Хотите знать вы мнение мое
О твари той, что женщиной зовется?
Вы знаете, что я давно — увы! —
Стал опытен в познанье их проступков!
Что ж вам сказать, о юноши?.. Бегите,
Бегите их! Вы видите: я сед —
И вы поймете, много ли отрады
Дала мне в жизни женская любовь!
А третий говорит:
И даже та, что станет вам божиться,
Что девственно нетронута она, —
Она лишь труп, кем даже вороны
Гнушаются! Ты думаешь, что ею
Ты обладал, когда она тебе
Шептала нежно то, что уж не тайна
Давно для всех! Все ложь! Придет другой —
И завтра все отдаст она другому!
Поверь, о друг, в гостинице такой,
Открытой всем, кто ни проходит мимо,
В ней ночь пробыть с удобством можешь ты,
Но только с тем, чтобы уйти наутро,
Не повернув к ней даже головы!
Вслед за тобой придут сюда другие,
И также прочь уйдут они потом,
Коль им известна истинная мудрость!
Итак, о отец мой, хотя я и боюсь огорчить тебя, но я не задумываясь убил бы себя, если бы ты захотел принудить меня к браку.
Услышав эти слова сына своего, царь Шахраман был чрезвычайно удивлен и опечален, и свет превратился во мрак перед глазами его. Но поскольку он необыкновенно нежно любил своего сына и не хотел причинять ему никакого огорчения, то он ограничился следующими словами:
— Камар аль-Заман! Я не буду настаивать на этом, ибо я вижу, что это неприятно тебе. Но так как ты еще юн, то ты можешь с течением времени поразмыслить об этом и также подумать о том, какою радостью было бы для меня видеть тебя женатым и дождаться детей твоих!
И в этот день он ничего больше не сказал ему об этом, а только приласкал его и сделал ему разные прекрасные подарки, и поступал с ним таким образом в течение целого года.
И по прошествии года он снова позвал его к себе, как и в первый раз, и сказал ему:
— Помнишь ли ты, Камар аль-Заман, увещание мое и думал ли ты о моей просьбе и о том счастье, которое ты доставил бы мне, если бы согласился жениться?
Камар аль-Заман простерся пред царем, отцом своим, и сказал ему:
— О отец мой! Как мог бы я забыть твой совет и выйти из послушания тебе, если сам Аллах повелевает мне быть почтительным и покорным тебе? Но что касается брака, то я все время размышлял об этом и более, чем когда-либо, тверд в решении своем не соглашаться на это, и более, чем когда-либо, книги древних и новых мудрецов поучают меня избегать женщин, чего бы это мне ни стоило, ибо они хитры, глупы и отвратительны. Да сохранит меня от них Аллах, хотя бы мне пришлось поплатиться за это жизнью!
Услышав эти слова, царь Шахраман понял, что было бы опасно и на этот раз уговаривать или насильственно склонять к послушанию этого, столь любимого им сына. Но скорбь его была так велика, что он поднялся и в полном отчаянии велел позвать к себе своего великого визиря и сказал ему:
— О визирь мой, какие же безумцы отцы, желающие иметь детей! Они получают от них только горе и разочарование! Ведь теперь Камар аль-Заман еще более, чем прежде, утвердился в решении своем избегать женщин и брака. Какое это ужасное несчастье для меня, о визирь мой! И что тут можно сделать?
Тогда визирь опустил голову и задумался; потом он поднял голову и сказал царю:
— О владыка века нашего, вот что нужно сделать: потерпи еще год, и тогда, вместо того чтобы говорить с ним с глазу на глаз, ты соберешь всех эмиров, визирей и главных лиц двора, а также всех начальников дворцовой стражи и объявишь ему перед всеми о своем решении немедленно женить его. И тогда он не дерзнет ослушаться тебя перед этим почетным собранием и ответит тебе смирением и покорностью.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И он ответит тебе смирением и покорностью.
Эта речь визиря так понравилась царю, что он воскликнул:
— Клянусь Аллахом, вот поистине исполнимая мысль!
И в знак своей радости он подарил визирю одно из прекраснейших почетных платьев. Затем он терпеливо ждал в течение означенного времени и тогда созвал собрание, о котором говорил визирь, и позвал сына своего Камара аль-Замана. И юноша вошел в ярко освещенную залу. И что за прелестная родинка была у него на подбородке! И что за аромат — о Аллах! — распространялся от него, когда он шел! А когда он предстал пред лицом отца, он трижды облобызал землю перед ним и стоя ожидал, чтобы отец первый обратил к нему речь свою. Царь сказал ему:
— О дитя мое, знай, что я призвал тебя в это собрание, чтобы выразить тебе мою волю: я хочу женить тебя на принцессе, достойной твоего сана, и, прежде чем умру, порадоваться на твое потомство!
Когда Камар аль-Заман услышал эти слова отца своего, на него нашло что-то вроде безумия, и он ответил отцу в столь непочтительных выражениях, что все присутствующие опустили глаза от смущения, а царь был оскорблен до последней степени оскорбления; и так как он не мог потерпеть такой дерзости в присутствии людей, он закричал на своего сына ужасным голосом:
— Теперь ты увидишь, как поступают с детьми, которые не слушаются отца своего и выказывают непочтение ему!
И он немедленно приказал стражам связать ему руки за спиной и увести его прочь и запереть в башню старой, полуразвалившейся крепости, которая прилегала к дворцу. И все это было немедленно исполнено.
И один из стражей остался у дверей, чтобы наблюдать за принцем и приходить в случае надобности на его призыв.
Очутившись таким образом в заключении, Камар аль-Заман очень опечалился и подумал: «Быть может, было бы лучше, если бы я послушался отца и женился в угоду ему, хотя бы и против своей воли. Тогда я, по крайней мере, не причинил бы ему огорчения и не попал бы в эту конуру на вершине старой башни. О проклятые женщины, вы и тут являетесь причиной моего злополучия!»
Вот что было с Камаром аль-Заманом.
Что же касается царя Шахрамана, то он удалился в свои покои и, думая о любимом сыне своем, который был в эту минуту так одинок и печален в своем заключении и, может быть, даже предавался полному отчаянию, стал жаловаться на судьбу и плакать. Ибо любовь его к сыну была очень велика, и он уже забыл о той дерзости, которую сын его публично нанес ему. И он страшно сердился на визиря, который посоветовал ему собрать Совет; и, позвав его, он сказал:
— Это ты виноват во всем! Не дай ты мне этого злополучного совета, мне не пришлось бы так жестоко поступать с моим собственным ребенком! Ну, говори теперь! Посмотрим, что ты ответишь мне! И что теперь делать? Ибо я не могу примириться с мыслью о том наказании, от которого страдает теперь мой сын, пламя сердца моего!
Тогда визирь сказал:
— О царь, потерпи только немного, оставь его в заключении на две недели, и ты увидишь, что он поспешит исполнить твое желание.
Царь сказал:
— Уверен ли ты?
Визирь сказал:
— Разумеется!
Тогда царь глубоко вздохнул несколько раз, а затем лег в постель, где он провел бессонную ночь, — так терзалось его сердце мыслью о его единственном сыне, который был его величайшею отрадою; и ему тем труднее было заснуть, что он привык спать рядом с ним на одной постели, подкладывая ему свою руку под изголовье и самолично охраняя его сон. И в эту ночь, как он ни вертелся и ни повертывался, ему не удалось сомкнуть глаз.
Вот что было с царем Шахраманом.
Что же касается принца Камара аль-Замана, то дело было так. С наступлением ночи раб, которому поручено было охранять двери, вошел к нему с зажженным светильником и поставил этот светильник в ногах, у постели; ибо он позаботился устроить в этой комнате постель, какая подобала царскому сыну; и, сделав это, он удалился. Тогда Камар аль-Заман поднялся, совершил омовение, прочел на память несколько глав из Корана и стал раздеваться на ночь. И он снял с себя все одежды, оставив на теле одну только рубашку, а лоб свой он повязал голубым шелковым платком. И он стал от этого еще прекраснее и был теперь совсем подобен луне в четырнадцатую ночь месяца. Тогда он растянулся на своей постели и, хотя был в отчаянии от мысли, что огорчил отца своего, немедленно погрузился в глубокий сон.
При этом он и не подозревал, — да и как можно было знать это! — что случится с ним в эту ночь в этой старой башне, охраняемой духами воздуха и земли.
На самом деле…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что занимается утренняя заря, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
При этом Камар аль-Заман и не подозревал, что на самом деле башня, в которой он был заключен, была уже с давних пор необитаема, а сооружена она была еще во времена древних римлян; и у подножия этой башни был колодец, тоже чрезвычайно древний и тоже римской постройки; и этот-то колодец служил жилищем для молодой ифриты по имени Маймуна.
Ифрита Маймуна, из потомства Иблиса, была дочерью могущественного ифрита Домриата, главы всех подземных духов. Маймуна была очень доброй ифритой, верующей и покорной, и она прославилась между всеми дочерьми духов в области неведомого своими добродетелями.
И вот в эту ночь, около полуночи, она вышла, по своему обыкновению, из колодца, чтобы подышать воздухом, а затем поднялась в небесную высь, чтобы направиться туда, куда повлечет ее. И, проносясь мимо вершины башни, она с удивлением увидела светящийся огонь, которого уже столько лет не бывало там. И она подумала: «Конечно, этот огонь находится здесь не без причины. Нужно проникнуть туда и посмотреть, в чем дело».
Тогда она взяла отмычку и проникла в башню; и она увидела лежащего у дверей раба, но она с легкостью переступила через него и вошла в комнату. И каково же было ее удивление и очарование при виде полуобнаженного юноши, спавшего на постели!