Едва успел я взойти на плот и отвязать его от берега, как он был с невероятной быстротой увлечен потоком, и у меня закружилась голова, и я упал без чувств на кучу сложенных плодов, как опьяневший цыпленок.
Когда же пришел в сознание, я был оглушен шумом, похожим на гром, и оцепенел от ужаса. Река представлялась теперь потоком кипящей пены, который мчался быстрее ветра, с грохотом ударяясь о скалы, в отверстую бездну, которую я скорее почувствовал, чем увидел. И я, несомненно, должен был разбиться насмерть, слетев в нее, кто знает, с какой высоты.
При этой ужасной мысли я изо всех сил уцепился за плот и невольно закрыл глаза, чтобы не видеть себя раздавленным и превращенным в кашу; и я призывал имя Аллаха, перед тем как умереть. И вдруг, вместо того чтобы скатиться в пропасть, я почувствовал, что плот мой сразу остановился на воде, и, открыв на минуту глаза, чтобы узнать, близка ли смерть, я увидел себя не разбитым о скалы, а захваченным вместе с плотом в огромную сеть, которую какие-то люди накинули на меня с берега. Я был таким образом захвачен и притянут к земле, и там был вынут наполовину мертвым и наполовину живым из петель сети, в то время как плот мой вытаскивали на берег.
И в то время как я лежал там недвижимый и дрожащий от холода, ко мне приблизился почтенный шейх с седою бородой и, произнося приветствие, укрыл меня теплыми одеждами, которые принесли мне величайшее облегчение.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Когда я лежал там недвижимый и дрожащий от холода, ко мне приблизился почтенный шейх с седою бородой и, произнося приветствие, укрыл меня теплыми одеждами, которые принесли мне величайшее облегчение.
Несколько оживленный растираниями и массажем, который старец по доброте своей позаботился мне сделать, я смог приподняться, хотя дар речи еще не вернулся ко мне. Тогда старец, поддерживая меня под локоть, потихоньку отвел меня в хаммам, где приказал устроить мне великолепную ванну, что окончательно вернуло мне душу, дал мне нюхать изысканнейшие благовония и надушил ими все тело мое, а затем повел меня к себе.
Когда я был введен в дом этого старца, вся семья его обрадовалась моему появлению и приняла меня с большим радушием и с выражениями дружбы. Сам же старец усадил меня на середину дивана в приемной зале и дал мне есть кушанья лучшего качества и пить воду, приятно благоухающую цветами. После чего вокруг меня стали курить фимиам, и рабы принесли мне теплой и душистой воды, чтобы обмыть руки, и подали мне салфетки, подрубленные шелком, чтобы я мог обтереть себе пальцы, бороду и губы. После этого старец отвел меня в прекрасно убранную комнату, где оставил меня одного, а сам скромно удалился. Но он оставил в моем распоряжении различных рабов, которые время от времени приходили узнать, не нуждаюсь ли я в их услугах.
И в течение трех дней со мной обходились таким образом, ни о чем не расспрашивая и не задавая мне никаких вопросов; и я не чувствовал недостатка в чем-либо; за мной ухаживали с большой предупредительностью до тех пор, пока я наконец не почувствовал, что силы мои вполне восстановились и душа моя и сердце успокоились и освежились. Тогда, только наступило утро четвертого дня, старец после приветствий сел подле меня и сказал мне:
— О гость наш, сколь сильной радостью и удовольствием наполнило нас твое присутствие! Да будет благословен Аллах, поставивший нас на пути твоем, чтобы спасти тебя от бездны! Кто ты и откуда ты прибыл?
Тогда я горячо поблагодарил старца за огромную услугу, которую он оказал мне тем, что спас мне жизнь, а потом в изобилии давал мне есть и пить и вдыхать превосходные ароматы, и сказал ему:
— Меня зовут Синдбад-мореход. Прозвали же меня так вследствие моих дальних путешествий по морям и тех необыкновенных вещей, которые случались со мной и которые, будь они начертаны иглою во внутреннем уголке глаза, послужили бы уроком для внимательных читателей.
И я рассказал старцу свою историю от начала и до конца, не упуская ни одной подробности.
Тогда старец был страшно изумлен и в продолжение целого часа не мог говорить, до того он был потрясен всем, что услышал от меня. Затем он поднял голову, подтвердил еще раз, как он рад, что оказал мне помощь, и сказал:
— Теперь, о гость мой, если бы ты захотел последовать моему совету, то продал бы свой товар, который, без сомнения, стоит очень дорого вследствие своей редкости и своего высокого качества.
При этих словах старца я был на вершине изумления, и, не понимая, что он хочет этим сказать и о каком товаре идет речь (ибо был в тот момент нищим), я сначала молчал в течение нескольких мгновений, но потом, не желая все же упустить столь необыкновенного случая, который неожиданно представлялся мне, я принял многозначительный вид и ответил:
— Это, конечно, можно.
Тогда старец сказал мне:
— Будь вполне спокоен, дитя мое, относительно своего товара. Тебе нужно только встать и сопровождать меня на базар. Все остальное я беру на себя. Если при продаже с аукциона твой товар поднимется до подходящей цены, то мы согласимся продать его; если же нет, то я окажу тебе услугу хранить его в своих лавках в ожидании поднятия цен, и тогда мы сможем получить за него наилучшую выручку.
Тогда я изумлялся в душе все более и более; но я ничем не показал этого, ибо говорил себе: «Подожди еще, Синдбад, и ты поймешь, в чем дело».
И я сказал старцу:
— О мой почтенный дядюшка, слушаю и повинуюсь! Все, что ты найдешь нужным сделать, будет благословенно! Что же касается меня, то после всего, что ты сделал во благо мне, я могу только сообразоваться с твоею волей!
И я тотчас поднялся и отправился с ним на базар.
Когда мы подошли к середине базара, где происходил торг с аукциона, то, к величайшему моему изумлению, я увидел, что мой плот был перенесен сюда и окружен толпой маклеров и купцов, которые смотрели на него с почтением и покачивали головами. И я слышал со всех сторон восторженные восклицания:
— Йа Аллах! Какой чудный сорт сандала! Нигде во всем свете нет такого высокого сорта!
Тогда-то и понял я, что это был тот самый товар, и я нашел весьма важным для продажи принять достойный и сдержанный вид.
Но покровитель мой, старец, сейчас же подошел к начальнику торговцев и сказал ему:
— Открой торг.
И торг был открыт, и первоначальная цена моего плота была объявлена в тысячу динаров.
И главный торговец крикнул:
— Тысячу динаров за плот из сандала, о покупатели!
Тогда старец воскликнул:
— Я беру за две тысячи!
Но другой крикнул:
— За три тысячи!
И купцы продолжали набавлять цену и так дошли до десяти тысяч динаров.
Тогда главный торговец взглянул в мою сторону и спросил меня:
— Десять тысяч. Больше не дают.
Но я сказал:
— Я не продам за эту цену.
Тогда покровитель мой подошел ко мне и сказал:
— Дитя мое, рынок в это время не особенно высок, и товар несколько упал в цене. Было бы лучше согласиться на предложенную цену. Но я, если хочешь, надбавлю еще за свой счет и прибавлю сто динаров. Согласен ли ты уступить мне все целиком за десять тысяч сто динаров?
Я ответил:
— Клянусь Аллахом, добрый мой дядюшка, я для тебя только и делаю это в знак благодарности за твои благодеяния. Я согласен уступить тебе это дерево за назначенную тобою цену.
При этих словах старец приказал рабам своим отнести все сандаловое дерево в свои амбары, а меня повел в дом свой, где в тот же час отсчитал десять тысяч сто динаров и запер их в крепкую шкатулку, ключ от которой передал мне, поблагодарив меня за то, что я для него сделал. Затем он велел разостлать скатерть, и мы ели и пили и весело беседовали. После чего мы омыли себе руки и рот; тогда он сказал:
— Дитя мое, я хочу обратиться к тебе с просьбой, и мне очень хотелось бы, чтобы ты исполнил ее.
Я ответил:
— Мой добрый дядюшка, для тебя я все исполню с удовольствием.
Он сказал:
— Ты видишь, сын мой, что я достиг весьма преклонных лет и что у меня нет детей мужского пола, которые бы могли быть со временем наследниками моего имущества. Но я должен сказать тебе, что у меня есть дочь, совсем еще юная, полная обаяния и прелести, которая будет по смерти моей очень богата. И вот я хотел бы отдать ее тебе в жены с условием, что ты согласишься поселиться в нашей стране и жить одной с нами жизнью. Ты сделаешься таким образом господином всего, что я имею и чем управляет рука моя. И ты займешь мое место и во власти, и в обладании всем моим имением.
Услышав эти слова старца, я в молчании опустил голову и сидел так, не произнося ни слова.
Он заговорил вновь:
— Поверь мне, о сын мой, исполни то, о чем я прошу тебя! Это принесет тебе благословение! Я прибавлю, чтобы успокоить душу твою, что после смерти моей ты сможешь вернуться на родину, взяв с собою свою супругу, дочь мою. Я прошу тебя только пробыть здесь то время, которое мне еще суждено провести на земле.
Тогда я ответил ему:
— Клянусь Аллахом, о почтенный шейх, ты мне все равно что отец, и пред тобою я не могу иметь собственных мнений и принимать иные решения, чем те, которые ты одобришь; ибо каждый раз, как хотел я осуществить какой-нибудь свой план, я не испытывал ничего, кроме невзгод и разочарований. И теперь я готов поступать согласно твоей воле.
И старец, крайне обрадованный моим ответом, тотчас же послал рабов своих за кади и за свидетелями, которые не замедлили явиться.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Шейх, крайне обрадованный моим ответом, тотчас же послал рабов своих за кади и за свидетелями, которые не замедлили явиться. И старец обвенчал меня с дочерью своей, и задал нам изобильный пир, и устроил роскошную свадьбу.