Тогда к нему пришел шейх Камал и сказал ему:
— Как ты неосторожен, Родимое Пятнышко! Зачем ты принял приглашение Махмуда? Разве ты не знаешь причину, по которой его прозвали Двусторонний? Во всяком случае, ты должен был бы раньше посоветоваться со мной, ибо я старик, а поэт сказал о стариках следующее:
Спросил я старца: «Почему идешь ты
Согнувшись так?» И он мне отвечал:
«Я на земле свою утратил юность,
И я согнулся, чтоб ее найти!
Теперь мне стала опытность моя
Так тяжела, что мне она на плечи
Легла тяжелым, непосильным грузом
И не дает мне выпрямиться вновь!»
Но Родимое Пятнышко ответил:
— О почтенный мукаддем, было бы совершенно неприлично отказаться от приглашения друга нашего Махмуда, которого почему-то прозвали аль-Бальхи. И право, я не знаю, что я могу потерять, если пойду с ним. Не съест же он меня?!
А мукаддем с живостью ответил:
— Именно! Клянусь Аллахом, именно он съест тебя! Ведь он уже пожрал немало народу!
При этих словах Родимое Пятнышко громко расхохотался и поспешил к аль-Бальхи, который с нетерпением ждал его. И оба они направились к палатке, где было приготовлено торжество. И правду сказать, аль-Бальхи ничего не пожалел, чтобы как следует угостить прелестного юношу, и расставил на скатерти все, что только могло пленить зрение и обоняние. И трапеза прошла весело и оживленно; и оба ели с большим аппетитом и пили из одного и того же кубка. А когда вино забродило в головах их и рабы скромно удалились, аль-Бальхи, опьянев от вина и страсти, наклонился над Родимым Пятнышком и, взяв его за щеки обеими руками, хотел поцеловать.
Однако Родимое Пятнышко, очень встревоженный, инстинктивно поднял руку — и поцелуй аль-Бальхи встретил только ладонь отрока. Тогда аль-Бальхи обнял его одной рукой за шею, а другой — за талию, а Родимое Пятнышко спросил у него:
— Но что ты хочешь со мной сделать?
А он сказал ему:
— Просто стараюсь объяснить на практике, что означают эти стихи:
Когда свой взгляд бросаешь на меня,
Я трепещу, душа моя в ознобе.
О прелесть первого желания, когда
Оно в его вольется бубенцы!
Таков мой грех, так не тяни, не мешкай —
Хватай, что сможешь; подними,
Что сможешь ты поднять,
Используй древко раз, и два, и три,
Впусти его на пядь иль боле!
Тебя пусть это не смутит —
Сулит ведь сладость тот удел.
Затем, проговорив эти стихи, Махмуд аль-Бальхи приготовился объяснить их отроку на практике. Но Родимое Пятнышко, не понимая всего до конца, все еще чувствовал сильное смущение от этих движений и этих жестов и хотел уйти. А аль-Бальхи сдерживал его и наконец заставил его понять, что ему требовалось. Когда же Родимое Пятнышко понял намерения аль-Бальхи и взвесил его просьбу, он поднялся…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И когда Родимое Пятнышко понял намерения аль-Бальхи и взвесил его просьбу, он поднялся и сказал ему:
— Нет, — о Аллах! — я не продаю этот товар! И чтобы утешить тебя, я должен тебе сказать, что если бы я продавал его другим за золото, то я отдал бы тебе его даром!
И, несмотря на просьбы аль-Бальхи, Родимое Пятнышко не захотел ни на мгновение задерживаться в его палатке. И он быстро вышел и поспешно вернулся в лагерь, где мукаддем, очень взволнованный, ждал его возвращения.
Когда же мукаддем Камал увидел, что Родимое Пятнышко возвращается с таким странным видом, он спросил его:
— Ради Аллаха! Что случилось?
Он ответил:
— Решительно ничего. Только мы должны немедленно снять палатки и сейчас же ехать в Багдад, потому что я не хочу более путешествовать с аль-Бальхи, ибо у него весьма странные пристрастия.
И верблюжий шейх сказал:
— Не предупреждал ли я тебя, сын мой? Хвала Аллаху за то, что ничего не случилось! Однако я должен предупредить тебя, что ехать дальше одним было бы чрезвычайно опасно. Лучше остаться здесь, не разделяя караван, чтобы не подвергаться нападению разбойников-бедуинов, которые рассеяны в этих местах.
Но Родимое Пятнышко не хотел ничего слышать и приказал немедленно выезжать.
Итак, маленький караван пустился в путь и безостановочно подвигался вперед, пока в один прекрасный день на заходе солнца не очутился за нескольких парасангов до ворот Багдада.
Тогда мукаддем подошел к Родимому Пятнышку и сказал ему:
— Лучше будет, сын мой, в эту же ночь добраться до Багдада, не останавливаясь здесь на ночлег, ибо это место самое опасное из всех, какие мы проезжали, это Собачья долина. Мы рискуем подвергнуться нападению, если останемся здесь на ночь. Поспешим же в Багдад, чтобы поспеть туда до закрытия городских ворот! Ибо ты должен знать, сын мой, что халиф приказывает каждый вечер тщательно запирать городские ворота, чтобы в город не пробралась шайка фанатиков и не завладела научными книгами и манускриптами, хранящимися в залах школ, и не побросала их в Тигр.
Родимое Пятнышко, которому предложение это совсем не улыбалось, ответил:
— Нет, клянусь Аллахом, я не хочу вступать в этот город ночью, ибо мне хочется насладиться видом Багдада при восходе солнца. Проведем ночь здесь, в конце концов, я ведь никуда не спешу и еду не по делам, а просто ради удовольствия, чтобы посмотреть то, чего я не знаю.
И старому мукаддему пришлось повиноваться, хотя он и сознавал в душе, как опасно было это упрямство сына Шамзеддина.
Что же касается Родимого Пятнышка, то он поел немного, а потом, когда рабы легли спать, он вышел из палатки, пошел по долине и сел под деревом при свете луны. И ему вспомнились уроки учителей в его подземелье, и, вдохновившись окружающим видом, располагающим к мечтам, он запел следующую песню поэта:
Багдад, Ирака чудная царица,
Роскошный град халифов и поэтов!
Как по тебе томился я давно;
О мирная, о полная восторгов
И наслаждений легких и живых!
Но не успел он закончить и первой строфы, как услышал налево от себя ужасный топот мчащихся коней и гиканье, вырывающееся из сотни глоток зараз. И, обернувшись, он увидел, что на караван его напала многочисленная шайка бедуинов, которые высыпали со всех сторон словно из-под земли.
Это столь новое для него зрелище словно приковало его к земле, и таким образом он сделался свидетелем избиения всего каравана, который пытался защищаться, и разграбления всех палаток.
А когда бедуины убедились, что перебили всех людей, они овладели верблюдами и мулами и исчезли с такой же быстротой, как и явились.
Когда Родимое Пятнышко пришел в себя от оцепенения, он подошел к тому месту, где находились его палатки, и увидел, что все его люди перебиты. И сам мукаддем шейх Камал, несмотря на свой почтенный возраст, не был пощажен разбойниками и лежал мертвым, с грудью, пронзенной многочисленными ударами копий.
И, не имея сил выносить дольше это ужасное зрелище, юноша пустился бежать без оглядки.
Так бежал он всю ночь, и, чтобы не привлечь к себе внимания какого-нибудь нового разбойника, он снял с себя и бросил свои богатые одежды и остался в одной рубашке. И в таком виде, полунагой, он и прибежал на рассвете в Багдад.
Тогда, изнемогая от усталости и едва держась на ногах, он остановился перед первым попавшимся ему общественным фонтаном при входе в город. И он омыл руки, лицо и ноги, взобрался на площадку фонтана и, растянувшись на ней, сейчас же заснул.
Что же касается Махмуда аль-Бальхи, то он тоже пустился в путь, но поехал другой, более короткой дорогой и таким образом избег встречи с разбойниками; и он подъехал к воротам Багдада как раз в то время, когда Родимое Пятнышко только что прошел через них и заснул на площадке фонтана.
Потом, когда рабы легли спать, он вышел из палатки, пошел по долине и сел под деревом при свете луны.
Проезжая мимо этого фонтана, аль-Бальхи приблизился к каменному водоему, куда стекала вода, предназначенная для животных, и хотел напоить свою лошадь. Но животное увидело тень, падавшую от спящего юноши, и с храпом попятилось назад. Тогда аль-Бальхи поднял глаза на площадку и чуть не свалился с лошади, увидав, что полуобнаженный юноша, спящий на камне, есть не кто другой, как Родимое Пятнышко.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А полуобнаженный юноша, спящий на камне, был не кто другой, как Родимое Пятнышко.
Он сейчас же спрыгнул с лошади, взобрался на площадку и замер перед Родимом Пятнышком, который лежал, склонившись головой на руку, в глубоком сладком сне. И он впервые смог наконец-то обнажить это молодое совершенное тело, где родимые пятна так красиво оттеняли белизну кожи. И он не понимал, благодаря какой случайности встретил он на своем пути, на камне фонтана этого спящего ангела, ради которого он и предпринял свое путешествие. И он не мог отвести взор от маленького родимого пятна, круглого, как мускусное зерно, которое украсило левую ягодицу отрока в тот момент, когда она открылась. И, не зная, на что решиться, он рассуждал про себя: «Как мне теперь поступить? Разбудить его, или же взять сонным на свою лошадь и умчаться с ним в пустыню, или дождаться, пока он проснется и заговорить с ним, тронуть его сердце и убедить пойти со мной в мой багдадский дом».
Наконец он остановился на этой последней мысли и, сев на край площадки, у ног юноши, стал ожидать его пробуждения, услаждая свои взоры розоватым светом, который всходящее солнце отбрасывало на юное тело.
Очнувшись ото сна, Родимое Пятнышко потянулся и открыл глаза; и в ту же самую минуту Махмуд взял его за руку и сказал ему самым ласковым голосом: