И вот лишь только он привел в порядок свою лавку и уселся в ожидании клиентов, как увидел…
Но на этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Абальгассан уселся в ожидании клиентов и увидел, что к нему приближается молодая невольница, поверенная Шамс ан-Нахар. Она пожелала ему мира, и Абальгассан ответил на ее приветствие и при этом заметил, что она чем-то опечалена и расстроена, и увидел, что сердце ее бьется сильнее, чем обыкновенно. И он сказал ей:
— Как радостен для меня твой приход, о услужливая молодая девушка! Ах, пожалуйста, скажи мне, и поскорее, что сталось с твоей госпожой?
Она отвечала ему:
— Но, умоляю тебя, прежде передай мне все новости относительно князя Али, которого я оставила в таком печальном положении!
И Абальгассан рассказал ей все, что знал о горе и неисцелимом отчаянии своего друга. И когда он закончил, поверенная опечалилась еще больше и много вздыхала и взволнованным голосом сказала Абальгассану:
— О, как велико наше несчастье! Знай, о Бен-Тагер, что моя госпожа находится в еще более плачевном состоянии! Но я расскажу тебе подробно обо всем, что случилось после твоего ухода из залы вместе с твоим другом, после того как госпожа моя, лишившись чувств, упала к ногам халифа, который был сильно опечален и не знал, чему приписать эту внезапную болезнь. Вот когда я оставила вас обоих под охраной лодочника, я в большом беспокойстве поспешила к Шамс ан-Нахар, которая была по-прежнему без чувств и по-прежнему вся бледная, и слезы струились капля за каплей по ее распущенным волосам. И эмир правоверных, крайне опечаленный, сидел возле нее и, несмотря на все свои попытки, не мог достичь того, чтобы она очнулась и пришла в себя. И мы все были в таком отчаянии, какого ты даже не можешь себе представить; и на все вопросы, которые делал нам в тоске халиф, желая знать причину этой внезапной болезни, мы не ответили ни слова и только заплакали и бросились ниц между рук его, так как мы оберегали в глубине души тайну, которая не была ему известна. И это состояние невыразимой скорби длилось до полуночи. И вот мы освежали ей виски розовой водой и водой померанцевой, и обмахивали ее нашими опахалами, и наконец, к нашей радости, мы увидели, что она мало-помалу приходит в себя. Но лишь только она очнулась, слезы градом полились из глаз ее, к величайшему изумлению халифа, и он наконец заплакал и сам, и все это было так печально и необыкновенно!
Когда халиф увидел, что он наконец может заговорить со своей фавориткой, он сказал ей:
— Шамс ан-Нахар, свет очей моих, поговори со мною, скажи мне причину твоей болезни, чтобы я мог хоть немного помочь тебе! Смотри! Я сам страдаю от своего бездействия!
Тогда Шамс ан-Нахар хотела обнять и поцеловать ноги халифа, но он не допустил ее до этого; взял за руки и с нежностью продолжал расспрашивать ее.
Тогда она сказала разбитым голосом:
— О эмир правоверных, болезнь, которой я страдаю, мимолетна. И причина ее, вероятно, в том, что я сегодня ела очень много разных вещей, и они отравили, должно быть, мои внутренности.
И халиф спросил ее:
— Что же ты ела, о Шамс ан-Нахар?
Она отвечала:
— Два лимона, шесть кислых яблок, чашку простокваши, большой кусок кенафы и сверх того — меня так сильно мучил голод — много соленых фисташек и семечек арбуза и много обсахаренного гороху, только что вынутого из печи.
Тогда халиф воскликнул:
— О неосторожная маленькая возлюбленная моя, поистине, ты удивляешь меня! Не сомневаюсь, что все это очень вкусно и аппетитно, но ты должна беречь себя и не позволять своей душе набрасываться так безрассудно на все, чего ей хочется! Ради Аллаха! Не делай больше этого!
И халиф, который был обыкновенно очень сдержан в словах и ласках со своими женщинами, продолжал осторожно разговаривать со своей фавориткой, и это продолжалось до самого утра. Но когда он увидел, что ее состояние нисколько не улучшается, он приказал позвать всех врачей дворца и города, но они, конечно, побереглись разгадать настоящую причину болезни моей госпожи, состояние которой ухудшалось еще больше от присутствия халифа. И все эти ученые прописали ей такой сложный рецепт, что, несмотря на все мое желание, о Бен-Тагер, я ни слова не могу припомнить из него.
Наконец халиф в сопровождении врачей и всех других удалился, и тогда я смогла свободно приблизиться к своей госпоже; и я покрывала ее руки поцелуями, и говорила ей слова ободрения, и уверила ее, что я устрою ей новое свидание с князем Али бен-Бекаром, и она в конце концов разрешила мне ходить за ней. И я тотчас же подала ей стакан холодной воды, смешанной с померанцевой водой, и это очень помогло ей. И тогда, отбросив всякую осторожность, она приказала мне на некоторое время оставить ее и сбегать к тебе и узнать все новости о ее возлюбленном, чтобы я могла ей потом передать все подробно о его беспредельной скорби.
При этих словах наперсницы Абальгассан сказал ей:
— О молодая девушка, теперь, когда ты услышала все, относящееся к состоянию нашего друга, спеши возвратиться к своей госпоже и передай ей мое пожелание мира; и скажи ей, что, узнав обо всем происшедшем с нею, я был очень опечален; и непременно скажи ей, что я нахожу крайне тяжелым ниспосланное ей испытание, но усиленно призываю ее к терпению и особенно советую ей быть как можно осторожнее со словами, чтобы это дело не дошло до ушей халифа. И завтра же ты вернешься опять в мою лавку, и, если только это будет угодно Аллаху, новости, которые мы передадим друг другу, будут более утешительны.
И молодая девушка долго благодарила его за его слова и за все добрые услуги его и потом простилась с ним. И Абальгассан провел остаток дня в своей лавке, которую он запер раньше обыкновенного, чтобы бежать к дому своего друга Бен-Бекара. И он постучался в двери, которые открыл ему…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И он постучался в двери, которые открыл ему привратник, и он вошел в дом и нашел своего друга окруженным многими врачами всех специальностей, и родственниками, и друзьями; и одни щупали у него пульс, и другие прописывали ему лекарства, каждый иное и совершенно противоположное другому; и старухи усердствовали здесь еще более и бросали на врачей косые взгляды; и юноша чувствовал, что душа его сильно сжалась от нетерпения и уже сделалась совершенно маленькой, и наконец, выбившись из сил и чтобы ничего более не слышать и не видеть, он уткнулся головою в подушки и закрыл уши обеими руками.
Но в этот момент Абальгассан приблизился к его изголовью, мягко коснулся его, и назвал по имени и сказал ему с многозначительной улыбкой человека, которому что-то известно:
— Мир над тобой, о Али!
И он отвечал:
— И над тобою мир и благодеяния Аллаха и Его благословение, йа Абальгассан! Да будет угодно Аллаху, чтобы ты был носителем добрых вестей, таких же ясных, как твое лицо, о друг мой!
Тогда Абальгассан, не желая более говорить в присутствии всех этих посетителей, ограничился только тем, что подмигнул Бен-Бекару; и когда все удалились, он обнял его и рассказал ему все, что передала ему наперсница, и прибавил:
— Ты вполне можешь быть уверен, о брат мой, что я весь к твоим услугам и что душа моя совершенно принадлежит тебе. И я не буду знать отдыха до тех пор, пока не возвращу тебе покой сердца твоего!
И Бен-Бекар был так тронут добрыми намерениями своего друга, что заплакал от всего сердца и сказал:
— Прошу тебя, доверши твои благодеяния, проведи эту ночь со мною, чтобы я мог побеседовать с тобой и рассеять свои мучительные мысли!
И Бен-Тагер не преминул исполнить его желание и остался у него, и читал ему поэмы, и пел ему тихим голосом любовные стихи, наклонившись к самому его уху. И одни из этих стихотворений были такие, в которых поэт обращается к другу, и другие — в которых поэт обращается к возлюбленной. И вот одно стихотворение из тысячи в честь возлюбленной:
Забрало шлема моего пронзила
Она мечом сверкающего взора,
И к гибкому пленительному стану
Моя душа прикована с тех пор.
Она сияет чудной белизною,
И лишь единым мускуса зерном
Оттенены камфорные ланиты,
Когда она трепещет от испуга,
Тогда бледнеет сердолик ланит
И белизной сменяется жемчужной!
Когда она в унынии вздыхает,
К груди открытой руку прижимая,
О, опишите же, мои глаза,
То зрелище, что вас тогда пленяет:
«Мы созерцаем пять тростинок нежных,
Украшенных кораллом на концах
И к пелене прильнувших непорочной!»
Не думай, воин, что твой меч надежный
Тебя спасет от этих томных век!
Нет у нее копья и стрел летучих,
Но бойся стана тонкого ее!
В одно мгновенье из тебя, о воин,
Она создаст смиренного раба!
И еще:
Ее все тело — ветка золотая,
Ее же груди — два прозрачных кубка,
Красиво опрокинутые книзу;
Ее ж уста — граната алый цвет.
И тогда Абальгассан, увидав, что его друг чрезвычайно взволновался этим стихотворением сказал:
— О Али, теперь я хочу тебе спеть как раз ту самую оду, которую ты так любил напевать про себя, сидя рядом со мною на базаре, в моей лавке. Да будет она бальзамом для твоей больной души, йа Али! Слушай же, мой друг, эти дивные слова поэта:
Приди ко мне, о кравчий! Злато кубка
Красиво блещет сквозь рубин вина.
Рассей далёко все свои печали,
И, не мечтая о грядущем дне,
Возьми ты чашу, полную забвенья,
И опьяни меня своей рукой!
Лишь ты один из всех, кто удручает
Усталый взор мой, можешь все понять!