— Мы говорили в твое отсутствие о прелестях путешествия и о чудесных дальних странах — о Дамаске, Халебе и Багдаде. Ведь твой отец так богат, о Родимое Пятнышко, наверное, ты много раз сопровождал его в его путешествиях с караванами. Расскажи же нам что-нибудь о тех чудесах, какие ты видел!
Но Родимое Пятнышко ответил:
— Я? Но разве вы не знаете, что я был воспитан в подземелье и вышел оттуда только вчера? Разве при таких условиях можно путешествовать? А теперь хорошо еще, если отец мой позволит мне сопровождать его из дома в нашу лавку.
Тогда тот же мальчик ответил:
— Бедный Родимое Пятнышко! Тебя лишили самых восхитительных радостей, прежде чем ты успел познать их. Если б ты знал, о друг мой, какое это наслаждение — путешествовать, ты не захотел бы ни на минуту более оставаться в доме отца твоего. Все поэты воспевали прелести странствий, и вот один-два стиха на эту тему, которые они оставили нам:
О чудеса далеких путешествий,
Кто описать всю прелесть вашу может?!
Друзья мои, все лучшее на свете,
Все неустанно жаждет новизны!
И жемчуг сам из недр глубоких моря
Стремится выйти, чтоб в краях далеких
Переливаться на челе царя
Иль на груди царевны белоснежной.
Выслушав эти стихи, Родимое Пятнышко сказал:
— Разумеется. Но и домашний покой имеет свою прелесть.
Тогда один из мальчиков расхохотался и сказал своим товарищам:
— Как вам нравится этот Родимое Пятнышко! Он словно рыбы: они погибают, как только их вытащат из воды!
А другой, подзадоривая, сказал:
— Нет, вероятно, он боится, как бы не увяли розы на его щеках!
А третий прибавил:
— Вы видите, он словно женщина: она ведь не может пройти по улице ни шагу без провожатых!
Наконец, четвертый воскликнул:
— Что же это, Родимое Пятнышко?! Да ты совсем не мужчина! Неужели тебе не стыдно?!
Выслушав все эти замечания, Родимое Пятнышко пришел в такое расстройство, что покинул гостей своих и, сев на мула, отправился в город и приехал с яростью в сердце, со слезами на глазах к матери своей, которая, увидав его в таком состоянии, страшно испугалась.
Родимое Пятнышко повторил ей все насмешки, которыми его осыпали товарищи, и объявил ей, что хочет немедленно уехать — все равно куда, — только уехать! И он прибавил:
— Ты видишь этот нож. Если ты не отпустишь меня путешествовать, он будет в груди моей.
Видя в нем эту столь неожиданную решимость, бедная мать должна была подавить слезы свои и согласиться на этот план; она сказала Родимому Пятнышку:
— Сын мой! Я обещаю помочь тебе, насколько это в моих силах. Но так как я заранее уверена, что отец твой откажет тебе в твоей просьбе, я приготовлю запас товаров для твоего путешествия за свой счет.
А Родимое Пятнышко сказал:
— Но в таком случае сделай это немедленно, пока не вернулся мой отец.
И супруга Шамзеддина немедленно приказала рабам открыть один из запасных складов и велела упаковщикам приготовить такое количество тюков, чтобы ими можно было нагрузить десять верблюдов.
Что же касается старосты Шамзеддина, то, когда гости разъехались, он долго искал сына своего в саду и наконец узнал, что он уже уехал домой. И староста, страшно перепуганный при мысли, что с сыном его могло случиться по дороге какое-нибудь несчастье, вскочил на мула и помчался во весь дух домой, где он наконец успокоился, узнав от привратника о благополучном возвращении Родимого Пятнышка. Но каково же было его изумление, когда он увидел во дворе тюки, да уже приготовленные к погрузке, на которых написаны были большими буквами места их назначения: Халеб, Дамаск и Багдад!
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Поспешно поднялся Шамзеддин к супруге своей, которая сообщила ему все, что произошло, и сказала, что противоречить Родимому Пятнышку было бы чрезвычайно опасно. А староста сказал:
— Я все-таки попробую отговорить его.
И он позвал сына своего Родимое Пятнышко и сказал ему:
— О дитя мое! Да просветит Аллах ум твой и да отвратит тебя от этого злополучного плана! Разве ты не знаешь, что сказал пророк (да пребудет над ним молитва и мир!): «Блажен человек, который питается плодами земли своей и находит удовлетворение для души своей в родной стране». А древние говорили: «Не предпринимайте никогда путешествия хотя бы и на один парасанг». Итак, о сын мой, я прошу тебя сказать мне, неужели и после всего этого ты будешь упорствовать в своем решении?
А Родимое Пятнышко ответил:
— Знай, о отец мой, что я не хочу ослушаться тебя; но если ты воспротивишься моему отъезду и откажешь мне в том, что необходимо для него, я сброшу мои одежды, надену платье дервиша и пойду пешком, обходя все страны и земли.
Когда староста увидел, что сын его решил уехать во что бы то ни стало, он был вынужден отказаться от всяких возражений и сказал ему:
— В таком случае, о дитя мое, вот тебе поклажа еще на сорок верблюдов, и вместе с десятью, для которых тебе дала поклажу твоя мать, у тебя будет пятьдесят нагруженных верблюдов. Тут товары, пригодные для каждого из народов, куда ты поедешь, ибо нечего и думать о том, чтобы продавать, например, в Халебе ткани, которые особенно любят жители Дамаска; это была бы плохая торговля. Итак, поезжай, сын мой, и да сохранит тебя Аллах и да сделает ровной дорогу твою! А главное, будь осторожен, проезжая через то место Львиной пустыни, которое называется Собачьей долиной. Это притон разбойников, глава которых — бедуин, прозванный Быстроногим за внезапность своих набегов.
А Родимое Пятнышко ответил:
— Все события, как благостные, так и дурные, исходят из рук Аллаха! И что бы я ни делал, со мною случится только то, что должно случиться.
На эти бесспорные слова староста ничего более не мог ответить, но супруга его не могла успокоиться до тех пор, пока не сделала тысячу обетов и не предназначила сто овец для дервишей и не поручила своего сына покровительству Абд аль-Кадира Джилани[69], покровителю всех путников.
Затем староста в сопровождении своего сына, которому едва удалось выбраться из объятий бедной матери своей, заливавшейся горькими слезами, направился к каравану, который был уже совершенно готов тронуться в путь. И он отвел в сторону мукаддема[70] шейха Камала и сказал ему:
— О почтенный мукаддем, я поручаю тебе этого ребенка, зеницу ока моего, и отдаю его под покров Аллаха! А ты, сын мой, — обратился он Родимому Пятнышку, — знай, что этот человек должен заменять тебе отца твоего, когда меня нет с тобой. Слушайся его и никогда ничего не делай, не посоветовавшись с ним!
Затем он дал Родимому Пятнышку тысячу золотых динариев и в качестве последнего наставления сказал ему:
— Я даю тебе эту тысячу динариев, сын мой, чтобы, пользуясь ими, ты мог терпеливо дождаться времени, когда можно будет особенно выгодно продать товары; ибо ты не должен продавать их в такое время, когда на них стоят низкие цены; ты должен уловить такое время, когда ткани и другие товары будут в высокой цене, чтобы продать их самым выгодным образом.
Затем они простились, и караван тронулся в путь и скоро был уже за городскими воротами Каира.
Что же касается Махмуда аль-Бальхи, то, узнав об отъезде Родимого Пятнышка, он тоже немедленно начал собираться в дорогу, и через несколько часов мулы были уже нагружены и лошади оседланы.
И, не теряя времени, он пустился в путь и догнал караван за несколько верст от Каира. И он думал про себя: «Теперь в пустыне, о Махмуд, никто не донесет на тебя, и никто не станет наблюдать за тобой, и ты можешь, не боясь быть потревоженным, упиваться этим ребенком».
И вот на первой же остановке аль-Бальхи велел разбить палатки свои рядом с палаткой Родимого Пятнышка и сказал повару Родимого Пятнышка, чтобы он не трудился разводить огонь, так как он, Махмуд, пригласил господина его разделить с ним трапезу в своей палатке.
И действительно, Родимое Пятнышко пришел в палатку аль-Бальхи, но в сопровождении мукаддема Камала, и на этот раз аль-Бальхи остался с носом. И на следующий вечер, на второй остановке, произошло то же самое, и так каждый день, до прибытия в Дамаск, ибо каждый раз Родимое Пятнышко принимал приглашение, но приходил в палатку аль-Бальхи не иначе как в сопровождении мукаддема.
Когда же они прибыли в Дамаск, где, как и в Каире, и в Халебе, и в Багдаде, у аль-Бальхи был собственный дом, предназначенный для приема гостей.
На этом месте своего повествования дочь визиря Шахерезада заметила, что приближается утро, и прервала свой рассказ.
А когда наступила
она сказала:
И в Дамаске, и в Каире, и в Халебе, и в Багдаде у аль-Бальхи были собственные дома, предназначенные для приема гостей. И он послал к Родимому Пятнышку, остававшемуся в палатке у городских ворот, раба своего и попросил его пожаловать в дом свой, но без провожатых. А Родимое Пятнышко ответил рабу:
— Погоди, я пойду узнать, что скажет на это шейх Камал.
Но мукаддем, услышав о таком предложении, нахмурил брови и сказал:
— Нет, сын мой, нужно отказаться.
И Родимое Пятнышко отклонил приглашение.
Остановка в Дамаске была не особенно продолжительна, и скоро они снова пустились в путь, направляясь в Халеб, где аль-Бальхи по прибытии немедленно опять послал приглашение Родимому Пятнышку; но, как и в Дамаске, шейх Камал посоветовал воздержаться, и Родимое Пятнышко, не вполне понимая, почему мукаддем был так суров, не захотел тем не менее противоречить ему. И на этот раз аль-Бальхи опять остался с носом.
Но когда они выехали из Халеба, аль-Бальхи поклялся, что на этот раз добьется своего. И на первой же остановке по пути к Багдаду он сделал приготовления к небывалому пиру и пошел с приглашением к Родимому Пятнышку уже самолично. На этот раз Родимому Пятнышку пришлось принять приглашение, ибо он не имел серьезных оснований для отказа. Но сначала он зашел в свою палатку, чтобы надеть подобающее случаю платье.