за ним его жену вместе с кувшином воды и семью хлебами.
Тогда я дождался, чтобы люди там, наверху, снова закрыли отверстие, и, схватив большую человеческую кость, я одним прыжком очутился около женщины и ударил ее по голове; и чтобы убедиться, что она умерла, я ударил второй и третий раз изо всех сил. Тогда завладел я семью хлебами и водой и таким образом добыл съестных припасов еще н