м случае предосторожности.
И, проговорив эти слова, молодая девушка отправилась со всевозможной поспешностью во дворец.
Тогда свет померк пред глазами моими, и я вскричал:
— Нет прибежища и силы вне Аллаха Всевышнего и Всемогущего!
Но что я мог сказать перед лицом судьбы?! И вот я решил вернуться к Али бен-Бекару, несмотря на то что расстался с ним всего лишь несколько минут назад, и, не дав ему даже времени потребовать у меня объяснений, я вскричал:
— О Али, ты непременно должен тотчас же следовать за мною, или тебя ждет самая позорная смерть! Халиф, который узнал все, должен сию минуту прислать сюда своих людей, чтобы схватить тебя! Уедем же, не теряя ни минуты, и отправимся за рубеж нашей страны, за пределы власти тех, которые ищут нас!
И тотчас же именем князя я приказал рабам нагрузить трех верблюдов наиболее ценными вещами и съестными припасами для дороги, и я помог князю подняться на того верблюда, на которого я вскарабкался и сам, и сел позади него. И, не теряя больше времени, как только князь простился с матерью, мы тронулись с места и направили свой путь к пустыне.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и прервала повествование.
А когда наступила
она сказала:
Мы тронулись с места и направили свой путь к пустыне.
Но все предначертанное приходит, и судьба под всяким небом должна свершиться. И действительно, наши бедствия еще должны были продолжаться, и мы бежали от одной опасности, чтобы быть ввергнутыми в другую, еще более ужасную.
И действительно, под вечер, в то время как мы шли по пустыне и перед нашими взорами открылся оазис и в нем среди пальм — минарет, мы вдруг увидели, что слева от нас показалась толпа разбойников, которые вскоре и окружили нас. И так как мы знали, что единственное средство спасти жизнь — это не делать никаких попыток к сопротивлению, мы позволили обезоружить и обобрать себя. И разбойники взяли у нас верблюдов со всей их ношей и даже сняли с нас одежды, оставив на наших телах одни только рубахи. И после этого они удалились, не беспокоясь более о нашей участи.
Что же касается моего бедного друга, то он был не более как вещь в моих руках, до того он был изнурен беспрерывными волнениями. Я только мог помочь ему дотащиться шаг за шагом до мечети, которую мы видели в оазисе; и мы вошли в нее, чтобы провести там ночь. И князь Али упал на землю и сказал мне:
— Здесь наконец суждено мне умереть, ибо Шамс ан-Нахар в этот час уже нет более в живых!
И вот в мечети в этот момент какой-то человек совершал моление. Когда он закончил, он повернулся к нам и некоторое время смотрел на нас, потом приблизился к нам и любезно сказал:
— О молодые люди, вы, без сомнения, иноземцы, и вы пришли сюда, чтобы провести здесь ночь?
И я ответил ему:
— О шейх, мы действительно иноземцы, на которых напали в пустыне разбойники; и они совершенно ограбили нас и оставили только рубахи, которые теперь на нас.
При этих словах старик исполнился жалости к нам и сказал:
— О бедные молодые люди, подождите здесь меня некоторое время, я вернусь еще к вам.
И он покинул нас и вскоре вернулся обратно в сопровождении мальчика, который нес сверток, и старик вынул из этого свертка одежды и попросил нас облачиться в них; потом он сказал нам:
— Идите со мной в мой дом, где вам будет лучше, чем в этой мечети, потому что вы, должно быть, чувствуете голод и жажду.
И он принудил нас следовать за ним до его дома, куда князь Али пришел только для того, чтобы упасть бездыханным на ковер. И тогда издалека вместе с ветерком, который проносился через оазис сквозь его пальмы, донесся голос какой-то несчастной, которая жалобно пела такие стихи:
Я плакала, что юность увядает,
Но эти слезы осушила быстро
И плачу лишь о горестной разлуке
С возлюбленным! И если горек мне
Мой смертный час, то, верь, не потому,
Что тяжко мне расстаться с горькой жизнью,
А потому, что грустно удаляться
От взоров друга! Ах, когда б я знала,
Что так близка жестокая разлука,
В далекий путь я унесла б с собою
Побольше взглядов драгоценных глаз!
И вот лишь только Али бен-Бекар услышал это пение, он, совершенно вне себя, поднял голову и начал прислушиваться. И когда голос умолк, мы увидели, что он с глубоким вздохом упал опять; и он испустил дух.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Он с глубоким вздохом упал опять и испустил дух.
При виде этого мы оба, старик и я, разразились рыданиями и находились в таком состоянии всю ночь; и я рассказал старику сквозь слезы эту печальную историю. Потом с наступлением утра я попросил его оставить у себя тело, пока родные, предупрежденные мною, не придут за ним. И я простился с этим добрым человеком и отправился с величайшей поспешностью в Багдад, воспользовавшись отбытием каравана, который направлялся туда. И я пошел прямо, не теряя времени на перемену одежды, в дом Бен-Бекара, где я предстал перед его матерью, которой я пожелал печально мира.
Когда мать Бен-Бекара увидела, что я пришел один, без ее сына, и заметила мой печальный вид, она задрожала, предчувствуя беду.
И я сказал ей:
— Аллах, о почтенная мать Али, повелевает, и творения Его не могут не повиноваться Ему! И когда письмо призыва написано душе, душа эта должна немедля предстать пред лицо Господа своего!
При этих словах мать Али испустила крик раздирающей сердце скорби и сказала мне, упав ниц:
— О, горе! Значит, сын мой умер?
Тогда я опустил глаза и не мог произнести ни слова. И я увидел, что бедная мать, задыхаясь от рыданий, совершенно лишилась чувств. И я заплакал тоже, проливая все слезы сердца моего, в то время как женщины наполнили дом ужасными воплями.
Когда мать Али могла наконец выслушать меня, я рассказал ей со всеми подробностями о его смерти и сказал ей:
— Да познает Аллах всю глубину твоих заслуг, о мать Али, и да укрепит тебя Своими благодеяниями и Своим милосердием!
Тогда она спросила у меня:
— Но не сделал ли он каких-нибудь распоряжений, чтобы ты передал их его матери?
Я отвечал:
— Конечно! Он поручил мне сказать тебе, что его единственное желание заключается в том, чтобы ты перенесла его тело в Багдад!
Тогда она опять залилась слезами, разорвав на себе одежды, и ответила мне, что она тотчас же отправляется в оазис с караваном, чтобы перевезти тело своего сына.
И действительно, через некоторое время я оставил их всех занятыми приготовлениями к путешествию и отправился к своему жилищу, сказав в душе своей: «О Али бен-Бекар, несчастный влюбленный, какая жалость, что твоя молодость была подрезана в полном своем расцвете!»
И таким образом я пришел к себе и только опустил руку в карман, чтобы вынуть ключ от дверей, как почувствовал, что кто-то слегка коснулся моей руки, и я обернулся и увидел одетую в траур и с очень печальным лицом юную наперсницу Шамс ан-Нахар.
И я хотел уже было бежать, но она остановила меня и заставила войти вместе с нею в мой дом. Тогда я, еще ничего не зная, заплакал вместе с нею.
Потом я сказал ей:
— И ты уже узнала эту печальную новость?
Она спросила меня:
— Какую, йа Амин?
Я сказал ей:
— Смерть Али бен-Бекара.
И когда я увидел, что она заплакала еще сильнее, я понял, что она не знала еще ничего, и я рассказал ей обо всем случившемся, испуская вместе с нею глубокие вздохи.
Когда я закончил, она сказала мне, в свою очередь:
— И ты, йа Амин, я вижу, ничего еще не знаешь о моем горе.
И я вскричал:
— Шамс ан-Нахар предана смерти по повелению халифа?
Она же отвечала:
— Шамс ан-Нахар умерла, но не так, как ты предполагаешь. О моя госпожа!
Потом речь ее прервалась, и она опять плакала некоторое время и наконец сказала мне:
— Слушай же, Амин! Когда Шамс ан-Нахар, сопровождаемая двадцатью евнухами, предстала пред халифом, халиф одним знаком отослал всех их, потом он приблизился сам к Шамс ан-Нахар и посадил ее рядом с собою и голосом, звучавшим необыкновенной добротой, сказал ей: «О Шамс ан-Нахар, я знаю, что у тебя много врагов в моем дворце, и эти враги пытались повредить тебе в моем мнении, искажая твои поступки и представляя их мне в свете, не достойном ни меня, ни тебя. Запомни же хорошенько: я люблю тебя больше, чем когда-либо, и, чтобы доказать это всему дворцу, я отдаю приказание расширить обиход твоего дома, и умножить число твоих рабов, и увеличить твои расходы. И я прошу тебя, сбрось с себя этот печальный вид, который печалит и меня.
И чтобы помочь тебе развеяться, я тотчас же прикажу прийти сюда певицам моего дворца и принести подносы с фруктами и напитками.
И тотчас же вошли танцовщицы и певицы, и явились рабы, обремененные большими подносами, гнувшимися под тяжестью всего того, что на них было. И когда все было приготовлено, халиф, сидя рядом с Шамс ан-Нахар, которая чувствовала себя все более и более слабой, несмотря на всю его доброту, приказал певицам начать прелюдию. Тогда одна из них под аккомпанемент лютен, звучавших под пальцами остальных, начала такую песню:
О слезы, вы коварно выдаете
Все тайны сердца — не даете вы
Сокрыть в душе печаль мою немую!
Я друга сердца потеряла здесь…
Но вдруг, раньше чем были допеты до конца эти строки, Шамс ан-Нахар слабо вздохнула и упала навзничь. И халиф, крайне взволнованный, быстро наклонился к ней, полагая, что она только лишилась чувств; но он поднял ее уже мертвой.
Тогда он далеко отбросил от себя кубок, который держал в руке, и опрокинул подносы и, так как мы испускали ужасные крики, отослал всех нас, приказав нам разбить лютни и гитары празднества; и он не оставил в зале никого, кроме одной меня. И он взял тогда Шамс ан-Нахар на свои колени и плакал над нею всю ночь, приказав мне не впускать никого в залу.