И в тот момент, когда Абальгассан бен-Тагер собирался утешить их, приглашая к терпению, доверенная невольница прибежала предупредить свою госпожу о приближении халифа. Тогда Шамс ан-Нахар с глазами, полными слез, могла только в последний раз обнять своего возлюбленного и сказала невольнице:
— Проводи их как можно скорее в ту галерею, которая обращена одной стороной к Тигру, а другой — к саду; когда же ночью достаточно стемнеет, ты выпустишь их как можно осторожнее на берег реки.
И, сказав эти слова, Шамс ан-Нахар подавила душившие ее рыдания и побежала навстречу халифу, который приближался с противоположной стороны.
В то же время юная невольница провела князя Али и Абальгассана в указанную галерею и ушла обратно, успокоив их и старательно заперев за собою двери. И тогда они очутились в совершенной темноте, но вот по истечении некоторого времени через ажурные окна они увидели яркий свет, который, приближаясь, дал им возможность рассмотреть целое шествие, состоявшее из ста юных черных евнухов с пылающими факелами в руках; и за этими ста юными евнухами шли сто старых евнухов из обычной стражи женщин дворца, и каждый из них держал в руке обнаженный меч, и, наконец, позади них в двадцати шагах во всем великолепии, предшествуемый начальником евнухов и окруженный двадцатью юными невольницами, белыми, точно луны, шествовал халиф Гарун аль-Рашид.
И вот халиф продвигался вперед, предшествуемый Масруром; и по правую руку его был помощник начальника евнухов Афиф, и по левую руку его — помощник начальника евнухов Вассиф. И поистине, он был необычайно величествен, прекрасный и сам по себе, и вследствие того сияния, которое отбрасывали на него факелы рабов и драгоценные камни женщин. И он продвигался таким образом вперед под звуки музыкальных инструментов, на которых сразу заиграли невольницы, и так до Шамс ан-Нахар, которая распростерлась у ног его. И он поспешил помочь ей подняться и протянул ей руку, которую она поднесла к своим губам; потом, счастливый тем, что видит ее, он сказал ей:
— О Шамс ан-Нахар, заботы о моем царстве долгое время не дозволяли моим глазам успокоиться на твоем лице. Но Аллах даровал мне этот благословенный вечер, чтобы я мог вдосталь потешить мои глаза твоими прелестями.
Потом он сел на серебряный трон, и фаворитка села перед ним, а остальные двадцать женщин образовали около них двоих круг, разместившись на стульях, поставленных на разных расстояниях один от другого. Что же касается играющих на музыкальных инструментах и певиц, то они составили отдельную группу неподалеку от фаворитки, в то время как евнухи, молодые и старые, удалились согласно обычаю под деревья по-прежнему с горящими факелами в руках и на такое расстояние, чтобы дать возможность халифу вполне насладиться прохладой вечера.
Когда халиф уселся и все заняли свои места, он дал знак певицам, и тотчас же одна из них под аккомпанемент всех других пропела ту знаменитую оду, которую халиф предпочитал всем остальным, которые только ему пели, за красоту ее рифм и за богатую мелодию ее финала:
Дитя! Влюбленной утренней росою
Окроплены раскрытые цветы,
И ветерок качает их листы.
Твои ж глаза!.. Они передо мною
Искрятся ярко, как источник чистый,
Что утоляет жажду на устах
А ротик твой!.. Твой ротик, о мой друг,
Твой улей перлов, чьей слюне душистой
Завидуют и пчелы на цветах!
И, пропев эти дивные стихи страстным голосом, певица умолкла.
Тогда Шамс ан-Нахар сделала знак своей любимице, которая знала о ее любви к князю Али; и она запела совершенно на другой лад стихи, которые так прекрасно соответствовали тайному чувству фаворитки к Али бен-Бекару:
Когда навстречу юной бедуинке
Красивый всадник едет на коне,
Ее ланиты рдеют, как цветы
Лавровые Аравии цветущей.
О бедуинка смелая, скорее
Ты загаси огонь своих ланит!
Храни ты сердце от палящей страсти!
Будь беззаботна средь пустынь родимых, —
Любви страданье — всадников удел!
Когда прекрасная Шамс ан-Нахар услышала эти стихи, ею овладело столь глубокое волнение, что она свалилась со своего сиденья и упала без чувств на руки своих женщин, которые сбежались к ней.
При этом князь Али, который, притаившись у окна, видел все происшедшее с его возлюбленной, был так потрясен от сочувственной скорби…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Он был так потрясен от сочувственной скорби, что упал без чувств на руки своего друга Абальгассана бен-Тагера. Абальгассан пришел в крайнее смущение, приняв во внимание место, в котором они находились. И в то время как он тщетно искал в этой темноте воды, чтобы брызнуть ею в лицо своего друга, он увидел вдруг, что одна из дверей галереи открылась и в нее вошла, едва переводя дух, молодая невольница — доверенная Шамс ан-Нахар, — которая сказала ему испуганным голосом:
— О Абальгассан, подымайся скорее, ты и твой товарищ; я тотчас же выведу вас обоих отсюда, потому что здесь такая суматоха, которая не обещает нам ничего хорошего и, я думаю, будет для нас роковой. Следуйте же оба за мною, иначе все мы погибли!
Но Абальгассан сказал:
— О услужливая молодая девушка, разве не видишь ты, в каком состоянии мой друг? Подойди же и посмотри на него.
Когда невольница увидала князя Али без чувств на ковре, она побежала к столу, на котором, как она знала, находились различные флаконы, и нашла цветочную воду и освежила ею лицо молодого человека, который вскоре пришел в чувство. Тогда Абальгассан взял его за плечи, а молодая девушка за ноги, и так вдвоем они вынесли его из галереи, вышли из дворца и спустились до самого берега Тигра. И они осторожно положили его на одну из скамеек, которые здесь стояли, и молодая девушка захлопала в ладоши — и тотчас же по реке подплыла лодка с одним только гребцом, который поднялся, причалил к берегу и подошел к ним. Потом, не говоря ни слова, по одному знаку наперсницы он взял князя Али на руки и положил его в лодку, куда не замедлил войти также и Абальгассан. Что же касается юной невольницы, то она извинилась, что не может сопровождать их дальше, пожелала им мира крайне печальным голосом и поспешно поднялась во дворец.
Когда лодка подошла к противоположному берегу, Али бен-Бекар, который совершенно пришел в себя благодаря свежести ночного ветра и воды, был уже в состоянии, поддерживаемый своим другом, выйти на берег. Но вскоре он вынужден был присесть на камень, так как почувствовал, что душа его удаляется. И Абальгассан, не зная, как ему выйти из такого затруднения, сказал ему:
— О друг мой, мужайся и укрепи свой дух, потому что поистине эта местность далеко не безопасна и эти берега наводнены разбойниками и злодеями. Только немного бодрости — и мы будем в безопасности, невдалеке отсюда, в доме одного из моих друзей, проживающего у того самого огонька, который ты видишь, — потом добавил: — Во имя Аллаха!
И он помог своему другу подняться и медленно двинулся с ним к указанному им дому, и они приблизились к дверям его. Тогда он постучался в двери, и, несмотря поздний час, кто-то вышел отпереть их; и Абальгассан, назвавший себя, был тотчас же с большою сердечностью введен в дом, и его друг тоже. И он не замедлил найти причину, которая могла объяснить их присутствие в этом месте и их прибытие в таком состоянии в столь необычный час. И в этом доме, где по отношению к ним были соблюдены все правила самого широкого гостеприимства, они оба провели остаток ночи, и никто не беспокоил их неуместными вопросами. Но оба они мало спали в эту ночь: Абальгассан не привык спать вне своего дома, и, кроме того, он был озабочен мыслями о своих домашних, а князь Али не мог отогнать от себя образа Шамс ан-Нахар, бледной, без чувств, на руках женщин, у ног халифа…
И вот лишь только наступило утро, они простились со своим хозяином и направились к городу, и не медлили, как ни было трудно идти Али бен-Бекару, и пришли на ту улицу, на которой стоял их дом. Но так как они раньше подошли к двери дома Абальгассана, то он начал настойчиво приглашать своего друга зайти отдохнуть у него, так как не желал оставлять его в таком плачевном состоянии. И он приказал своим слугам приготовить для него лучшую комнату в доме и разостлать на полу новые тюфяки, которые хранились свернутыми в стенных шкафах для случаев, подобных этому. И князь Али, утомленный так, как если бы он шел много дней, не мог удержаться, чтобы не опуститься на тюфяк, и закрыл глаза и на несколько часов погрузился в сон. Проснувшись, он совершил омовение и исполнил свой молитвенный долг и оделся, чтобы уходить, но Абальгассан удержал его, говоря:
— О господин мой, не лучше ли тебе провести еще один день и одну ночь в моем доме, для того чтобы я мог побыть с тобою и рассеять твою тоску?!
Когда лодка подошла к противоположному берегу, Али бен-Бекар пришел в себя благодаря свежести ночного ветра и воды.
И он убедил его остаться. И действительно, когда пришел вечер, Абальгассан, который провел весь день в беседе со своим другом, позвал наиболее известных в Багдаде певиц; но ничто не могло отвлечь Али бен-Бекара от его печальных мыслей, напротив, певицы только еще более усилили его отчаяние и его скорбь, и он провел ночь еще более беспокойную, чем предшествовавшая; и к утру состояние его ухудшилось настолько, что друг его Абальгассан не захотел более удерживать его у себя. И вот он решил проводить его до его дома, после того как усадил на мула, которого привели из его конюшен рабы князя. И когда он передал князя его слугам и убедился, что он пока не нуждается в его присутствии, он распростился с ним, и старался ободрить его словами, и обещал ему вернуться к нему вновь, лишь только это окажется возможным. Потом он вышел из дома и отправился прямо на базар и открыл свою лавку, которая была заперта все это время.