— Клянусь Аллахом, мне непонятны ваши слезы в то время, когда вы вместе. Что же было бы, если бы вы были разлучены? Поистине, теперь не время для печали; наоборот, лица ваши должны проясниться, и вы должны провести это время в радости и веселье!
При этих словах Абальгассана, советы которого ценились всегда высоко, прекрасная Шамс ан-Нахар осушила свои слезы и сделала знак одной из своих невольниц, и та тотчас же вышла и через минуту возвратилась в сопровождении многих прислужниц, которые несли на своих головах большие серебряные подносы, уставленные всевозможными блюдами, один вид которых радовал глаз.
И когда все эти подносы были поставлены на ковры между Али бен-Бекаром и Шамс ан-Нахар, все прислужницы отступили к стене и остались здесь в полной неподвижности.
И Шамс ан-Нахар пригласила Абальгассана сесть против них перед чеканными золотыми блюдами, на которых круглились фрукты и красовались пирожные. И тогда фаворитка начала брать собственными пальцами по кусочку из каждого блюда и класть их между губ своего друга Али бен-Бекара. Она не забывала тоже и Абальгассана бен-Тагера. И когда они поели, золотые блюда были убраны, и был принесен прекрасный золотой кувшин в чаше чеканного серебра, и они умылись благовонной водой, которую лили им на руки. После этого они сели опять, и молодые негритянки подали им кубки из разноцветного агата на блюдцах из серебра с позолотой, наполненные прекрасным вином, один вид которого радовал глаз и облегчал душу. И они медленно пили его, глядя друг на друга долгим взглядом; и когда кубки опустели, Шамс ан-Нахар отослала всех рабынь, оставив возле себя только певиц и играющих на разных музыкальных инструментах.
Тогда, не чувствуя себя расположенной петь, Шамс ан-Нахар приказала одной из певиц начать прелюдию, чтобы задать тон; и певица тотчас же настроила свою лютню и приятно запела:
Моя душа, ты страждешь! Ты рукою
Любви жестокой больно так измята,
И брошена твоя святая тайна
На волю ветров. О моя душа!
Тебя я грела нежно и любовно,
Под кровом ребер ты ж бежишь к тому,
Кто здесь причина всех моих страданий!
О, лейтесь, слезы!.. Ах, и вы стремитесь
Из глаз моих к жестокому!.. О слезы,
Горячие и страстные, вы тоже
В безжалостного друга влюблены!
Тогда Шамс ан-Нахар протянула руки и наполнила свой кубок вином, наполовину отпила из него и подала его князю Али, который пил из него, приложив свои губы к тому самому месту, которого касались губы его возлюбленной…
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И подала свой кубок князю Али, который пил из него, приложив свои губы к тому самому месту, которого касались губы его возлюбленной, в то время как струны любовно дрожали под пальцами исполнительниц. И Шамс ан-Нахар сделала знак одной из них и приказала ей спеть что-нибудь более мягким тоном. И юная невольница, понизив голос, пропела чуть слышно:
О, если слезы глаз моих всечасно
Мои ланиты щедро орошают;
О, если чаша, где мои уста
Стремятся жажду утолить напрасно,
Полна слезами больше, чем вином, —
Клянусь Аллахом, сердце, утоляй
Свою ты жажду смешанным напитком!
Он возвратил в тебя души избыток,
Что ежечасно льется из очей!
В этот миг Шамс ан-Нахар почувствовала, что она совершенно опьянена от трогательных нот этой песни, и, взяв лютню из рук невольницы, сидевшей позади нее, она полузакрыла глаза и от всей души запела следующие дивные стихи:
О красота газели молодой!
О юноша! О свет очей прекрасных!
Я умираю, если ты уходишь,
Я пьяна от близости твоей!
Так я живу, пылая неустанно,
Так, наслаждаясь, угасаю я.
Из твоего душистого дыханья
Рождается зефир благоуханный,
Им напоен пустыни знойный вечер
Под зеленью веселых стройных пальм!
О сладостный, влюбленный ветерок,
Завидую тому я поцелую,
Что ты похитил с ароматных уст
И с ямочек ланит его лилейных!
Ты этой лаской так его чаруешь,
Что тело все трепещет в упоенье
И весь горит он, наслажденья полн!
Душистой кожи нежные жасмины,
Жасмины кожи, столь молочно-белой,
Как лунный камень! О его слюна!
Слюна бутонов уст его пурпурных!
О жар ланит, о сомкнутые очи
Вослед за страстным пламенным объятьем!
О сердце, сердце, заблудилось ты
В изгибах нежных царственного тела!
Но берегись: любовь стоит на страже,
И грозен яд ее смертельных стрел!
Когда Али бен-Бекар и Абальгассан бен-Тагер услышали эту песню Шамс ан-Нахар, они от восторга почувствовали, будто они куда-то уносятся; потом от удовольствия они затопали ногами и воскликнули:
— Аллах! Аллах!
Потом они заплакали и засмеялись; и князь Али, вне себя от волнения, схватил лютню и передал ее Абальгассану с просьбой аккомпанировать его пению. И потом он закрыл глаза и, склонив голову и подперев ее рукою, запел вполголоса такую песню своей родины:
О кравчий, слушай! Так прекрасен чудно
Предмет любви моей, что если б я
Владыкой был всех городов на свете,
Я все бы тотчас отдал их за то,
Чтобы устами жаркими коснуться
Родимого пятна на свежей щечке!
И так прекрасны милые черты,
Что даже это пятнышко излишне!
Ни бархат нежный юного пушка,
Ни розы щек не могут увеличить
Очарованья чудного лица!
И эти слова князь Али бен-Бекар произнес удивительным голосом. Но в тот самый момент, когда замирала эта песня, юная невольница, любимица Шамс ан-Нахар, вбежала, дрожащая и испуганная, и сказала Шамс ан-Нахар:
— О госпожа моя, Масрур и Афиф и прочие евнухи дворца у дверей и хотят говорить с тобою!
При этих словах князь Али и Абальгассан и все рабыни были крайне испуганы и уже трепетали за свою жизнь. Но Шамс ан-Нахар, которая одна только сохранила присутствие духа, спокойно улыбнулась и сказала всем им:
— Успокойтесь! Предоставьте действовать мне!
Потом она сказала своей наперснице[10]:
— Ступай задержи Масрура и Афифа и всех других, попросив у них, чтобы они дали нам время приготовиться к приему, какой подобает их положению!
Потом она приказала своим рабыням запереть все двери залы и старательно задернуть все большие занавеси. Когда это было исполнено, она пригласила князя Али и Абальгассана остаться в зале и не бояться ничего; потом в сопровождении всех певиц она вышла из залы через дверь, ведущую в сад, и велела запереть ее за собою; и она прошла под деревья и села на трон, который она распорядилась принести сюда. Здесь она приняла томную позу, приказала одной из юных девушек растирать ей ноги, а всем остальным — отступить подальше и послала одну из негритянок отпереть двери Масруру и всем прочим.
Тогда Масрур и Афиф и двадцать евнухов с обнаженными мечами в руках и опоясанные длинными поясами, вошли и насколько возможно издалека склонились до земли и приветствовали фаворитку со всеми знаками величайшего почтения.
Шамс ан-Нахар сказала:
— О Масрур, да будет угодно Аллаху, чтобы ты принес мне добрые вести!
Масрур отвечал:
— Иншаллах![11] О госпожа моя!
Потом он приблизился к трону фаворитки и сказал ей:
— Эмир правоверных шлет тебе свои пожелания мира и просит сказать тебе, что он пламенно желает видеть тебя. И он извещает тебя, что этот день исполнен радости для него и благословен среди других дней; и он желает завершить его возле тебя, чтобы этот день был дивным днем до самого конца. Но он желает узнать, как ты расположена к этому и желаешь ли ты сама прийти к нему во дворец или, может быть, предпочтешь принять его здесь сама.
При этих словах прекрасная Шамс ан-Нахар встала, потом пала ниц и поцеловала землю, выражая этим, что желание халифа для нее равносильно приказанию, и сказала:
— Я, преданная и счастливая раба эмира правоверных, прошу тебя, о Масрур передать нашему господину, что я счастлива принять его у себя и что приход его озарит этот дворец.
Тогда глава евнухов и сопровождавшие его поспешно удалились, и Шамс ан-Нахар тотчас же побежала в залу, где находился ее возлюбленный, и со слезами на глазах прижала его к своей груди и нежно поцеловала, и он ее тоже; потом она высказала ему, какое для нее горе расставаться с ним раньше, чем она этого ожидала. И оба они заплакали на руках один у другого. И наконец князь Али сказал своей возлюбленной:
— О госпожа моя, умоляю тебя! Позволь мне, ах, позволь мне обнять тебя, дай мне насладиться сладостным твоим прикосновением, так как пришел роковой час разлуки! Я сохраню на своем теле любовное прикосновение твое и унесу в своей душе память о нем! Это будет мне утешением в нашей разлуке и усладой в моей скорби!
Она отвечала:
— О Али, клянусь Аллахом, только я одна обречена скорби, одна я, которая остается в этом дворце с воспоминанием о тебе! Ты же, о Али, пойдешь развеяться на базар и можешь смотреть на молоденьких девочек на улицах; и их юные прелести, и их продолговатые глаза заставят тебя забыть скорбь Шамс ан-Нахар, твоей возлюбленной; и звон хрустальных подвесок на их браслетах изгонит из твоих глаз последние следы моего образа! О Али! Как могу я отныне противиться своей скорби или подавить крик в своем горле и заменить его пением, которого потребует от меня повелитель правоверных?! Как может двигаться мой язык для нот гармонии, и с какой улыбкой могу принять я его самого, когда только ты один можешь развеселить мою душу?! Ах, могу ли я отвести свои взоры от того места, которое ты занимал передо мною, о Али! И могу ли я не умереть, когда поднесу к своим губам кубок, который мне предложит эмир правоверных? Поистине, если я отопью из него, яд без жалости потечет по моим жилам. И как же мне тогда будет легка смерть, о Али!