— О сестра моя! Какой чудесной жизнью мы будем жить с тобой, ожидая возврата возлюбленного твоего Камара аль-Замана! Да будет угодно Аллаху, чтобы он вернулся скорее! Тогда счастью нашему не будет предела!
А Будур сказала:
— Да услышит Аллах слова твои, дорогая моя! Тогда я отдам ему тебя как вторую жену, и мы будем жить все трое, вместе, в полном блаженстве!
Потом они долго целовали друг друга и играли в разные игры, и Гайат аль-Нефус любовалась всеми подробностями красоты, которые замечала у Сетт Будур. И она трогала грудь ее и говорила:
— О сестра моя! Какие у тебя прелестные груди! Посмотри, они гораздо полнее, чем у меня. Ведь у меня они совсем маленькие! Как ты думаешь, они вырастут?
И, продолжая осматривать ее тело, она расспрашивала ее обо всем, что привлекало ее внимание; а Будур, осыпая ее тысячами поцелуев, отвечала на ее расспросы с полною ясностью, и Гайат аль-Нефус восклицала:
— О Аллах! Теперь я понимаю! Представь себе, когда я спрашивала у рабынь, к чему служит то-то, они подмигивали и ничего не отвечали. А другие просто бесили меня — они щелкали языком и тоже не отвечали.
А я от ярости царапала себе щеки и кричала все громче и громче: «Скажите мне, к чему служит то-то?»
Тогда на мои крики прибегала моя мать и спрашивала, в чем дело, и рабыни всегда отвечали: «Она кричит, потому что хочет, чтобы мы объяснили ей, к чему служит то-то».
Тогда царица, мать моя, приходила в ужасный гнев и, несмотря на то что я кричала, прося прощения, поднимала мое платье и начинала пребольно сечь меня, говоря: «Вот к чему служит то-то!»
Наконец я пришла к убеждению, что то-то служит для сечения. И так же было относительно всего прочего.
Потом обе они продолжали шалить и разговаривать обо всем на свете, так что к утру Гайат аль-Нефус была уже совершенно просвещена относительно назначения всех нежных органов своего тела.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И тогда, ввиду того что приближался час прихода отца и матери, Гайат аль-Нефус сказала Сетт Будур:
— Сестра моя, что должна я сказать моей матери, которая попросит меня показать ей кровь моей девственности?
Будур улыбнулась и сказала:
— Это мы устроим!
И она взяла потихоньку цыпленка, удавила его, замазала его кровью бедра девушки, простынь и сказала:
— Ты просто покажешь ей все это, потому что обычай останавливается на достигнутом и не дозволяет более глубоких исследований девственности.
Она же спросила ее:
— Сестра моя, но почему ты не хочешь меня взять, например, пальцем?
Будур же ответил:
— Нет, око мое, потому что я оставляю тебя нетронутой, как я уже говорила, для Камара аль-Замана!
Тогда Гайат аль-Нефус совершенно успокоилась, а Сетт Будур отправилась руководить судебным заседанием.
Тогда вошли к своей дочери царь и царица, готовые разразиться яростью против нее и против ее супруга. Но при виде окровавленных бедер и простыни, они расцвели от удовольствия, и возликовали, и открыли настежь двери покоев. Тогда вошли все женщины и разразились восклицаниями радости и торжествующими криками: «Лю-лю-лю!» — и мать, полная гордости, положила простыню на бархатную подушку и в сопровождении женщин обошла весь гарем, и таким образом все узнали о счастливом событии; и царь задал большой праздник и пожертвовал для бедных огромное количество овец и молодых верблюдов.
Что же касается царицы и приглашенных, то они вернулись к юной Гайат аль-Нефус и, плача, стали целовать ее между глаз и провели с ней весь день до самого вечера, после того как свели ее в хаммам, укутав ее шелковыми платками, чтобы она не простудилась.
Что же касается Сетт Будур, то она по-прежнему каждый день восседала на престоле острова Эбенового Дерева, привлекая к себе любовь подданных, которые по-прежнему считали ее мужчиной и воссылали к небу моления о ее долголетии; а когда наступал вечер, она с радостью в сердце шла к юной подруге свой Гайат аль-Нефус и, заключив ее в свои объятия, ложилась к ней на постель, и так, обнявшись, словно супруг с супругою, они до самого утра тешились ласками и разными любовными забавами, ожидая возлюбленного своего Камара аль-Замана.
Вот как жили они.
А вот что было с Камаром аль-Заманом. Он продолжал жить в домике доброго садовника-мусульманина, за стенами города, населенного такими негостеприимными и нечистоплотными людьми, пришедшими из западных стран. А отец его, царь Шахраман, на островах Каладанских, найдя в лесу окровавленные члены, не сомневался в том, что возлюбленный сын его Камар аль-Заман убит. Он облачился в траур, как и все его государство, и велел соорудить сыну мавзолей, где он и запирался, чтобы оплакивать в тишине смерть своего ребенка.
А Камар аль-Заман, в свою очередь, несмотря на общество садовника, который всеми силами старался развлечь его и поддержать в нем надежду на прибытие корабля, который перевезет его на остров Эбенового Дерева, жил в печали и с сокрушением вспоминал о прекрасных прошедших днях.
И вот однажды, когда садовник пошел, по своему обыкновению, к гавани, чтобы найти корабль, который согласился бы взять его гостя, Камар аль-Заман печально сидел в саду и читал на память разные стихи, глядя на порхающих птиц, как вдруг внимание его привлек громкий крик двух больших птиц. Он поднял голову к верхушке дерева, с которого раздавался этот крик, и увидел, что птицы отчаянно дерутся между собою клювами, крыльями и когтями. Но скоро на его глазах одна из птиц скатилась бездыханной на землю, в то время как победительница взмыла ввысь и улетела.
Но в ту же минуту две еще более крупные птицы, которые сидели на соседнем дереве и смотрели на схватку, слетели к мертвой птице и сели подле нее с двух сторон: одна поместилась в головах покойницы, а другая — в ногах; потом обе они печально склонили головы и принялись плакать.
При этом Камар аль-Заман вспомнил о супруге своей Сетт Будур и был чрезвычайно расстроен; а затем, заразившись слезами птиц, также принялся плакать.
Чрез некоторое время Камар аль-Заман увидел, что птицы выкопали могилу своими когтями и клювами и похоронили умершую.
Потом они улетели, но через некоторое время опять вернулись к могиле, держа за крыло и за ноги птицу, убившую их подругу; она старалась вырваться от них и испускала отчаянные крики. Но, не выпуская ее из когтей, они положили ее на могилу покойной и несколькими быстрыми ударами клювов распороли ей живот, чтобы отомстить ей за ее преступление, вырвали внутренности и улетели, а она продолжала биться на земле в предсмертных муках.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Они положили ее на могилу покойной и несколькими быстрыми ударами клювов распороли ей живот, чтобы отомстить ей за ее преступление, вырвали внутренности и улетели.
В то время как все это происходило, Камар аль-Заман, оцепенев от удивления, смотрел на столь необыкновенное зрелище. Затем, когда птицы улетели, он подошел из любопытства к тому месту, где лежала казненная птица, и, посмотрев на труп ее, увидел, что посреди распоротого желудка ее блестит что-то красное. Он наклонился и, взяв птицу в руки, сейчас же лишился чувств — он нашел сердоликовый талисман Сетт Будур!
Очнувшись от обморока, он прижал к сердцу этот драгоценный талисман, причину стольких вздохов, сожалений и скорби, и воскликнул:
— Да будет угодно Аллаху, чтобы это оказалось счастливым предзнаменованием и знаком того, что я найду мою возлюбленную Сетт Будур!
Потом он поцеловал талисман и поднес его ко лбу, потом завернул его в кусочек холста, привязал к своей руке, чтобы не потерять его, и принялся прыгать от радости. Успокоившись немного, он вспомнил, что добрый садовник просил его выкорчевать старое рожковое дерево[39], которое не давало более ни листьев, ни плодов. Он подпоясался пеньковым поясом, засучил рукава, взял заступ и принялся за работу, ударяя изо всех сил по корням старого дерева. Но вдруг он почувствовал, что заступ его ударился о какой-то твердый металлический предмет, приглушенный звон которого отдался под землей. Тогда он быстро разрыл землю, отбросил камни и вытащил большую бронзовую доску. Тогда перед ним открылась вырубленная в скале лестница с десятью довольно высокими ступенями; и, произнеся очистительные слова: «Ля иляха илля Ллах!»[40], он поспешно спустился вниз и очутился в широком четырехугольном погребе древней постройки, времен Самуда и Адита[41], и в этом большом сводчатом погребе он нашел двадцать огромных сосудов, расставленных в порядке по обеим сторонам его. Он поднял крышку одного из сосудов и увидел, что он наполнен слитками червонного золота; он поднял крышку второго сосуда, и оказалось, что он наполнен золотым порошком; тогда он открыл остальные восемнадцать сосудов, и оказалось, что они наполнены слитками золота и золотым порошком. Оправившись от изумления, Камар аль-Заман вышел из погреба, прикрыв вход его бронзовой доской, и окончил работу над деревом, а потом стал поливать деревья, как он делал это обыкновенно, помогая садовнику, и прекратил работу только вечером, когда вернулся его старый друг.
И в первую же минуту садовник объявил Камару аль-Заману радостную весть; он сказал ему:
— О дитя мое, я могу с радостью объявить тебе, что скоро ты вернешься в мусульманские страны! Я нашел корабль, снаряженный богатыми купцами, который через три дня поднимет паруса; и я переговорил с капитаном, который согласен довезти тебя до острова Эбенового Дерева!
Услышав это, Камар аль-Заман страшно обрадовался и, поцеловав руку садовника, сказал ему: