ем, стоял красный агатовый идол покровительницы Медного города, и я был сторожем и обитателем его. Действительно, я жил в самом идоле; и изо всех стран мира приходили вопрошать судьбу через мое посредничество и выслушивать мои изречения и прорицания.
Морской царь, подданным которого был и я, повелевал всем войском духов, не покорявшихся Сулейману ибн Дауду, и он назначил меня военачальником этого войска на тот случай, если возгорится война между ним и этим грозным повелителем духов. И война эта не замедлила вспыхнуть.
У морского царя была дочь, слух о красоте которой дошел до ушей Сулеймана. Он же, желая иметь ее в числе своих супруг, отправил гонца к морскому царю просить ее руки и в то же время приказывал ему разбить агатового идола и признать, что нет иного Бога, кроме Аллаха, и что Сулейман — пророк Его. И грозил он ему своим гневом и местью, в случае если желания его не будут немедленно исполнены.
Тогда морской царь собрал своих визирей и начальников джиннов и сказал им:
— Сулейман грозит всякими бедствиями, если не отдам ему своей дочери и не разобью агатовой статуи, в которой живет начальник ваш Дайш бен-Алаймош. Что вы думаете об этих угрозах? Должен ли я преклониться или же дать отпор?
И визири ответили:
— А зачем тебе бояться могущества Сулеймана? Разве силы наши не так же грозны, как и его силы? А его силы ты сумеешь истребить!
Потом обратились они ко мне и спросили и моего мнения. Тогда я сказал им:
— Единственным ответом нашим пусть будет то, что мы изобьем палками его гонца!
И это было тотчас же приведено в исполнение. И сказали мы этому гонцу:
— Возвращайся теперь к своему господину и уведомь его о своем приключении!
Когда Сулейман узнал о том, как обошлись с его посланным, он пришел в страшное негодование и сейчас же собрал все силы, которыми располагал: джиннов, людей, птиц и зверей. Асафу бен-Берехии[59] приказал он начальствовать над людьми, а царю ифритов Домриату — командовать всем войском джиннов в количестве шестидесяти миллионов и войском зверей и хищных птиц, собранных со всех концов земли, с островов и морей земных. И затем Сулейман во главе этого грозного войска вторгнулся в пределы царства морского царя, господина моего. И сейчас же по своем прибытии он выстроил войска свои в боевом порядке.
На обоих краях его он выстроил животных по четыре в ряд, а в воздухе велел быть большим хищным птицам, для того чтобы они служили часовыми и сообщали о малейших движениях наших, а также и для того, чтобы они внезапно кидались на воинов, вырывали и выкалывали им глаза. Авангард у него состоял из людей, арьергард же — из джиннов; и по правую руку свою он поставил визиря своего Асафа бен-Берехию, а по левую — Домриата, царя ифритов, живущих в воздухе.
Сам он остался в центре, сидя на троне из порфира и золота, несомом четырьмя слонами, поставленными в каре. И подал он тогда знак к началу битвы.
Тотчас же раздался шум и гам, усиливавшийся от топота скакавших коней, от шумного полета джиннов, движения людей, хищных птиц и воинов-зверей; и кора земная звенела под грозным топотом шагов, между тем как воздух наполнен был хлопаньем миллионов крыльев, воем, криком и гиком.
Мне поручено было командование авангардом джиннов, подвластных морскому царю. Я подал сигнал своим войскам и во главе их бросился на корпус враждебных джиннов под командованием царя Домриата.
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
Вот я подал сигнал своим войскам и во главе их бросился на корпус враждебных джиннов под командованием царя Домриата. И сам я старался напасть на военачальника, как вдруг увидел, что он превратился в огненную гору, которая изрыгала целые потоки пламени, стремясь задавить и задушить меня осколками, падавшими в нашу сторону огненным дождем. Долго, ободряя своих, защищался и нападал я с ожесточением; и только тогда, когда увидел, что мы неизбежно будем раздавлены численностью неприятеля, я подал сигнал к отступлению и удалился, улетев в воздух как стрела. Но по приказу Сулеймана нас преследовали одновременно со всех сторон наши противники: джинны, люди, звери и птицы; и были одни из наших уничтожены, другие раздавлены четвероногими или сброшены с высоты воздуха с выколотыми глазами и с растерзанными в клочья телами. Я сам был пойман во время моего бегства, продолжавшегося три месяца. Тогда взяли меня, сковали и присудили быть прикованным к этому столбу до скончания времен, между тем как все джинны, которыми я командовал, были взяты в плен, превращены в дым и заключены в медные кувшины, которые запечатали печатью Сулеймана, и брошены в море у того места, где оно омывает стены Медного города.
Что касается людей, живших в этой стране, то не знаю в точности, что с ними сталось, так как оставался прикованным здесь со времени нашего поражения. Но если вы пойдете в Медный город то, быть может, найдете какие-нибудь следы и узнаете, что случилось с ними.
Когда чудовище умолкло, оно принялось двигаться во все стороны, вне себя от волнения и как будто пытаясь сбросить свои оковы. Эмир же Муса и его спутники, опасаясь, что оно освободится или заставит их помогать ему, не захотели более стоять перед ним и поспешно продолжили путь свой к городу, башни и стены которого уже вырезались на красном поле вечерней зари.
Дойдя уже почти до самого города и видя, что наступает ночь, а окружающие предметы принимают враждебный вид, они решили дождаться утра и тогда уже подойти к городским воротам; и разбили они свои палатки, чтобы провести в них ночь, так как изнемогали от усталости.
Едва стала заниматься заря и посветлели на востоке вершины гор, как эмир Муса разбудил своих спутников и снова пустился с ними в путь к одним из ворот города. Тогда увидели они перед собой при утреннем свете грозные медные стены, такие гладкие, как будто только что были отлиты. Вышина их была такая, что они казались первым гребнем окружавших их гор, в недра которых, казалось, сами вдавливались, черпая из этих гор свой металл.
Оправившись от изумления при таком зрелище, они стали искать глазами ворота.
Но ворот они не нашли. И стали они ходить вдоль стен, все-таки надеясь увидеть какой-нибудь вход. Но они не нашли его. И продолжали они ходить еще целые часы, не видя ни двери, ни бреши, сквозь которую могли бы пролезть, ни единого человека, входящего или выходящего из города. И, несмотря на то что давно уже был день, они не слышали ни малейшего шума ни по эту, ни по ту сторону стен и не замечали никакого движения ни на стенах, ни внизу. Но, не теряя надежды, эмир Муса ободрял своих спутников и побуждал их продолжать поиски; и ходили они до самого вечера и постоянно видели перед собой неприступные медные стены, которые следовали по всем неровностям почвы, долинам и косогорам и, казалось, возникали из самой земли.
Тогда эмир Муса приказал спутникам своим остановиться для отдыха и принятия пищи. И сам он просидел некоторое время, обдумывая положение.
Отдохнув, он сказал своим спутникам оставаться здесь и присматривать за лагерем до его возвращения, сам же с шейхом Абдассамадом и Талибом бен-Сахлем взобрался на высокую гору с намерением осмотреть окрестности и узнать, не поддается ли этот город каким-нибудь человеческим усилиям.
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
Отдохнув, он сказал своим спутникам оставаться здесь и присматривать за лагерем до его возвращения, сам же с шейхом Абдассамадом и Талибом бен-Сахлем взобрался на высокую гору с намерением осмотреть окрестности и узнать, не поддается ли этот город каким-нибудь человеческим усилиям.
Сначала они ничего не могли разглядеть в темноте, так как ночь уже сгустила тени над долиной; но вдруг на востоке посветлело, и над вершиной горы засияла луна и, точно мигнув глазом, осветила небо и землю. И у ног своих увидели они зрелище, от которого сперло у них дыхание в груди.
У их ног лежал город, походивший на сонное видение. Под белым светом, лившимся сверху и как далеко только мог достигнуть глаз по направлению к тонувшему во мраке горизонту, высились купола дворцов, террасы домов, тихие сады расположены были один над другим за медными стенами, и освещаемые луной каналы тысячей серебристых нитей проходили под купами деревьев, между тем как в самом конце море металла отражало на своей холодной поверхности лучи небесного светила; и все это: и медь городских стен, и сверкающие камни куполов, и террасы, и каналы, и все море, и также стены, тянувшиеся к западу, — все это сливалось под дуновением ночного ветра и волшебного лунного света.
Однако все это обширное пространство объято было всеобщим безмолвием, как могилой.
Здесь не было, казалось, ни одной живой души. Но стояли здесь высокие медные фигуры, каждая на монументальном цоколе. Огромные всадники, высеченные из мрамора, крылатые звери, напрасно распростиравшие свои крылья и застывшие в своем движении; а в небе, на одном уровне с крышами зданий кружили единственные живые существа, тысячи громадных летучих мышей-вампиров, и безмолвие нарушалось лишь криком невидимых сов, погребальный призыв которых реял над мертвыми дворцами и сонными террасами.
Насмотревшись на такое странное зрелище, эмир Муса и оба его спутника спустились с горы, безмерно удивляясь, что не заметили в этом обширном городе никакого признака человеческого существа. И пришли они к медным стенам, к месту, где увидели четыре надписи ионическими буквами, и шейх Абдассамад тотчас же разобрал их и перевел эмиру Мусе.
Первая надпись гласила:
О сын человеческий, напрасны твои расчеты!
Смерть близка!
Не рассчитывай на будущее!
Есть Царь вселенной, рассеивающий народы и войска,