И он бросился к башне и в сопровождении визиря вошел в комнату Камара аль-Замана.
Увидев отца своего, Камар аль-Заман быстро поднялся с постели и, поцеловав руку его, как это подобает доброму сыну, почтительно остановился перед ним, скрестив руки. А царь, довольный, что видит сына своего в таком спокойном состоянии, обхватил руками его шею и, плача от радости, поцеловал его между глаз.
Затем он посадил его рядом с собою на постель и, обернувшись к визирю, с негодованием сказал:
— Ты видишь теперь, что ты последний из последних между визирями! Как ты смел рассказывать мне про моего сына то-то и то-то, и наполнить ужасом сердце мое, и растерзать печень мою! — Потом он прибавил: — Впрочем, сейчас ты собственными ушами услышишь разумнейшие ответы возлюбленного сына моего! — И, взглянув на молодого человека с отеческой искренностью, он спросил его: — Камар аль-Заман, знаешь ли ты, какой день у нас сегодня?
— Конечно. Сегодня суббота.
Царь бросил негодующий и торжествующий взгляд на испуганного визиря и сказал ему:
— Ты слышишь?
Потом он продолжал:
— А завтра, Камар аль-Заман, какой у нас будет день? Ведь ты знаешь?
Он ответил:
— Разумеется! Завтра будет воскресенье, потом понедельник, потом вторник, среда, четверг и, наконец, святой день, пятница!
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Какой у нас будет день? Ведь ты знаешь?
Камар аль-Заман ответил:
— Разумеется! Завтра будет воскресенье, потом понедельник, потом вторник, среда, четверг и, наконец, святой день, пятница!
И царь, не помня себя от восторга, воскликнул:
— О дитя мое, о Камар аль-Заман, да сохранит тебя Аллах от всяких дурных предсказаний! Но скажи мне еще по-арабски, какой у нас теперь месяц?
Он ответил:
— Месяц этот называется по-арабски Зуль-када. За ним следуют месяцы: Зуль-хиджа, потом Мухаррам, потом Сафар, Раби аль-авваль, Раби ас-сани, Джумада аль-уля, Джумада ас-сани, Раджаб, Шаабан, Рамадан и, наконец, Шавваль[26].
Тогда царь пришел в беспредельный восторг и, успокоившись относительно сына своего, повернулся к визирю, плюнул ему в лицо и сказал:
— Если кто-нибудь сошел с ума, то это ты, злосчастный старик!
А визирь покачал головою и хотел ответить, но остановился, подумав про себя: «Посмотрим еще, что будет дальше».
Затем отец сказал сыну:
— Дитя мое, представь себе, что этот шейх и этот наглый евнух передали мне, будто ты говорил то-то и то-то про какую-то девушку, которая будто бы провела с тобой эту ночь! Скажи же им в лицо, что они солгали!
При этих словах Камар аль-Заман с горечью улыбнулся и сказал царю:
— О отец мой, право, у меня нет ни терпения, ни малейшего желания продолжать эти шутки, и мне кажется, что пора бы уже бросить их. Избавь меня, пожалуйста, от этого мучения и не говори об этом больше ни слова, ибо я чувствую, что душа моя и так уже совсем высохла от всего, что ты заставил меня перенести! Однако знай, о отец мой, что теперь я твердо намерен послушаться тебя и жениться на этой прекрасной девушке, которая по твоему повелению провела со мной эту ночь. Я нашел ее чрезвычайно привлекательной, и при одном взгляде на нее во мне закипела вся кровь!
При этих словах сына царь воскликнул:
— Имя Аллаха с тобою и над тобою, о дитя мое! Да сохранит Он тебя от всяких напастей и от безумия! О сын мой, что такое пригрезилось тебе во сне и о чем ты говоришь? И что такое ты ел вчера вечером, чтобы несварение желудка так пагубно повлияло на твой мозг? Ради самого Аллаха, успокойся, дитя мое! Никогда в жизни я не стану более насиловать твоих желаний! И да будет проклят брак, и час совершения брака, и всяк, кто будет говорить еще о браке!
Тогда Камар аль-Заман сказал отцу своему:
— Пусть так, о отец мой. Но поклянись мне сначала великою клятвою, что ты в самом деле ничего не знаешь о приключении сегодняшней ночи и о прекрасной девушке, которая, как я сейчас покажу тебе, оставила мне залог союза нашего!
И царь Шахраман воскликнул:
— Клянусь тебе истиною святого имени Аллаха, бога Мусы и Ибрахима, ниспославшего к тварям своим Мухаммеда в залог мира и спасения их! Аминь.
И Камар аль-Заман повторил:
— Аминь.
Но затем он сказал отцу своему:
— Далее, что ты скажешь, если я действительно представлю тебе доказательство того, что молодая девушка была между руками моими?
Царь сказал:
— Я слушаю.
И Камар аль-Заман продолжал:
— Что бы ты изрек, о отец мой, если бы кто-то сказал тебе: «Прошлой ночью я проснулся от потрясения и увидел перед собой особу, готовую сражаться со мной до крови. Тогда я, хотя и не желал протыкать ее, без своего ведома сделал движение, которое ткнуло мечом в середину ее обнаженного живота. А утром я проснулся и увидел, что мой меч действительно окрашен кровью и в пене». И что бы ты сказал, о отец мой, тому, кто, держа свой язык за зубами, показал бы тебе свой окровавленный меч?
И царь ответил:
— Я бы сказал ему, что одна кровь, без тела рядом, дает только половину доказательств!
Тогда Камар аль-Заман сказал:
— О отец мой, я тоже сегодня утром, проснувшись, увидел, что весь низ моего живота покрыт кровью; чаша, которая еще стоит в кабинете отдохновения, даст тебе доказательство этому. Но еще более убедительное доказательство — это кольцо этой юной девушки. Что касается ее самой, то она исчезла, как видишь.
При этих словах царь побежал к кабинету отдохновения и увидел, что там действительно стоит чаша, о которой шла речь.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Проснувшись сегодня утром, я увидел, что весь низ моего живота покрыт кровью; чаша, которая еще стоит в кабинете отдохновения, даст тебе доказательство этому. Но еще более убедительное доказательство — это кольцо этой юной девушки. Что касается ее самой, то она исчезла, как видишь.
Побежал царь к кабинету отдохновения и увидел там чашу, полную смытой крови, и он подумал при этом: «Это свидетельствует об удивительном здоровье его партнерши; какой это был мощный поток!» И потом он подумал: «Я вижу в этом руку визиря».
Затем он поспешно вернулся к Камару аль-Заману и воскликнул: — Давай теперь посмотрим на это кольцо!
И, взяв его, он стал вертеть его в руке, а потом отдал его Камару аль-Заману, говоря:
— Действительно, это такое доказательство, что я совершенно смущен!
И затем в течение целого часа он оставался безмолвным. Потом он вдруг бросился на визиря и закричал:
— Это ты, старый сводник, подстроил всю эту историю!
Но визирь упал к ногам царя и поклялся святой книгой и верой, что он тут ни при чем. И евнух тоже поклялся в этом. Тогда царь, окончательно сбитый с толку, сказал своему сыну:
— Один Аллах разгадает эту таинственную историю!
Но Камар аль-Заман в сильном волнении сказал ему:
— О отец мой, умоляю тебя, вели разыскать и вернуть мне эту прелестную девушку, одна мысль о которой приводит в трепет мою душу. Заклинаю тебя, сжалься надо мной и вели разыскать ее, или я умру!
Тогда царь заплакал и сказал сыну своему:
— Ах, Камар аль-Заман, один Аллах велик, и Ему одному ведомо неведомое! Что же до нас, то нам остается только скорбеть: тебе — об этой безнадежной любви, а нам — о твоей печали и о моем бессилии помочь тебе.
Потом царь в полном отчаянии взял сына своего за руку и вывел его из башни во дворец, где и заперся наедине с ним. И он отказался заниматься делами государства своего и не переставал сокрушаться о Камаре аль-Замане, который слег в постель и предался отчаянию при мысли о своей страстной любви к неизвестной девушке, давшей ему столь явные доказательства своей любви, а затем столь загадочно исчезнувшей.
Затем, чтобы оградить себя от людей и от всего, что происходило во дворце, и предаться заботам о возлюбленном сыне своем, царь приказал соорудить посреди моря дворец, соединявшийся с землей только посредством моста в двадцать локтей ширины, и обставил его самым уютным образом для себя и для своего дитяти. И они жили там вдвоем вдали от шума и суеты людской, не помышляя ни о чем, кроме своего несчастья. И чтобы найти себе какое-нибудь утешение, Камар аль-Заман предавался чтению прекрасных книг о любви и стихов вдохновенных поэтов. И вот одно из тысячи этих стихотворений:
Воительница, опытная в битвах
Душистых роз! Твоих трофеев кровь,
Что на челе лежат твоем победном,
Горит рубином в тьме твоих кудрей;
И все цветы перед тобой склонились,
Целуя ножки детские твои!
Твое так нежно тело, о принцесса,
Что воздух весь становится душистей,
Тебя коснувшись; если б ветерок,
Проникнуть мог в твоей одежды складки,
Он никогда не улетел бы прочь!
Так гибок стан твой, гурия, что жемчуг,
Что на груди колышется открытой,
Лишь сожалея, что не пояс он!
На стройных ножках звонкие браслеты
Лишь вызывают зависть у запястий,
Сжимающих ревниво кисти рук!
Вот как жили Камар аль-Заман и отец его, царь Шахраман.
А с принцессою Будур было вот что. Когда два ифрита положили ее на постель во дворце отца ее, царя Гайюра, ночь была уже на исходе. И через три часа занялась уже заря, и Будур проснулась. Она еще улыбалась своему возлюбленному и в сладком полусне томно потягивалась, как если бы он лежал подле нее. И, не открывая глаз, она протянула руки, чтобы обнять его, но пред ней была пустота. Тогда она сразу очнулась ото сна и увидела, что прежнего юноши, которого она ласкала ночью, нет с нею. Тогда сердце ее задрожало, и разум чуть не отлетел от нее, и она испустила громкий крик, на который сбежались все десять женщин, приставленных для ее охраны, в том числе кормилица ее.