Один поэт сказал:
Взгляни, как взор ласкают аппетитно
Лотки торговцев фруктами на рынке:
Вот сизых фиг приятная округлость,
Какие попки сладкие у них!
Какой богатый выбор, посмотри!
А второй:
Спроси у девы юной, почему,
Когда она из детских лет выходит
И быстро зреют груди у нее,
Живительною силой наливаясь,
Милей ей кислый, едкий вкус лимона,
Чем нежный вкус гранатов и сластей?
Другой же сказал:
О юный мальчик! Ты моя краса!
Любовь к тебе безумия полна!
Из всех религий истинна лишь эта,
Я всех забросил женщин для тебя.
Мои ж друзья, невежества полны,
Считают, что я в схимники подался,
Коль женских чар избегнуть пожелал.
А еще один сказал:
О милая Зейнаб со смуглой пышной грудью,
И ты, Хиндэ, чьи косы так тонки,
Удивлены вы, где я пропадаю?
Я розы сладкие недавно отыскал,
Те, что цветут на девичьих щеках.
Но розы эти не на щечках дамских,
А на упругой попке друга моего.
Вот почему, Хиндэ, твои косички
И садик твой, Зейнаб, со сбритой травкой
Уж не прельщают более меня!
Другой поэт сказал:
Ужель поверить можно, что младой
Олень безрогий так женщине подобен?!
В такое верят только дураки. Есть разница!
Ведь к женщине подходишь ты, лицо
Для поцелуя с фронта подставляя,
К оленю же крадешься осторожно сзади,
В то время как он голову к земле
Изящно наклоняет. Есть разница, ведь так?
А еще один поэт сказал так:
О мальчик милый! Был моим рабом ты,
Я на свободу выпустил тебя
Для безопасных и бесплодных нападений,
Ведь ты способен, как наседка,
Пару яиц под боком согревать.
Что же до женщин, то страшусь
Я их широких, плодоносных бедер;
Как с ними свяжешься, глядишь —
А уж весь дом детьми наполнен,
И ты их ввек не сможешь прокормить!
А другой сказал так:
Моя жена так глазками стреляла
И так крутила задом, что невольно
Я вслед за ней последовать решился
На ложе брачное, остывшее давно.
Однако ей, увы, не удавалось
Поднять от сна любови малыша,
Которого она так страстно ожидала.
Тогда она воскликнула: «Гляди,
Коль скоро долг свой не заплатишь мне теперь
И не войдешь, как должно, то назавтра
Уж быть тебе скопцом с утра пораньше!
А другой сказал:
Когда Аллаха молим горячо
О милостях и благе от Него,
Мы руки поднимаем к небесам.
У женщин все совсем наоборот:
Когда о милости любовника молят,
То ноги задирают высоко.
И этот жест достоин похвалы,
Ведь он в глубины тайные ведет!
И наконец, другой сказал:
Нам женщины все могут предложить
По простоте своей природы, ведь корм
По аналогии мы можем потребить.
И я однажды это доказал
Красавице, решившей соблазнить
Меня своим чудесным передком.
Но я сказал ей: «Это не по мне!»
Она ж ответила: «Я знаю, что теперь
Обычай древний часто не в чести,
Не стоит волноваться!» — и затем
Свой тыл мне предложила, где была
Проложена дорога шириной,
Достойной удивленья. Я сказал:
«Воистину, спасибо, госпожа,
Твое гостеприимство глубоко,
Но я боюсь в той бездне утонуть,
Ведь сей пролом побольше, чем в стене,
Разрушенной при штурме крепостном».
И когда Камар аль-Заман услышал все эти стихи, он очень хорошо понял, что больше нельзя ошибаться в намерениях Сетт Будур, которую он по-прежнему принимал за царя, и он увидел, что сопротивляться бесполезно; и тогда он испытал искушение узнать, что пришло на смену старым обычаям, о которых говорил поэт…
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и с обычной скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Но тогда он испытал искушение узнать, что пришло на смену старым обычаям, о которых говорил поэт, поэтому он ответил:
— О царь времен, раз так, пообещай мне, что мы сделаем это вместе только один раз. И если я и соглашаюсь на это, то только чтобы попытаться показать тебе, что лучше бы нам вернуться к старому способу. В любом случае, со своей стороны, мне было бы приятно, если ты поклянешься мне, что никогда больше не попросишь меня повторить этот поступок, за который я заранее прошу у Аллаха Всемогущего всяческого прощения!
И Сетт Будур воскликнула:
— Я тебе это обещаю! И я тоже хочу попросить прощения у Аллаха Милосердного, чья доброта безгранична, чтобы мы смогли выйти из тьмы заблуждения на свет истинной мудрости!
А затем она добавила:
— Но на самом деле нам совершенно необходимо сделать это хотя бы один раз, ведь поэт об этом сказал:
Нас люди обвиняют во грехах,
Которые неведомы нам, друг.
В их мыслях мы порочны, как никто.
Так приходи скорее, старый друг!
Мы щедро их докажем правоту,
И раз уж не отмыться нам теперь,
Давай же согрешим хотя бы раз…
И делай что захочешь ты со мной,
Чтобы избавить наших недругов от лжи!
Проговорив эти стихи, Сетт Будур быстро поднялась и повела Камара аль-Замана к большим матрасам, разостланным поверх ковров, между тем как он со вздохом говорил:
— Нет прибежища, кроме Аллаха! И ничто да не свершится помимо воли Его!
И поскольку Сетт Будур нетерпеливо требовала, чтобы он поторопился, то он снял свои широкие шальвары, а затем и нижнюю одежду. При этом он внезапно был сбит с ног царем и упал на матрас, а царь растянулся подле него, схватил его руки в свои и сказал:
— Вот увидишь, что даже ангелы не смогут дать тебе такую ночь! Обнимемся же! — И с этими словами он обвил его бедра своими ногами и сказал: — О, дай мне свою руку! Протяни ее мне между бедер, чтобы разбудить моего малыша и заставить его встать, а то пока он дремлет!
И Камар аль-Заман, испытывая неловкость, сказал:
— Я не смею!
Тогда царь сказал:
— Я помогу тебе!
И он взял его за руку и провел ею по своим бедрам. И тогда Камар аль-Заман почувствовал, что это прикосновение к бедрам царя было более мягким и приятным, чем прикосновение к маслу или шелку. И ему это очень нравилось, и он стал самостоятельно исследовать их верх и низ, пока его рука не достигла купола, который он нашел чрезмерно беспокойным и, по правде говоря, полным благословений. Но как он ни старался, нашаривая со всех сторон, вокруг и около, он не мог найти минарет! Поэтому он подумал про себя: «О Аллах! Как много Ты скрываешь! Как же может быть купол без минарета?» И затем он сказал себе: «Вероятно, этот очаровательный царь не мужчина и не женщина, а белый евнух. Это гораздо менее интересно».
И он сказал царю:
— О царь! Я не знаю, как это может быть, но я не могу найти малыша!
При этих словах Сетт Будур разразилась вдруг таким смехом, что едва не лишилась чувств.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и с обычной скромностью умолкла.
А когда наступила
она продолжила эту историю:
Это так рассмешило Сетт Будур, что она от смеха едва не лишилась чувств. Потом стала вдруг серьезной и сказала Камару аль-Заману своим прежним, столь сладостным и певучим голосом:
— О возлюбленный муж мой! Как скоро ты позабыл прекрасные ночи, которые мы проводили с тобою!
И она быстро поднялась и, сбросив с себя мужское платье, в которое она была одета, и сорвав с головы тюрбан, предстала пред ним обнаженной, с распущенными по спине волосами.
Тогда Камар аль-Заман узнал супругу свою Будур, дочь царя Гайюра, владыки Эль-Убура и Эль-Косейра. И он поцеловал ее, и она поцеловала его, и он прижал ее к своей груди, и она прижала его к своей груди; потом оба они, плача от радости, распростерлись на матрасе, осыпая друг друга поцелуями. И среди тысячи других стихов она проговорила следующие:
Вот милый мой! Взгляните, как прекрасен!
Как строен стан и как легка походка!
Вот он идет, возлюбленный, желанный!
Вот он, не верьте пересудам,
Что ноги сетуют на тяжесть впереди,
Что для верблюда будет тяжкой ношей!
Ему под ноги расстелю ковром
Цветы ланит своих я, о, блаженство!
Прах ног его — бальзам моих очей!
Я видела, как утренние зори
Играли на челе его прекрасном.
О девушки Аравии! Могу ль
Я позабыть все прелести его?!
Затем царица Будур рассказала Камару аль-Заману все свои приключения от начала и до конца; и он сделал то же самое; потом он сказал ей с упреком:
— Право, ты ужасно жестоко поступила со мною сегодня!
Она ответила:
— Клянусь Аллахом! Ведь это была шутка!
И затем они предались страстным ласкам в сплетении тел, и так до начала дня.
Тогда царица Будур пошла к царю Арманосу, отцу Гайат аль-Нефус, рассказала ему с полной правдивостью всю свою историю и призналась ему, что дочь его аль-Нефус осталась столь же девственной, как и раньше.
Когда царь Арманос, государь острова Эбенового Дерева, услышал это сообщение Сетт Будур, дочери царя Гайюра, он пришел в крайнее изумление, и восторгу его не было пределов; и приказал он, чтобы эта удивительная история была записана золотыми буквами на отборном пергаменте. Потом он обратился к Камару аль-Заману и спросил его: