— Что касается меня, то мое дело будет исполнено, когда я привезу тебя к царю. Если ты невиновен, то ты сам выпутаешься из этого, как сможешь.
Между тем корабль благополучно прибыл к острову Эбенового Дерева; и капитан, сейчас же сев в лодку, привез Камара аль-Замана во дворец и попросил разрешения видеть царя. И так как его уже ждали, то он был немедленно введен в тронную залу.
Однако, чтобы не выдать себя и соблюсти как свои интересы, так и интересы Камара аль-Замана, Сетт Будур придумала один чрезвычайно мудрый план, особенно замечательный для женщины.
И вот едва взглянув на того, кого привел к ней капитан, она немедленно узнала возлюбленного своего Камара аль-Замана; и она страшно побледнела и потом стала желтой, как шафран. И все приписали это расстройство лица ее гневу при воспоминании об истерзанном ребенке. Она долго глядела на него, не произнося ни слова, в то время как он стоял перед ней в старой одежде садовника, и был страшно смущен, и весь дрожал. И ему даже в голову не приходило, что он находится в присутствии той, из-за которой он пролил столько слез и испытал столько страданий, горести и поношений.
Наконец Сетт Будур овладела собою и, обернувшись к капитану, сказала:
— Деньги, которые я дам тебе за оливки, ты оставишь у себя в награду за верную службу свою.
Капитан облобызал землю перед ней и сказал:
— А остальные двадцать сосудов, которые я привез в этот раз и которые находятся у меня в трюме?
Будур сказала:
— Если у тебя есть еще двадцать сосудов, поспеши принести их мне — и ты получишь тысячу динариев золотом.
И она отпустила его, а потом обернулась к Камару аль-Заману, который стоял с опущенными глазами, и сказала придворным:
— Возьмите этого молодого человека и отведите в хаммам.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Будур сказала:
— Возьмите этого молодого человека и отведите его в хаммам. А затем вы оденете его в роскошное платье и завтра утром, в первый час заседания, приведете его ко мне!
И приказание ее было немедленно исполнено.
Что же касается Сетт Будур, то она пошла к подруге своей Гайат аль-Нефус и сказала ей:
— Ягненок мой! Возлюбленный наш вернулся! Клянусь Аллахом, я придумала один замечательный план, чтобы свидания наши не оказались погибельными для того, кому предстоит мгновенно превратиться из садовника в царя. И план этот таков, что, если бы он был начертан острием иглы в углу глаза, он послужил бы поучением для всех любящих учиться.
И Гайат аль-Нефус так обрадовалась, что бросилась на шею Сетт Будур; и начиная с этой ночи обе они были чрезвычайно сдержанны, чтобы во всей свежести встретить возлюбленного сердец их.
А утром в залу заседаний был приведен Камар аль-Заман, одетый в роскошное платье. И хаммам вернул лицу его весь прежний блеск, а легкие, плотно обхватывавшие его одежды обрисовали стройность его тела. И все эмиры, должностные лица и придворные даже не удивились, когда царь сказал великому визирю:
— Ты назначишь в прислужники этому молодому человеку сто рабов и будешь выдавать ему доходы с имений, достойных того высокого сана, в который я возвожу его! — и сделал его визирем между визирями, и отвел ему роскошное помещение, и подарил ему лошадей, мулов и верблюдов, не говоря уже о наполненных разным добром сундуках и шкафах.
На следующее утро Сетт Будур, по-прежнему под видом царя острова Эбенового Дерева, призвала к себе своего визиря и отстранила его от должности великого визиря, а Камара аль-Замана назначила на его место. И Камар аль-Заман сейчас же вошел в Совет и стал руководить собранием.
Однако, когда заседание было окончено, Камар аль-Заман принялся размышлять и сказал про себя: «Почести, которыми осыпает меня этот молодой царь, и дружба, которую он мне оказывает перед лицом всех окружающих, без сомнения, должны иметь какую-нибудь причину. Но что бы это была за причина? Моряки схватили меня и привезли сюда, обвиняя меня в том, что я истерзал мальчика в то время, когда был царским поваром. А царь, вместо того чтобы наказать меня, посылает меня в хаммам, назначает меня на высокие должности и тому подобное. О Камар аль-Заман, какая бы могла быть причина всем этим странным происшествиям?»
Он раздумывал так еще в течение некоторого времени, а потом воскликнул:
— Клянусь Аллахом! Я нашел причину! Да разразит Аллах Иблиса! Наверное, этот молоденький и красивый царь думает обо мне как о своем любовнике, отсюда и вся его любезность! Но клянусь Аллахом, я не могу пойти на это! И мне нужно теперь же выяснить его намерения, и, если он в самом деле хочет этого от меня, я сейчас же верну ему все вещи, которые он подарил мне, откажусь от должности великого визиря и вернусь в свой сад.
И Камар аль-Заман сейчас же пошел к царю и сказал ему:
— О царь благословенный, поистине, ты осыпал раба своего почестями и щедротами, которые подобают лишь старцам, поседевшим от избытка мудрости; а я еще юноша среди юношей. И если все это не имеет какой-либо скрытой от меня причины, то это было бы с твоей стороны ужаснейшей расточительностью!
При этих словах Сетт Будур улыбнулась и, взглянув на Камара аль-Замана страстным взглядом, сказала ему:
— Разумеется, о мой прекрасный визирь, все это имеет причину, и причина эта заключается в той дружбе, которая внезапно зажглась в печени моей от красоты твоей! Ибо в самом деле, я совершенно очарован нежною кожей и безмятежным выражением лица твоего.
Но Камар аль-Заман сказал:
— Да продлит Аллах дни царя! Но у раба твоего есть жена, которую он любит и о которой он плачет ночи напролет, с тех пор как одно странное приключение разлучило его с нею. И потому, о царь, раб твой просит у тебя позволения уехать, сложить с себя все обязанности, которыми тебе угодно было почтить его.
Но Сетт Будур взяла молодого человека за руку и сказала ему:
— О мой прекрасный визирь, сядь подле меня! Зачем говоришь ты об отъезде? Оставайся с тем, кто так полюбил тебя и готов разделить с тобою самый престол. Усвой и ты наши нравы, о прекрасный юноша, ибо мы живем в век, когда первенство по праву отдается красоте. И вспомни слова поэта…
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и с обычной скромностью умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Зачем говоришь ты об отъезде? Оставайся с тем, кто так полюбил тебя и готов разделить с тобою сам престол. Усвой и ты наши нравы, о прекрасный юноша, ибо мы живем в век, когда первенство по праву отдается красоте. И вспомни слова поэта:
Вновь в наши дни обычай оживает,
Что царствовал еще во время Лута[45]
Достойного. Потомок Ибрахима,
Любимого Аллахом, Лут почтенный,
С лицом столь юным, свежим, словно розы,
И с длинною серебристой бородой,
В роскошном граде пламенном своем
Встречал с любовью ангелов лучистых —
За то в обмен своих он дочерей
Давал толпе. Само благое Небо
Его решило от жены избавить,
Во столп из соли обратив ее.
Поверьте мне, друзья, что наше время
Не понапрасну малых превозносит!
Когда Камар аль-Заман услышал эти стихи и понял их значение, он был чрезмерно смущен, и его щеки вспыхнули, словно пылающий факел, и затем он сказал:
— О царь, раб твой признает, что у него нет вкуса к этим вещам, к которым он так и не мог привыкнуть. И кроме того, я слишком мал, чтобы выдерживать вес и меру, которые не выдержала бы задняя часть старого носильщика!
При этих словах Сетт Будур от души рассмеялась, а затем сказала Камару аль-Заману:
— О восхитительный юноша, в самом деле, я не понимаю, отчего ты так волнуешься?! Послушай же, что я думаю по этому поводу: либо ты слишком юн, либо уже вошел в возраст зрелости. Если ты все еще слишком юн и не достиг возраста ответственности, мне не за что тебя винить, ибо нет смысла обвинять безобидные поступки детей или смотреть на них слишком сурово. Если же ты уже достиг возраста ответственности, во что я верю, слыша все твои возражения, тогда тебе не стоит стесняться или опасаться за себя, поскольку ты являешься повелителем своего тела и можешь посвятить его использованию, которое ты предпочитаешь, ведь ничего не происходит иначе предопределенного. И помни также, что это я должен опасаться, потому что моложе тебя, хотя я поступал в жизни сообразно этим прекрасным строчкам:
При взгляде юноши мой зебб пошевелился,
А он воскликнул: «Право, как велик!»
А я ответил с гордостью: «Известен
Он статями своими с давних пор».
И юноша воскликнул: «Покажи же
Его ты в деле ратном поскорей!»
Я возразил: «Но это незаконно».
А он ответил: «Только не со мной!
Так поспеши скорей!» И я повиновался,
Стараясь неучтивым не прослыть.
Когда Камар аль-Заман услышал эти стихи, свет померк перед его глазами, и он склонил голову и сказал Сетт Будур:
— О прославленный царь! У тебя во дворце множество молодых женщин, и молодых рабов, и столь прекрасных девственниц, и все они такие, что ни один царь своего времени не имеет у себя подобных. Зачем отказываться от всего этого только ради меня? Разве ты не знаешь, что можешь свободно располагать этими женщинами, удовлетворяя любые свои желания и любое свое любопытство?
Однако Сетт Будур улыбнулась, прикрыла на мгновение свои веки, а потом вновь подняла их и затем ответила:
— Нет ничего более правдивого, чем то, что ты говоришь, о мой рассудительный и прекрасный визирь! Но что поделать, если наш вкус меняет наши желания, если наши чувства становятся более тонкими и настроение меняет свою природу? Что же нам остается? Однако давай оставим этот спор, который ни к чему не приведет, и послушаем, что говорят об этом наши самые уважаемые поэты. Вот лишь некоторые из их стихов.