И ворон сказал:
— Раз ты говоришь о доказательствах, я вполне готов выслушать эту историю о блохе и мыши, которую никогда не слышал.
И лиса сказала:
— О милый друг, мудрецы, сведущие и в древних и в современных книгах, рассказывают, что блоха и мышь избрали место жительства в доме одного богатого купца, каждая в наиболее подходящем для нее месте.
Но вот однажды ночью блоха, которой надоело постоянно сосать лишь терпкую кровь домашней кошки, прыгнула на постель, где спала супруга купца, и проскользнула между ее одеждами, а оттуда забралась под рубашку, чтобы, двигаясь по ляжке, достигнуть самого нежного места в паху. И в самом деле, она нашла, что это место весьма нежно и мягко и кожа там белая и гладкая, как только можно пожелать; ни малейшей морщинки, ни грубого волоска, напротив того, о ворон, совершенно напротив. Одним словом, блоха засела на этом месте и принялась сосать сладкую кровь молодой женщины. Но она так нескромно принялась за дело, что молодая женщина проснулась, ощутив жгучую боль от укуса, и так быстро поднесла руку к укушенному месту, что неизбежно бы раздавила блоху, если бы та не успела ловко улизнуть в шальвары и скрыться в бесчисленных складках этой специальной женской одежды, а оттуда не выпрыгнула бы на пол и не поспешила бы скрыться в первой попавшейся щели.
Что касается молодой женщины, то она испустила болезненный стон, на который сбежались все рабыни и, поняв причину боли своей госпожи, поспешили засучить рукава и тотчас же принялись за дело, чтобы отыскать блоху в платье: две из них взялись обыскать верхнее платье, третья — рубашку, а две остальные занялись просторными шальварами, осторожно перебирая одну за другой все их складки, в то время как молодая женщина, совершенно обнаженная, при свете светильников исследовала свое тело спереди, а любимая рабыня ее старательно осматривала ее спину. Но ты, конечно, понимаешь, о ворон, что они решительно ничего не нашли. Ну, это о женщине.
Но ворон воскликнул:
— Но где во всем этом те доказательства, о которых ты говорила?
И лиса сказала:
— Мы как раз дошли до них! — И она продолжала: — Итак, щель, в которую укрылась блоха, была именно убежищем мыши…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Естественно, щель, в которой укрылась блоха, была как раз убежищем мыши.
И потому, когда мышь увидела, что блоха бесцеремонно ворвалась к ней, то была чрезвычайно оскорблена и крикнула ей:
— С какой стати явилась ты ко мне, о блоха, ты, существо другой породы и иного вида, от которого нельзя ожидать ничего, кроме неприятностей, вечная ты приживальщица!
Но блоха ответила:
— О мышь гостеприимная, знай, что если я так нахально ворвалась в твое жилище, то неумышленно, а лишь для того, чтобы спастись от смерти, которая угрожала мне от руки хозяйки дома. И все из-за нескольких капель крови, которые я у нее высосала. Правда, эта кровь была самого высшего качества, такая приятная, теплая — чудо! — и удивительно легкая для желудка. И я прибегаю к тебе за помощью, веря в доброту твою, и прошу тебя приютить меня, пока не минует опасность. И я не только не буду мучить тебя и не заставлю тебя покидать свое жилище, но выкажу такую отменную благодарность, что ты сама возблагодаришь Аллаха, дозволившего наше соединение.
Тогда мышь, убежденная искренним тоном блохи, сказала ей:
— Если это действительно так, о блоха, то ты можешь без страха разделить со мной мое убежище и жить здесь в спокойствии; и ты будешь моей подругой как в счастье, так и в горе. Что же касается крови, выпитой из ляжки супруги купца, то об этом тебе нечего и беспокоиться. И да будет она легка и приятна твоему желудку! Ибо каждый находит пропитание, где может, и в этом нет ничего предосудительного, так как Аллах дал нам жизнь не для того, чтобы мы допускали до себя возможность умереть от голода или жажды. Да вот, кстати, относящиеся к этому стихи, которые мне однажды пришлось слышать на улице из уст странствующего монаха:
Ничто на свете не гнетет меня,
Я ни к чему душою не привязан,
Нет у меня имущества, иль дома,
Или жены сварливой, — и легко
На сердце у меня! Куска простого хлеба,
Глотка воды, щепотки соли крупной
С меня довольно. Я ведь одинок,
Я облачен в поношенное платье,
Но даже это роскошь для меня!
Беру я хлеб, где только нахожу,
Свою судьбу покорно принимаю, —
Меня лишить нельзя уж ничего!
И чтобы жить, беру я от других
Лишь их излишек, — и легко на сердце у меня!
Когда блоха выслушала речь мыши, то она была чрезвычайно тронута и сказала ей:
— О мышь, сестра моя, что за чудная жизнь потечет для нас с этих пор! Да приблизит Аллах ту минуту, когда я смогу отплатить тебе за твою доброту!
И минута эта не замедлила наступить. В самом деле, в тот же вечер мышь, бродя по комнате купца, услышала металлический звон и скоро разглядела, что купец пересчитывает по одному многочисленные динарии, которые вынимает из маленького мешочка; затем, пересчитав и проверив их все до одного, он спрятал их к себе под подушку и, растянувшись на постели, заснул.
Тогда мышь поспешила к блохе и рассказала ей все, что видела, и сказала:
— Вот наконец прекрасный случай для тебя прийти мне на помощь, перенеся вместе со мною эти золотые динарии с постели купца в мое убежище.
При этих словах блоха чуть не лишилась чувств от волнения, настолько чудовищным показалось ей это предложение, и грустно сказала мыши:
— Но подумай, что ты говоришь, о мышь! Разве ты не видишь, какого я роста? Как могла бы я перетащить на спине целый динарий, когда тысяча блох вместе не смогли бы даже сдвинуть его с места? Впрочем, я могу оказаться весьма полезной тебе в этом деле, ибо я беру на себя, я, блоха, такая, как я есть, тащить самого купца из его комнаты и даже из его дома; и тогда ты окажешься госпожой положения и сможешь на свободе не спеша перенести динарии в свое убежище.
Тогда мышь воскликнула:
— Это верно, добрая блоха, и я действительно не подумала об этом. Что же касается моего убежища, то оно достаточно просторно, чтобы вместить все это золото; а к тому же я позаботилась сделать семьдесят выходов из него на случай, если бы меня захотели запереть и замуровать в нем. Поспеши же устроить то, что ты мне обещала!
Тогда блоха в несколько прыжков очутилась на постели, где спал купец, и направилась прямо к нему пониже спины и там укусила его так, как никогда еще блоха не кусала человеческий зад. При этом укусе и той острой боли, которую он произвел, купец проснулся и, быстро протянув руку к этой существенной части тела, с которой блоха поспешила удалиться, послал ей тысячу проклятий, глухо прозвучавших среди царившего в доме молчания. Затем, перевернувшись несколько раз с боку на бок, он попытался уснуть вновь. Но плохо он рассчитал, ибо блоха, видя, что купец упорно нежится в постели, крайне взбешенная, вновь принялась за дело, и на этот раз укусила его в то столь чувствительное место, которое называется промежностью.
Тогда купец со стоном вскочил с кровати и, далеко отбросив одеяла и одежды, сбежал вниз к колодцу, где и стал смачивать укушенное место холодною водой; и уже не захотел вернуться к себе в комнату, а растянулся на скамейке во дворе, чтобы здесь провести остаток ночи.
А мышь могла совершенно свободно перенести в свою нору все золото купца; и когда наступило утро, в мешочке не оставалось более ни одного динария.
Таким образом блоха сумела отблагодарить мышь за ее гостеприимство и вознаградить ее сторицей.
— И ты, о ворон, — продолжала лиса, — надеюсь, скоро увидишь степень моей преданности тебе в отплату за тот дружеский договор, который я предлагаю заключить между нами.
Но ворон сказал ей:
— Правду сказать, сударыня лиса, твоя история далеко не убеждает меня. К тому же, в конце концов, каждый волен делать или не делать добро, особенно если это добро должно превратиться для него в источник бедствий. А в данном случае это именно так. Ведь в самом деле, ты уже давно славишься своими хитростями и изменами данному тобою слову, — как же могу я доверять тому, кто прославился своим коварством и еще так недавно умудрился предать и погубить своего двоюродного брата волка?! Ибо мне известно, о предательница, об этом преступлении, слух о котором облетел весь мир животных.
Если ты не задумалась погубить того, кто если не одной, то, во всяком случае, близкой тебе породы, после того как ты так долго бывала у него и пыталась всячески к нему подольститься, то весьма вероятно, что для тебя будет лишь простой забавой гибель того, кто тебе чужд и так разнится с тобою по породе. Кстати, это весьма напоминает мне одну историю, которая, видишь ли, на диво подходит к нашему с тобою случаю.
Лиса воскликнула:
— Какую историю?
Ворон сказал:
— Да историю о ястребе.
Но лиса сказала:
— Я не знаю этой истории о ястребе. Ну-ка, посмотрим, что это за штука!
И ворон сказал:
— Жил-был ястреб, тиранства которого переходили все возможные границы; ни одна птица, будь она большая или маленькая, не была застрахована от его притеснений; и он поселил ужас среди всех волков воздуха и волков земли, так что при одном приближении его дикие хищные звери бросали свою добычу и обращались в бегство, напуганные его страшным клювом и взъерошенными перьями. Но скоро настало время, когда под бременем лет опали его перья и притупились когти. И когда-то грозные челюсти ослабели, и крылья его утратили силу, и все тело одряхлело. До того жалок стал он в своем бессилии, что даже прежние враги его погнушались отплатить ему за его притеснение и наказали его лишь презрением. И он был вынужден, чтобы как-то питаться, довольствоваться объедками, которые оставляют птицы и животные.