Тогда, немного приободренный этими мыслями, я поднялся и принялся осуществлять свой план. Я собрал большие вязанки прутьев китайского алоэ и крепко связал их веревками; на них я положил несколько больших деревянных досок, поднятых на берегу и оставшихся от разбитых кораблей, и все это соединил в виде плота такой же ширины, как река, или, вернее, немножко уже, чем река.
Когда работа эта была закончена, я нагрузил плот несколькими большими мешками, наполненными рубинами, жемчугом и всякого рода драгоценными камнями (я выбрал наиболее крупные, величиной в обыкновенный камушек), и захватил также несколько тюков серой амбры, отобрав наилучшую и очищенную от примесей; и не забыл также взять с собой остаток провизии.
Все это я разложил равномерно на плоту, который снабдил двумя дощечками, заменяющими весла, и наконец поместился на нем и сам, вверив себя воле Аллаха и вспомнив следующие стихи поэта:
О друг, покинь жилище угнетенья!
И пусть звучат в нем возгласы печали,
Терзая слух построивших его!
Страну другую ты найдешь наверно,
Твоя ж душа — одна, ее утратив,
Другой души ты больше не найдешь.
Хоть ночь всегда несчастьями чревата,
Ты не печалься. Всякая беда,
Как ни грозна, а свой конец находит.
И знай, что тот, кто должен смерть найти
В одной земле — в другой ее не встретит.
И не ищи в несчастии своем
Ты у других опоры и совета:
Твоя душа — советчик лучший твой.
И поскольку плот был увлечен волнами под своды грота, где стал сильно цеплять краями о стены, и голова моя также не раз ударялась о свод, я, испуганный полной тьмою, в которой внезапно очутился, уже думал о том, чтобы вернуться назад на берег моря. Но я уже не мог вернуться; сильное течение уносило меня все дальше и дальше в глубь; а русло речки то расширялось, то вновь суживалось, в то время как сумрак вокруг меня сгущался и утомлял меня больше всего остального. Тогда, бросив весла, которые, впрочем, мало чем помогали мне, я повалился на плот ничком, чтобы не разбить себе голову о своды, и, сам не знаю как, забылся в глубоком сне.
Сон мой продолжался, вероятно, целый год или даже больше, если судить об этом по силе того отчаяния, которое, без сомнения, и было его причиной.
Как бы то ни было, проснувшись, я увидел, что совершенно светло. Я окончательно открыл глаза и увидел себя лежащим на траве, среди широкой долины; и плот мой был привязан у берега реки, а вокруг меня толпилось много индийцев и абиссинцев. Когда люди эти заметили, что я проснулся, то заговорили со мной; но я не понял ни слова из их речи и не мог отвечать им. Я даже начинал думать, что все это не более как сон, когда ко мне подошел человек, сказавший мне по-арабски:
— Мир над тобой, о брат наш! Кто ты, откуда ты и для чего прибыл в эту страну? Что же до нас, то мы земледельцы, пришедшие сюда, чтобы орошать наши плантации, наши поля. Мы заметили плот, на котором ты спал, и остановили его и привязали к берегу; затем мы, боясь испугать тебя, стали ждать, чтобы ты сам проснулся. Расскажи нам, какое приключение привело тебя сюда?
Я же ответил:
— Ради Аллаха, Который да будет над тобой, о господин мой, дай мне сначала поесть, ибо я изголодался, и потом уже расспрашивай меня сколько захочешь!
При этих словах человек этот поспешил принести мне еды, и я ел, пока не насытился, не успокоился и не приободрился. Тогда я почувствовал, что душа моя возвращается ко мне, возблагодарил Аллаха и порадовался, что не погиб на той подземной реке. После чего я рассказал тем, кто окружал меня, обо всем, что случилось со мною, от начала и до конца.
Когда они выслушали рассказ мой, то были совершенно поражены и стали разговаривать между собой, и тот, который говорил по-арабски, переводил мне, о чем они говорили, как и им переводил мои слова. Они выразили желание — так велико было их восхищение — повести меня к своему царю, чтобы и он услышал о моих приключениях. Я же, со своей стороны, согласился немедленно; и они увели меня с собой. Они не забыли также перенести и плот мой как он был, вместе с тюками амбры и большими мешками, полными драгоценных камней.
Царь, которому они рассказали, кто я такой, принял меня с большим радушием; и после взаимных приветствий он попросил меня, чтобы я сам рассказал ему о моих приключениях. И я тотчас повиновался и описал ему все, что со мной случилось, не пропуская ни одной подробности. Но нет нужды теперь повторять это.
Выслушав мой рассказ, царь этого острова, который назывался Серендип[40], пришел в крайнее изумление и весьма порадовался вместе со мною, что я спас свою жизнь, несмотря на все испытанные мною опасности. Тогда я захотел показать ему, что путешествия все же кое-чему научили меня, и поспешил в его присутствии развязать свои мешки и тюки.
Тогда царь, который был большим знатоком драгоценных камней, очень восхитился моими находками, а я из уважения к нему выбрал по ценному образчику каждой породы камней, а также несколько крупных жемчужин и больших самородков золота и серебра и преподнес их ему в подарок. И он согласился принять их и, со своей стороны, осыпал меня любезностями и почестями и попросил меня поселиться в его собственном дворце, что я и сделал. И с этого же дня я стал другом царя и именитейших людей острова. И все расспрашивали меня о моей родине, и я отвечал им; и я, в свою очередь, расспрашивал их об их стране, и они отвечали мне. Таким образом я узнал, что остров Серендип имел восемьдесят парасангов в длину и восемьдесят в ширину, что на нем находилась гора, самая высокая во всем свете, на вершине которой жил в течение некоторого времени отец наш Адам, что остров этот изобиловал жемчугом и драгоценными камнями, хотя не такими великолепными, как те, которыми были наполнены мои тюки, а также пальмовыми деревьями.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А остров этот изобиловал жемчугом и драгоценными камнями, хотя не такими великолепными, как те, которыми были наполнены мои тюки, а также пальмовыми деревьями.
Однажды царь острова Серендип стал сам расспрашивать меня об общественных делах в Багдаде и о способе управления халифа Гаруна аль-Рашида. И я рассказал ему, сколь справедлив и великодушен халиф, и подробно распространился насчет его достоинств и хороших качеств.
И царь Серендипа был в восхищении и сказал мне:
— Клянусь Аллахом! Я вижу, что халиф поистине познал мудрость и искусство управления своим государством. И ты внушил мне большое расположение к нему. И потому я бы очень желал приготовить ему какой-нибудь достойный его подарок и послать его с тобой!
Я же тотчас ответил:
— Слушаю и повинуюсь, о господин наш! Конечно! Я честно передам твой подарок халифу, который будет в высшей степени очарован этим. И в то же время я скажу ему, что ты надежный друг ему и что он может рассчитывать на союз с тобою.
При этих словах царь острова Серендип отдал какие-то приказания своим придворным, которые поспешили повиноваться. И вот из чего состоял подарок, который они вручили мне для халифа Гаруна аль-Рашида.
Там была, во-первых, большая ваза, вытесанная из цельного куска рубина восхитительного цвета, вышиною в полфута и толщиною в палец. Ваза эта, имевшая форму чаши, была наполнена большими круглыми жемчужинами, каждая величиной с орех. Во-вторых, там был ковер, сделанный из огромной змеиной кожи с чешуями величиной в золотой динар, который обладал свойством излечивать от всех болезней тех, кто на нем спал. В-третьих, там было двести зерен самой лучшей камфоры, каждое зерно величиной с фисташковый орех. В-четвертых, там было два слоновых клыка, каждый длиною в двенадцать локтей, а шириной у основания в два локтя. Сверх того, была еще вся покрытая драгоценностями, прекрасная молодая девушка с острова Серендип.
В то же время царь вручил мне письмо к эмиру правоверных, говоря мне:
— Ты извинишься за меня перед халифом, что я посылаю ему в подарок так мало. И ты скажешь ему, что я очень люблю его!
И я ответил:
— Слушаю и повинуюсь! — и поцеловал руку его.
Тогда он сказал мне:
— Во всяком случае, Синдбад, если ты предпочитаешь остаться в моем государстве, то будешь у нас дорогим гостем, и тогда я пошлю к халифу в Багдад кого-нибудь другого вместо тебя.
Тогда я воскликнул:
— Клянусь Аллахом! О царь нашего века, твое великодушие — большое великодушие, и ты осыпал меня благодеяниями своими; но теперь как раз есть корабль, отплывающий в Басру, и я весьма желал бы поехать на нем, чтобы вновь видеть родных, детей и родную страну!
Услышав это, царь не пожелал более настаивать на том, чтобы я остался, и, немедленно вызвав к себе капитана упомянутого корабля, а также и купцов, которые ехали вместе со мною, дал им тысячу наставлений насчет меня, приказывая им относиться ко мне со всевозможной предупредительностью. И он сам заплатил за мой проезд и подарил мне много драгоценных вещей, которые я храню и до сих пор, ибо не мог решиться продать их в память об этом прекрасном царе Серендипа.
Распрощавшись с царем и со всеми друзьями, которых я приобрел в течение моего пребывания на этом прелестном острове, я сел на корабль, который тотчас поднял паруса. Мы отчалили под хорошим ветром, вверяя себя милосердию Аллаха, и так плыли от острова к острову, из одного моря в другое, пока не прибыли милостью Аллаха вполне благополучно в город Басру, откуда я поспешил отправиться в Багдад со всеми своими богатствами и с дарами, предназначенными халифу.
И я прежде всего отправился во дворец эмира правоверных и был введен в приемную залу. Тогда я облобызал землю перед халифом, передал ему письмо и подарки и рассказал ему о своем приключении во всех подробностях.
Когда халиф окончил чтение письма от царя острова Серендип и осмотр