ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬТОМ IV
ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ РАССКАЗЫ О ЗВЕРЯХ И ПТИЦАХ
ИСТОРИЯ О ГУСЫНЕ, ПАВЛИНЕ И ПАВЕ
А когда наступила
Шахерезада сказала:
Рассказывали мне, о благословенный царь, что в древние, давнопрошедшие времена жил-был павлин, который любил ходить в обществе своей супруги на берег моря и прогуливаться по лесу, простиравшемуся до самого берега, и изобиловавшему текучими водами, и оживленному пением птиц. В течение дня чета эта спокойно отыскивала себе пищу, а с наступлением ночи скрывалась в ветвях густолиственного дерева, чтобы не подвергаться покушению со стороны какого-нибудь завистливого и беззастенчивого соседа, прельщенного красотою молодой павы. И таким образом, в мире и в неге, продолжали они жить, благословляя Создателя.
Но вот однажды павлин склонил свою супругу отправиться для перемены воздуха и местности на остров, который виден был с берега.
И так как пава ответила ему согласием и послушанием, то они вспорхнули и прилетели на остров.
А остров этот был покрыт прекрасными плодовыми деревьями и орошен множеством источников. И павлин и супруга его были в совершенном восторге от этой прогулки среди свежей растительности и, остановившись на время, отведали всех плодов и напились сладкой и чистой воды.
Но вот когда они уже собирались вернуться домой, они увидели гусыню, которая бежала к ним, трепеща крыльями и охваченная ужасом. И она подбежала, вздрагивая всеми своими перьями и прося у них убежища и защиты; и павлин с супругой не преминули встретить ее с величайшей сердечностью, а пава обратилась к ней самым приветливым образом и сказала ей:
— Добро пожаловать! Ты найдешь здесь привет и ласку!
Тогда гусыня стала успокаиваться; а павлин, ни на минуту не сомневаясь, что с ней случилась какая-нибудь удивительная история, ласково спросил ее:
— Что же с тобой случилось и почему ты в таком ужасе?
А гусыня ответила:
— Я еще не могу прийти в себя от того, что случилось со мною, и от ужасного страха, который внушает мне Ибн-Адам[1]. О, да сохранит нас Аллах! Да спасет нас Аллах от Ибн-Адама!
А павлин, сильно расстроившись, сказал ей:
— Успокойся, моя добрая гусыня, успокойся!
А пава сказала ей:
Но вот однажды павлин склонил свою супругу отправиться для перемены воздуха и местности на остров, который виден был с берега.
— Неужели ты думаешь, что Ибн-Адам доберется до этого острова, находящегося в открытом море? Ведь с берега ему не допрыгнуть, а по морю подойти — слишком далеко и слишком много воды.
Тогда гусыня сказала:
— Благословен Тот, Который поставил вас на моем пути, чтобы разогнать страх мой и вернуть мир моему сердцу!
А пава сказала ей:
— О сестра моя, расскажи же нам причину того страха, который внушает тебе Ибн-Адам, и всю историю, которая, без сомнения, случилась с тобою.
И гусыня рассказала:
— Знай, о славный павлин, и ты, кроткая, гостеприимная пава, что я живу на этом острое с самого детства и никогда я не знала здесь неприятностей, или забот, или чего бы то ни было, что могло бы смутить мою душу или оскорбить мой взор. Но в позапрошлую ночь, когда я заснула, спрятав голову под свое крыло, мне явился во сне Ибн-Адам, который захотел вступить в разговор со мной; и я уже собиралась ответить на его любезности, как вдруг услышала голос, который кричал мне: «Берегись, гусыня, берегись! Не доверяй Ибн-Адаму, и сладким речам его, и его коварным манерам. Не забывай того, что сказал о нем поэт:
Дает тебе попробовать он сладость,
Что положил на кончик языка,
Но это лишь затем, чтоб, как лисица,
Тебя удобней захватить врасплох! —
ибо знай, бедная гусыня, что Ибн-Адам достиг такой хитрости, что сумеет, когда захочет, изловить обитателей лона вод и самых страшных чудовищ моря; он может низвергнуть на землю спокойно парящих в небе орлов, запустив в них пулей, сделанной из засохшей грязи; наконец, он настолько коварен, что при всей своей слабости может победить слона и пользоваться им как слугой или вырвать ему клыки, чтобы сделать себе из них орудие. О гусыня, беги! Беги!»
Тогда я встрепенулась ото сна и, не оборачиваясь, страшно испуганная, пустилась бежать, вытянув шею и развернув крылья. И так скиталась я то там, то здесь до тех пор, пока не почувствовала, что силы покинули меня, и тогда, находясь у подошвы горы, я на минуту скрылась за утесом, и сердце мое колотилось от страха и усталости, и грудь моя сжималась от всех тех опасений, которые внушал мне Ибн-Адам.
И в довершение всего я ничего не ела и не пила, голод и теперь терзает меня, и жажда также. И я не знала более, что мне делать, и не смела пошевельнуться, когда увидела перед собой у входа в пещеру молодого рыжего льва с кротким и добрым взглядом, который сразу внушил мне доверие и симпатию. И молодой лев, со своей стороны, тоже заметил меня; и он выказывал все признаки живейшего удовольствия, так сильно пленила его моя наружность и так много было во мне робости и застенчивости. И потому он позвал меня, говоря:
— О милая малютка, приблизься, поболтаем немножко!
И я была чувствительно тронута его приглашением и весьма скромно подошла к нему; и он сказал мне:
— Как тебя зовут и какой ты породы?
Я ответила ему:
— Меня зовут гусыней. И я принадлежу к породе птиц!
Он сказал мне:
— Я вижу тебя трепещущей и пораженной ужасом, но не знаю, отчего это!
Тогда я рассказала ему все, что я видела и слышала во сне. И каково же было мое удивление, когда он ответил мне:
— Но ведь и мне приснился такой же сон, и я рассказал его моему отцу-льву, который тотчас же предостерег меня от Ибн-Адама и посоветовал мне быть настороже против его хитростей и коварства! Но до сих пор я еще ни разу не имел случая встретить этого Ибн-Адама!
При этих словах молодого льва ужас мой еще увеличился, и я воскликнула:
— Нет более сомнений в том, как должно поступать! Настал момент освободиться от этого ужасного врага, и тебе одному, о сын царя зверей, должна принадлежать слава убить Ибн-Адама! И, сделав это, ты возвеличишь имя свое в глазах всех тварей неба, воды и земли!
И я продолжала подзадоривать молодого льва и льстить ему, пока не убедила его пуститься на поиски нашего общего врага.
Тогда молодой лев вышел из пещеры и сказал мне, чтобы я следовала за ним; и я шла позади него, тогда как он гордо продвигался вперед, громко хлопая себя хвостом по спине. И мы шли так вместе, я — по-прежнему сзади и едва поспевая за ним; наконец мы увидели облачко пыли, а когда пыль эта рассеялась, перед нами появился совершенно голый, без седла и без недоуздка, бегущий осел, который то скакал и брыкался, то бросался на землю и катался в пыли, болтая в воздухе всеми четырьмя ногами.
При виде этого друг мой, молодой лев, был порядочно удивлен, так как до тех пор родители никогда не позволяли ему выходить из пещеры; и он окликнул упомянутого осла:
— Эй ты! Иди сюда!
И тот поспешил повиноваться; и друг мой сказал ему:
— Неразумное животное, почему поступаешь ты таким образом? И прежде всего к какой породе животных принадлежишь ты?
Он ответил:
— О господин мой, я раб твой, осел из породы ослов.
Он спросил его:
— А для чего забрел ты сюда?
Он ответил:
— О сын царя, для того чтобы спастись от Ибн-Адама!
Тогда молодой лев засмеялся и сказал ему:
— Как можешь ты при твоем росте и сложении бояться Ибн-Адама?
Осел сказал, качая головой, с проникновенным видом:
— О сын царя, я вижу, ты совсем не знаешь этого зловредного существа! Если я боюсь его, то вовсе не потому, что он хочет моей смерти, — он хочет гораздо худшего, и страх мой происходит от той ужасной жизни, на которую он обрекает меня! Так знай же, что, пока я молод и силен, я служу ему для верховой езды, и для этого он кладет мне на спину вещь, которую называет седлом; потом стягивает мне живот чем-то, что он называет подпругой; и под хвост надевает мне кольцо, название которого я позабыл, но которое жестоко ранит самые чувствительные части моего тела; наконец, он всовывает мне в рот кусок железа, который до крови дерет мне язык и нёбо и который он называет удилами. И вот тогда он садится на меня, и, для того чтобы заставить меня идти скорее, чем я могу, он колет мне шею и зад остроконечной палкой. И если только, чувствуя себя разбитым, я замедляю шаг, то он разражается страшнейшими проклятиями и ругательствами, которые заставляют меня вздрагивать, — даром что я осел, — ибо он всенародно называет меня: «Сводник! Сын блудницы! Гуляка! Шлюха! Бабская задница!» И мало ли как еще! И если, на беду, я вздумаю облегчить грудь, выпустив воздух через зад, то бешенство его не знает более границ; а лучше уж чтобы я из уважения к тебе, о сын царя, не повторял всего, что он мне говорит, и всего, что делает со мной в таких случаях. И уж, конечно, я позволяю себе облегчаться таким образом, только когда знаю, что он остался далеко позади, или когда уверен, что я совершенно один. Но это еще далеко не все! Когда я состарюсь, он продаст меня какому-нибудь водовозу, который, положив мне на спину деревянное седло, с обеих сторон навьючит на меня тяжелые мехи[2] и громадные кувшины с водой, и так до тех пор, пока наконец, изнемогая от дурного обращения и лишений, я не околею самым жалким образом. И тогда мой труп бросят на съедение собакам, бродящим среди куч мусора. И такова, о сын царя, злосчастная судьба, которую готовит мне Ибн-Адам. О, есть ли среди тварей другие, такие же несчастные, как я? Скажи, о добрая и нежная гусыня!
Тогда я, о господа мои, содрогнулась от ужаса и жалости и воскликнула, дрожа от волнения:
— О господин мой лев, осел поистине заслуживает извинения! Ибо, только слушая его рассказ, я умираю от страха!