И молодой лев, видя, что осел пустился удирать, крикнул ему:
— Но почему же ты так торопишься, приятель? Подожди немного, ты, право, заинтересовал меня! И мне бы хотелось, чтобы ты служил мне проводником в моих поисках Ибн-Адама.
Но осел ответил:
— Мне очень жаль, господин мой! Но я предпочитаю, чтобы между мной и им лежало расстояние в целый день пути, ибо, когда я вчера оставил его, он направлялся в эту сторону. И я ищу теперь какое-нибудь надежное убежище, чтобы скрыться от его хитростей и коварства. Притом мне хотелось бы, если ты позволишь, теперь, когда я уверен, что он не услышит меня, облегчиться, не стесняясь, и порезвиться ввиду хорошей погоды.
И, сказав это, осел принялся громко и продолжительно кричать, а затем, брыкаясь, громко выпустил из своего зада воздух триста раз подряд. Потом он довольно долго катался по траве и наконец поднялся, но, увидев облачко пыли, двигающееся по направлению ко льву, насторожил сначала одно ухо, потом другое, пристально вгляделся и, быстро повернувшись к нам спиной, пустился бежать и исчез.
Между тем пыль рассеялась — и перед нами предстал вороной конь, красивый, стройный, горделивый, с лоснящейся шерстью, с обычными белыми отметинами на ногах и белой, как серебряная драхма, звездой на лбу; и он приближался к нам с трепетным ржанием. Но когда он увидел друга моего, молодого льва, то приостановился из почтения к нему, а потом хотел из скромности удалиться. Но лев, совершенно очарованный его изяществом и прельщенный его наружностью, сказал ему:
— Кто ты, о прекрасное животное? Почему так мчишься ты среди этой пустыни и имеешь такой встревоженный вид?
Конь ответил:
— О царь зверей, я конь из породы коней! И я спасаюсь бегством от погони Ибн-Адама!
При этих словах изумление льва достигло крайних пределов, и он сказал коню:
— Не говори же так, о конь, ведь, право, стыдно тебе бояться Ибн-Адама при твоей силе, и росте, и ширине в плечах, ибо ты можешь одним ударом ноги отправить его на тот свет. Посмотри на меня! Я меньше тебя, а между тем я обещал этой маленькой трепещущей гусыне навсегда избавить ее от всех ее страхов тем, что нападу на Ибн-Адама, растерзаю его и съем всего целиком. И, сделав это, я доставлю себе удовольствие отвести эту бедную гусыню в ее дом, в круг ее семьи.
Но конь, выслушав речь льва, посмотрел на него с грустной улыбкой и сказал:
— Отбрось далеко от себя эти мысли, о сын царя, и не обольщайся так относительно моей силы, и роста, и быстроты моих ног, ибо все — ничто перед хитростью Ибн-Адама. И знай, что, когда я попадаю ему в руки, он находит средство управлять мной, как ему вздумается. Для этого он надевает мне на ноги путы из пеньки и конского волоса и привязывает меня за голову к шесту, вбитому в стену над моею головой, и, таким образом, я не могу ни двигаться, ни сесть, ни лечь. Но это не все! Когда он хочет ехать на мне верхом, то кладет мне на спину вещь, которую называет седлом, и подтягивает мне живот двумя жесткими подпругами, от которых мне очень больно; в рот он кладет мне кусок стали, который дергает посредством ремней, чтобы направлять меня, куда ему захочется; и, раз взобравшись мне на спину, он колет и сверлит мне бока острием так называемых стремян, и все тело мое покрывается кровью. Но это еще не конец. Когда становлюсь старым, и спина моя уже недостаточно гибка и упруга, и мускулы не могут двигаться достаточно быстро для него, он продает меня какому-нибудь мельнику, который заставляет меня день и ночь вертеть жернов мельницы до тех пор, пока я не одряхлею. Тогда он продает меня живодеру, и тот режет меня и обдирает и продает мою шкуру дубильщику, а волос — изготовителям решёт, сит и цедил. Такой удел мой у Ибн-Адама.
Молодой лев был чрезвычайно взволновал тем, что услышал, и спросил коня:
— Я вижу, что мне необходимо избавить мир от этого зловредного существа, которого вы все называете Ибн-Адамом. Скажи же мне, о конь, где и когда видел ты Ибн-Адама?
Конь сказал:
— Я оставил его около полудня. И теперь в погоне за мной он, вероятно, направляется сюда!
Но только конь успел произнести эти слова, как опять показалось облако пыли и повергло его в такой ужас, что он покинул нас, забыв даже извиниться, и помчался с места в карьер[3]. И мы увидели, что в облаке пыли большими шагами приближается к нам, вытянув шею и ревя благим матом, испуганный верблюд.
При виде этого большого зверя, несоразмерно огромного, лев вообразил, что это и есть Ибн-Адам, и, не посоветовавшись со мной, бросился к нему и собирался уже одним прыжком задушить его, когда я закричала что было силы:
— О сын царя, остановись! Это совсем не Ибн-Адам, а честный верблюд, самое безобидное из животных. И он, наверное, сам спасается от Ибн-Адама!
И молодой лев успел вовремя остановиться и, сильно смутившись, спросил у верблюда:
— Так это правда, и ты тоже, странное животное, боишься этого существа? На что же годятся твои огромные ноги, если ты не можешь раздавить ими его рожу?!
И верблюд медленно поднял голову и бессмысленно, словно в тяжелом кошмаре, устремив в пространство тусклый взгляд, грустно ответил:
— О сын царя, взгляни на мои ноздри! Они еще носят следы проколов и изорваны кольцом из конского волоса, которое Ибн-Адам продевал, чтобы укрощать меня и управлять мной; и к этому кольцу была прикреплена веревка, которую Ибн-Адам вручал самому маленькому ребенку, и тот мог таким образом, сидя на маленьком ослике, вести меня, куда захочет, и не только меня, но и целую вереницу других верблюдов одного за другим. Взгляни на спину мою! Она изогнулась под тяжестью ноши, которую уже целые века навьючивают на меня! Взгляни на мои ноги! Они покрыты мозолями и разбиты долгими переходами и вынужденными путешествиями по пескам и камням. Но и это еще не все! Знай, что, когда я становлюсь старым после стольких бессонных ночей и стольких дней, проведенных без отдыха, он, вместо того чтобы выказывать почтение к моей старости и к моему терпению, умудряется еще извлечь пользу из моей старой шкуры и старых костей, продав мяснику, который, в свою очередь, продает мясо мое беднякам, шкуру — кожевенникам, а шерсть — прядильщикам и ткачам. Вот как обыкновенно обходится со мною Ибн-Адам.
При этих словах верблюда молодого льва охватило безграничное негодование; и он зарычал, и защелкал зубами, и ударил лапой о землю; потом он сказал верблюду:
— Скажи же мне скорей, где оставил ты Ибн-Адама?
И верблюд сказал:
— Он, конечно, теперь ищет меня и потому не замедлит появиться. Ты же будь милостив, о сын царя, позволь мне покинуть родную страну и удалиться в иные края. Ибо ни безлюдные пустыни, ни самые отдаленные земли не могут служить мне верным убежищем от его преследований.
Тогда лев сказал:
— О верблюд, поверь мне! Подожди немного, и ты увидишь, как я наброшусь на Ибн-Адама, и свалю его на землю, и раздроблю его кости, и выпью его кровь, и насыщусь его мясом!
Но верблюд ответил, тогда как дрожь волной пробегала по его телу:
— Дозволь мне удалиться, о сын царя! Я все-таки предпочитаю уйти, ибо поэт сказал:
Когда в палатку, где ты приютился,
Когда в страну, подвластную тебе,
Приходит муж, по виду неприятный,
Тогда ты сделать можешь лишь одно:
Ему оставить край свой и палатку
И удалиться спешно навсегда.
И, продекламировав эти мудрые строки, добрый верблюд пал ниц перед львом, затем поднялся на ноги — и скоро мы увидели его ковыляющим где-то вдали.
Но только что успел он исчезнуть, как вдруг бог весть откуда появился маленький старикашка, тщедушный по виду, с хитрым, покрытым морщинками лицом, неся на плечах корзину со столярными инструментами, а на голове — восемь больших деревянных досок.
При виде его, о господа мои, у меня не хватило сил даже крикнуть и предупредить молодого друга моего, и я упала на землю в полном оцепенении. Что же касается молодого льва, то, весьма заинтересованный этим смешным маленьким существом, он направился к нему, чтобы лучше рассмотреть его; и столяр распростерся перед ним на земле и, улыбаясь, сказал ему самым смиренным голосом:
— О царь, могучий и прославленный, о ты, занимающий самое высшее место в ряду творений, я желаю тебе доброго вечера и молю Аллаха возвысить тебя перед глазами всего мира и увеличить твои силы и твои достоинства! Я же, притесняемый своим врагом, пришел к тебе просить помощи и защиты от преследующих меня несчастий.
И он принялся плакать, стенать и вздыхать.
Тогда молодой лев, сильно тронутый его слезами и жалким видом, смягчил свой голос и спросил его:
— Кто же притесняет тебя? И кто сам ты, о самый красноречивый и самый вежливый из всех известных мне животных, несмотря на то что ты, несомненно, самый уродливый из всех?
Тот ответил:
— О господин зверей, что касается моей породы, то я принадлежу к породе столяров; что же касается моего притеснителя, то это Ибн-Адам. О господин лев, да сохранит тебя Аллах от козней Ибн-Адама! Каждый день с самой зари заставляет он меня работать для своего удобства; и никогда он не платит мне, и потому, издыхая от голода, я бросил работать на него и обратился в бегство, чтобы уйти от городов, в которых он живет.
При этих словах молодой лев пришел в сильную ярость; он зарычал, крикнул, запыхтел и покрылся пеною; глаза его метнули искры, и он воскликнул:
— Да где же он, наконец, этот злосчастный Ибн-Адам?! Когда же попадет он в мои зубы, чтобы я мог растерзать его и отомстить ему за всех его жертв?!
Человек ответил:
— Он скоро покажется, ибо он пустился в погоню за мною, взбешенный тем, что у него нет более никого, кто бы строил ему дома.
Лев спросил его:
— Но ты-то сам, зверь-столяр, двигающийся таким мелким шагом и так нетвердо держащийся на своих двух лапах, в какую сторону направляешься ты теперь?
Человек ответил: