Приди! Тебе открою тайны сердца,
Что ото всех ревниво затаилось.
Но поспешай! Забвения струю,
Струю веселья лей мне, о дитя
С ланитами нежнее поцелуя
На ароматных девственных устах!
При пении этой песни князь Али, слабый и без того, настолько упал духом вследствие ярких воспоминаний, которые возникли в его памяти, что опять принялся плакать; и Абальгассан не знал, что сказать ему, чтобы его успокоить, и провел всю эту ночь у его изголовья без сна, ни на минуту не сомкнув глаз. Потом с наступлением утра он отправился открыть свою лавку, о которой он совершенно не заботился. И он оставался в ней до самого вечера. Но в тот час когда по окончании купли и продажи он собирался удалиться, он увидел, что к его лавке идет, вся закутанная вуалью, юная наперсница Шамс ан-Нахар. И после обычных приветствий она сказала ему:
— Моя госпожа шлет Али бен-Бекару свои пожелания мира и поручила мне узнать о его здоровье. Что с ним? Скажи мне!
И он ответил:
— Не спрашивай меня, потому что поистине ответ мой будет печален. Потому что состояние моего друга далеко не лучше: он не спит больше, он не ест больше, он не пьет больше. И никакие средства не могут хоть немного вывести его из этого томительного состояния. О, если бы ты могла видеть желтизну его лица!
Она же сказала:
— Это большое горе для нас. Но вот что: моя госпожа, которой ничуть не лучше, а наоборот, поручила мне передать ее возлюбленному это послание, которое у меня в моих волосах. И она приказала мне не возвращаться без ответа. Можешь ли ты проводить меня к нашему другу, так как мне совершенно не известен дом его?
Абальгассан сказал:
— Слушаю и повинуюсь!
И он поспешил запереть лавку и пошел в десяти шагах впереди наперсницы, которая следовала за ним…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и, по обыкновению, скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Он пошел в десяти шагах впереди наперсницы, которая следовала за ним. И когда он приблизился к дому Бен-Бекара, он сказал этой девушке, пригласив ее присесть на ковер у входа:
— Подожди меня здесь некоторое время. Я хочу прежде убедиться, нет ли там чужих.
И он вошел к Бен-Бекару и подмигнул ему, и Бен-Бекар понял этот знак и сказал всем окружающим:
— Простите меня! У меня болит живот!
Тогда все поняли его и, простившись с ним, удалились и оставили его наедине с Абальгассаном. И вот лишь только они ушли, Абальгассан побежал и разыскал наперсницу, которую и привел с собой. И при одном виде ее, который напомнил ему Шамс ан-Нахар, Бен-Бекар почувствовал себя гораздо бодрее и сказал ей:
— О, усладительный приход! Ох! Будь благословенна!
И молодая девушка наклонилась, благодаря его, и тотчас же передала ему письмо Шамс ан-Нахар. И Бен-Бекар взял письмо и поднес его к своим губам, потом к своему лбу и, так как он был еще настолько слаб, что не мог читать его, протянул его Абальгассану, который нашел в нем написанные рукою фаворитки стихи, описывавшие в самых трогательных выражениях все страдания любви. И так как Абальгассан полагал, что это чтение повергнет его друга в еще худшее состояние, то он ограничился только тем, что передал ему содержание письма в немногих словах, наиболее изысканных, и сказал ему:
— Я желаю тотчас же, о Али, заняться ответом, и ты подпишешь его!
И он исполнил это с большим искусством, и Бен-Бекар пожелал, чтобы общий смысл этого письма был такой: если бы печаль отсутствовала в любви, влюбленные не находили бы наслаждения в переписке друг с другом.
И он потребовал от наперсницы, которая перед этим долго отнекивалась, рассказать ее госпоже о том состоянии печали, в котором она его видела. После этого он передал ей свой ответ, обливая его слезами; и наперсница была так растрогана, что не могла скрыть этого и расплакалась тоже, и наконец она удалилась, пожелав мира его сердцу. И Абальгассан вышел тоже, чтобы проводить наперсницу на улицу; и он покинул ее только у своей лавки, где простился с нею, и затем он возвратился в свой дом.
И вот Абальгассан, придя домой, в первый раз начал обдумывать свое положение и так говорил себе, усевшись на диван: «О Абальгассан, ты видишь хорошо, что дело принимает очень плохой оборот. Что будет, если оно сделается известным халифу? Йа Аллах!
Что будет? Конечно, я так люблю Бен-Бекара, что готов вынуть и отдать ему один из своих глаз. Но Абальгассан! У тебя есть семья: мать, сестры и маленькие братья! Какой несчастной участи подвергнутся они вследствие твоего неблагоразумия! Поистине, это не может долго продолжаться! Завтра же я пойду к Бен-Бекару и постараюсь оторвать его от этой любви, которая может иметь столь плачевные последствия! Если же он не послушается меня, Аллах укажет мне, как держать себя далее!»
И Абальгассан, грудь которого сжималась от всех этих мыслей, не преминул на другое же утро отправиться к своему другу Бен-Бекару.
И он пожелал ему мира и спросил у него:
— Йа Али! Ну, как ты?
Он отвечал:
— Хуже, чем когда-либо!
И Абальгассан сказал ему:
— Поистине, во всей моей жизни я еще не видел приключение, равное твоему, и даже не слышал, чтобы говорили о чем-нибудь подобном. И никогда еще не знал я такого странного влюбленного, как ты. Ты знаешь, что Шамс ан-Нахар любит тебя так же, как ты любишь ее, и, несмотря на эту уверенность, ты страдаешь, и твое состояние ухудшается изо дня в день. Что же было бы, если бы та, которую ты так любишь, не разделяла твоей страсти или, вместо того чтобы быть верной в своей любви, она была бы как большая часть влюбленных женщин, которым милее всего ложь, коварство и интриги? Но в особенности, о Али, подумай о бедствиях, которые свалились бы на наши головы, если бы эта интрига стала известна халифу? И вот поистине, нет ничего невероятного в том, что это может случиться, потому что эти приходы и уходы наперсницы могут пробудить внимание евнухов и любопытство рабов, и тогда один Аллах ведает, какие бедствие ожидают нас. Поверь мне, о Али, упорствуя в этой безвыходной любви, ты обрекаешь себя гибели, и прежде всего себя, и Шамс ан-Нахар вместе с собою. Я уже не говорю о себе, потому что я буду в один миг вычеркнут из числа живущих, и вся моя семья тоже.
Но Бен-Бекар, поблагодарив своего друга за его совет, объявил ему, что его воля не подвластна более ему и что, впрочем, несмотря на все бедствия, которые могли бы постичь его, он никогда не согласится беречь себя, в то время как Шамс ан-Нахар не боится рисковать своей жизнью из любви к нему.
Тогда Абальгассан, видя, что теперь всякие слова бесполезны, распростился со своим другом и направил свой путь к своему дому, совершенно отдавшись тревожным мыслям о будущем.
И вот у Абальгассана среди друзей, которые чаще других приходили повидаться с ним, был молодой ювелир, очень любезный, по имени Амин, скромность которого он не однажды имел случай оценить. И этот самый молодой ювелир пришел навестить Абальгассана в тот момент, когда он, облокотившись на подушки, погрузился в тяжелые раздумья.
И после взаимных приветствий он сел рядом с ним и, так как он был немного осведомлен об этой любовной интриге, спросил у него:
— О Абальгассан, в каком положении любовные дела Али бен-Бекара и Шамс ан-Нахар?
Абальгассан же отвечал:
— О Амин, да будет к нам милосерден Аллах! Я предчувствую, что мне не предстоит ничего хорошего!
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И вот так как ты человек надежный и верный друг, я хочу открыть тебе замысел, который я предполагаю привести в исполнение, чтобы вывести себя и свою семью из этого опасного положения.
И молодой ювелир сказал ему:
— Ты можешь говорить с полным доверием, о Абальгассан. Ты найдешь во мне брата, который готов пожертвовать собою, чтобы оказать тебе услугу.
Абальгассан сказал ему:
— Есть у меня мысль, о Амин, развязаться со всем, что удерживает меня в Багдаде, получить по обязательствам, уплатить мои долги, распродать с уступкой мои товары, перевести в деньги все, что только может быть переведено, и уехать отсюда подальше, в Басру, например, и спокойно выжидать там развязки. Потому что, о Амин, это положение становится далее невыносимо, и жизнь здесь для меня более невозможна, после того как меня начал преследовать страх, что я буду указан халифу как человек, который был замешан в этой любовной интриге. Ибо весьма вероятно, что эта интрига в конце концов сделается известной халифу.
При этих словах молодой ювелир сказал ему:
— Поистине, о Абальгассан, твое намерение есть намерение очень разумное, и план твой — единственный, который мог бы быть принят по здравом размышлении человеком дальновидным. Да просветит тебя Аллах и да укажет Он тебе наилучшие пути, для того чтобы ты мог выйти из этого опасного положение! И если моя помощь может способствовать тому, чтобы ты уехал без угрызений совести, то я готов действовать за тебя, как действовал бы ты, и служить твоему другу Бен-Бекару моими глазами.
И Абальгассан сказал ему:
— Но как же ты сделаешь это, если ты совершенно не знаешь Али бен-Бекара и не имеешь никаких сношений с дворцом и с Шамс ан-Нахар?
Амин отвечал:
— Что касается дворца, то я уже имел случай продавать туда камни при посредничестве юной наперсницы Шамс ан-Нахар; что же касается Бен-Бекара, то не может быть ничего легче, как познакомиться с ним и внушить ему доверие к себе. Да успокоится твоя душа, и, если ты желаешь уехать, не заботься об остальном, ибо Аллах есть Привратник, Который открывает, когда это нужно, все двери!
И, сказав это, ювелир Амин простился с Абальгассаном и ушел от него.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.